...Легенда (а может, и не легенда) заключается в следующем: в Московской Консерватории есть фонотека, а при ней - аппаратная воспроизведения, а в ней - задняя комната, а в задней комнате - эдакий себе чердак-не чердак, антресоль-не антресоль, где много пыли, мало света... Туда не ведут простые пути, а ведет приставная лестница-стремянка. Там хранятся редко используемые фонограммы на не памятных мне носителях типа патефонных пластинок. Там, как правило не ступает нога человека... Но чья-то же нога там должна ступать! Ибо свято место пусто не бывает... И вот (тут начинается собственно легенда, а все, что дальше назад, было истинная правда), в результате долгих умозрительных проникновений в тайны антресоли, работники аппаратной установили, что там живет Букстехуде. Мало кто из людей помнит, что это такое. Более пыльное и тайное место для сущности, носящей такую фамилию, трудно подыскать. И поэтому оно живет там. А собственно в аппаратной (и на этом легенда кончается. А может - только начинается?) иногда живете Вы. Не-ет, Вы знали, что нужно подарить старому пьянице!.. Подарили - кружку! Ну как, скажите, не вспомнить мне о Вас, собираясь причаститься очередной порцией какого-либо зелья?! То-то! Да и в промежутках между причастиями - what goes on, c'est terrible! - я частенько ловлю себя на том, что думаю о Вас; думаю, что Вам понравилась бы бархатная роза... или суфлейный тортик сердечком... или, действительно, такая вот кружка... или, черт возьми, нижеследующее... Так что - считайте, что есть в мире еще одно место, где Вы живете - затерянный в снегах подсознания маленький домик под съехавшей крышей...
Самизнаетекто,
11 марта 2001г.
МОЙ ДЕДУШКА - БУКСТЕХУДЕ
"Если бы из-за высокой в то время детской смертности
И. С. Бах и Гендель вдруг умерли в раннем возрасте,
то именно творения Букстехуде остались бы наивысшим
достижением органной музыки в последующую эпоху".
Г. Мозер
Однажды ночью я еще не спал. Да-да, дети, не спал самым настоящим образом - так часто случается со старыми людьми. Да и с молодыми, вроде меня, тоже - поэтому, дети, не обижайтесь на своих маму и папу, когда вы тоже станете молодыми людьми, и они будут вам мешать не спать ночью. Так вот, я не спал. В окне сквозь занавеску просвечивало немножко фонарей, благодаря занавеске приобретавших темно-ядовито-зеленый цвет, за ними железная дорога перестукивалась сама с собой, как сумасшедший заключенный в Бутырской тюрьме, а по углам тесно заставленной вековым ненужным добром комнаты перешептывалась пыль. Из горы книг и книжиц на журнальном столе торчала синяя глиняная настольная лампа, давно уже погашенная.
- Ненужное добро, говорите? - завел я негромкий безадресный разговор.
- Действительно - кому оно может понадобиться? - отвечал внутри меня бестолковый собеседник.
- Мне... - ответил кто-то третий.
Я оторопело уставился в темноту, чуть разбавленную уличным светом. В темноте не было ничего, что могло бы отвечать.
- Ой, Вы, кажется, не ждали моего появления? Простите, пожалуйста - я действительно оказался несколько бестактным...
- Ничего-ничего, - произнес я, - просто не ожидал здесь Вас встретить. Кто Вы? Не домовой, надеюсь? Это было бы слишком обыкновенно для моей квартиры...
- Нет, - ответили мне. - Я - Букстехуде.
Несколько маловнятных образов промелькнули в моей памяти, но ни один из них не подходил под данное таинственным собеседником самоопределение. Пара героев готических сказок, немецкая подводная лодка и панк-рок-группа "Саморазрушающиеся новостройки" - вот и все, что сумело извлечь из глубин своих сонное подсознание. "Надо было лучше учиться в школе, - подумал я, - а еще - не читать на ночь "Молот ведьм" и есть овсяную кашу вместо транквилизаторов"
- А скажите мне, что Вы здесь делаете? - не очень вежливо осведомился я.
