В опустевших дворах проповедует молча,
Посреди, рванью неба, захватанных луж.
Полинявшая осень, и глядя по-волчьи,
По-английски уйдёт, под декабрьский туш.
Беспризорная ночь, прикорнув в изголовье,
Лижет в темя, отрёкшись от всякого сна.
И мой куш, в истеричном житейском бескровье,
Крылья в гипсе, да страшно большая луна.
Через жилку на лбу, что вспухает и бьётся,
Бесконвойная боль убегает к рукам.
И оброком для памяти, вновь рифмоплётство,
Лучших дней, на бумаге, лежат потроха.
Жребий пал на ребро. Ну, кому так удобно?!
Придержать меня здесь, а не в петлю – и прочь…
И кассету видак, пожирает утробно,
Да ведь как-то же надо, прожить эту ночь…
Потушу спички пальцами, жгучее чувство,
Вот, живое… живое. В аду веселей?
На земле, как ни глянь, потеряю не густо,
Сотню, две? – не оплаченных мной векселей.
Горло сохнет в заплатках обыденной брани,
Коль надежде опять проиграл в “подкидного”.
Старый номер в блокноте, как водится, занят,
Или просто не хочет, отдать хоть полслова…
Распишусь под рассветом, отгадкою ночи,
Я решу этот ребус, не сдвинув с ума?
Если – да, то меня до безумия хочет,
Ждёт на исповедь, ждёт – молодая зима…