- Живу... - ответило Букстехуде.
- И кто же Вы, наконец? Если, конечно вас не затрудняет такая глобальная постановка вопроса...
- Я - органист... А еще - композитор, но это - так, отчасти - для души, отчасти - для заработка, впрочем, последний уже остался в глубоком прошлом... Для истории я почти не пишу...
- Ах, так Вы - человек! - шепотом обрадовался я.
- Надеюсь, это высокое звание хотя бы отчасти и ко мне применимо, - с высокой надеждой в голосе сказал Букстехуде.
"Тяжело быть необразованным" - подумал я и продолжал:
- Давно вы здесь... э-э-э... живете?
- Давно. Этот дом, как я слышал, построили лет двадцать назад... Я тут уже лет пятнадцать.
- И где же вы обитаете? Я даже не представляю, где Вы можете уместиться, - если только Вы уж совсем маленький...
- И вовсе я не маленький! - обиделся, как мне показалось, Букстехуде. - Я - великий!.. Впрочем, простите - я, кажется, опять зарываюсь... Знаете, еще давно доктор предупреждал меня, что не следует говорить с людьми на тему собственного величия, иначе попадешь в смешную ситуацию, но, знаете, я постоянно нарушаю этот запрет. Ничего не могу поделать со своей натурой, будь она неладна...
- Так покажитесь хоть, я, честное слово, буду очень рад с Вами познакомиться! - шепотом воскликнул я, вдруг исполнившись сочувствия, уважения и интереса к этому странному существу, неизвестно как проявившемуся в моем доме и неизвестно где в нем скрывавшемуся до сего дня.
В тумбочке у стенки что-то стукнуло, звякнуло стекло, просыпалось несколько кассет с монтажного стола, и вот на скрипучий подлокотник старого дивана вскарабкался человечек - действительно маленький по нашим с вами меркам, ростом не выше этого самого подлокотника, но несущий, как мне показалось, некий дух значительности - нашим великанам его бы еще где поискать...
- Позвольте представиться: Дитрих Букстехуде, - сказал человечек и раскланялся.
- Boober, птица, - отрекомендовался я: хотя человечек, по всей видимости, знал меня уже пятнадцать лет, следовало соблюдать нормы этикета. Из тех же соображений я попытался поклониться лежа, но у меня плохо получилось.
- Спасибо, спасибо, не стоит Вам утруждать себя, - сказал Букстехуде, заметив мои усилия. - Зная вас, я склонен предполагать, что в более подходящей обстановке Вы были бы, конечно, в необходимой мере почтительны со мной.
Я разглядывал человечка. Он был одет в полном соответствии с модой позднего барокко: парик, малиновый бархатный камзол с большими пуговицами, брючки чуть ниже колен, белые чулки, туфли с позолоченными пряжками... Лицо его, похоже, в пору расцвета несколько пострадало от чревоугодия, но сейчас высохло, сузилось и сделалось более похожим на просветляющуюся физиономию дзенского старца, чем на тот среднеевропейский типаж, что запомнился нам по фильмам о русских царях и трех мушкетерах.
- Знаете, - сказал он вдруг, - в моем теперешнем существовании есть немало положительных моментов. Вот, скажем, у нас с Анной было семь дочерей. Четыре из них умерли во младенчестве... Теперь же я могу видеть их хоть каждый день! Они, скажу я Вам, стали настоящими красавицами... Я так рад за них! Или вот Иоганн Себастьян. Я могу воочию лицезреть его успехи, могу даже встретиться с ним, если захочу... Правда, пока, знаете ли, никакого желания... Все-таки он был вздорный мальчишка. Обидно, конечно, что твое имя упоминают только в связи с ним, после него, но, знаете, приятно понимать, что в этом уже почти вечном успехе есть и частичка твоего труда, твоей души... Жаль, что я не могу познакомить Вас с моими дочерьми, - они живут далеко отсюда, - не то бы одна из них Вам непременно понравилась...
Сбивчивые фразы человечка вдруг стали рождать во мне какое-то смутное подозрение - уж не хочет ли он чего, о чем так хочет сказать, но никак не решается? Я решил было помочь ему, но он упредил мои попытки.
- А знаете, я к Вам не просто так пришел, любезнейший. У меня к Вам есть маленькое дело.
- Да? Правда? И какое же?
- Мне нужна лампа.
- Что за лампа?
Будучи каким-никаким, а все же - специалистом по ламповой технике, я не сразу понял, о чем речь.
- Лампа. Та, что стоит у Вас на столе. Настольная лампа.
- Как так - лампа? Как так - нужна? Почему это - Вам? Это моя лампа, и при всем к Вам уважении мне бы не хотелось с ней расставаться - ни просто так, ни за какие-либо коврижки; кроме того, эта лампа когда-то принадлежала моему дедушке - вместе с пулеметом Дегтярева, зарытым в угольном сарае, приемником "Сокол" и автомобилем фирмы "Хорьх", в Европе, кстати, выпущенным!..
Я почти уже было растерял очарование этой ночи, возмущенный до глубины души бесцеремонностью человечка, привыкшего, видимо, там, у себя - в тумбочке со старыми магнитными лентами, или в загробном мире, мне это безразлично - ко всеобщему преклонению перед его гением и штатному почитанию его сана, но голос Букстехуде зазвучал умиротворяюще:
- Скажите, любезнейший, а давно ли Ваш дедушка... как бы это сказать... э-э... отправился... к нам? Нет-нет, мне это нужно не для того, чтобы лишить Вас права на наследство, - все наследуемое имущество принадлежит Вам по праву - если, конечно, нет других наследников, делящих с Вами Ваши права. Я бы хотел просто...
- Мой дедушка умер в восемьдесят шестом году. Я еще помню, как его везли по центральной улице поселка на грузовом автомобиле. С тех пор лампа перешла к отцу, а потом - ко мне. Но какое Вам-то дело до того, когда...
- Помилуйте, друг мой! Я не хочу плохого! Я просто хочу сказать Вам вот что. Как по-Вашему: Ваш дедушка умер давно?
- Да, - ответил я совершенно искренне, хотя, может, и не совсем верно, - он умер достаточно давно.
- А я? - продолжал Букстехуде. - Я умер достаточно давно?
- Да, Вы - вне всякого сомнения, - с жаром согласился я, преисполненный уважения к тому сроку, в течение которого сей удивительный субъект передвигается по Земле столь необычным способом.
- Так что же мешает Вам, дражайший мой собеседник, проассоциировать меня в своих мыслях со своим дедушкой?!
- Ничего, - ответил я, пораженный простотой и ясностью этой его мысли.
- Слава Тебе, Господи! - возрадовался Букстехуде. Такой радости мне прежде не доводилось наблюдать. В ней было все - и благодарность Господу за то, что послал просветление на мою неразумную голову, и хвала судьбе за добытую-таки лампу, да и себя не забыл он в этой радости, воздавая своему таланту ритора должное за то, что тот избавил его от многих лишних усилий...
- К тому же, скажу я Вам, никто из нас не прогадает: я получу лампу, а Вы сможете на веки вечные считать себя внуком великого композитора...
- Ладно, - сказал я, - отныне и навсегда (я старался подражать барочно-напыщенному тону меркантильного гения) Вы, господин Букстехуде, сможете пользоваться этой лампой. Только - вот какое условие: берите ее, когда захотите, но, по возможности, в то время, когда я в разъезде или сплю. Ведь в другое время она мне может понадобиться...
- Хорошо, - сказал Букстехуде. - Я буду скромен в своих запросах.
"Что-то не верится мне", - подумал я, вспоминая такое хитрое временами лицо человечка. А потом представил, как он, с этой огромной керамической лампой, ютится среди пленок и катушек в душной застекленной тумбочке, полной пыли и забвения, и меня охватила такая жалость, что я, забыв все свои подозрения, вдруг предложил:
- А хотите собственный дом?
Вид Букстехуде показался мне озадаченным.
- Я, право, не смею рассчитывать на такую щедрость, - сказал он.
- Да что Вы, для меня это совершенно необременительно! - в кои-то веки не соврал я. - Маленький отдельный домик в пределах моей комнаты - Вам это будет удобно, а мне, ей-богу, приятно - осознавать, что сумел немного облегчить жизнь такому человеку!..
Букстехуде аж подлетел от радости. Так я узнал, что он еще и умеет летать.
В следующие полчаса мы обсудили проект будущего дома. Композитору больше всего пришлась по вкусу форма обыкновенного скворечника. Я отметил, что не так уж и мал его рост, но он заверил меня, что прекрасно там поместится, причем - вместе с лампой. Он выбрал южную стену комнаты, у границы ковра, над той самой тумбочкой, что служила ему местом обитания в течение стольких лет; в число его требований входило также, чтобы над входом в скворечник (то есть, пардон, в дом) обязательно была повешена полукруглая (и никакая другая) табличка с именем Дитриха Букстехуде, великого органиста и композитора-новатора, как он сам себя имел иногда величать в горячке приготовлений к переезду, несмотря на обещание не зарываться. От услуг веревочной лестницы, протянутой ко входу от пола, он категорически отказался: "Вы же видели, что полет души моей может быть высок!" - сказал он. Потом часы прозвонили пять, и мы с Букстехуде - моим новым дедушкой - решили, что пора идти спать.
На следующее утро я взял рубанок, стамеску, электролобзик и за полчаса сколотил из реек и фанеры удобный и красивый скворечник. Выстлал его изнутри мягкой материей, на дно положил подушечку из бордового бархата, набитую ватой, - чтобы композитору было мягко спать. Над входом изнутри повесил занавесочку из того же красного бархата - чтобы никто не мог увидеть, чем занят этот великий человек в те часы, когда никому не стоит его беспокоить. Напечатал на принтере табличку: "Дитрих Букстехуде", приложил ее к полукруглому куску металла и приклеил над входом снаружи с помощью цианакрилового клея - он, застыв, бывает прочнее любого гвоздя. Отлакировал домик и повесил на стену - с южной стороны, как и просил Дитрих Букстехуде.
Теперь, дети, вы знаете, откуда у меня в комнате скворечник. Знаете, сколько дочерей бывает у великих композиторов. Знаете, что, по крайней мере, один из них вежлив, обходителен и приятен в общении. Я, правда, не вполне еще свыкся с мыслью о том, что он - мой дедушка. Но это у меня еще впереди. Ведь, говорю я себе, при этом отпадает проблема с этими его дочерьми: раз близкородственные браки запрещены по закону, то нет и проблемы; к тому же одна из них вполне может оказаться моей матерью - я же не знаю, по какой линии он мне дед - по материнской или по отцовской; а эдипов комплекс у меня развит не настолько сильно.
Знаете вы теперь и то, что Букстехуде не одинок в своих загробных странствиях; более того, собственно, разных Букстехуд там может быть несколько. Соответственно, у каждого жителя - и жительницы - Земли может быть свой великий композитор, в том числе и Букстехуде. Знаете также, что композиторы предпочитают ночное время и уединенные, тихие места - антресоли, чердаки, подвалы, скворечники, шкафы, тумбочки, - и что не следует нарушать их уединения без особого их на то соизволения.
А знаете ли вы, чему научила меня вся эта история? Подумайте об этом, когда у вас будет свободное время. И тогда, может быть, когда вы станете молодыми людьми и мама с папой будут вам мешать не спать по ночам, к вам тоже явится из пыльной тумбочки со старыми лентами Дитрих Букстехуде и назовет себя вашим дедушкой.