Я буду умирать, как окно в сентябре -
прозрачное от слёз.
А ты - как знаешь.
В песчаный плёс,
на дурном корабле,
ты, как ростра, наверное, врос.
Как часть, от целого наскоро срезан
в последней попытке понять -
откричишься, отграешь,
чтоб криком, как формулой, взять
ту часть мирозданья, в которую врезан,
как в древнюю летопись - пришлый, неродственный зять.
А я - как окно.
Я уже разогрела песок
в объятиях времени,
словно в романе - пролог,
и время текло, как стекло,
не то чтобы пламя - скорее, залог. Да, залог -
погибнуть, как встарь:
на пожаре от свечки, на льду,
от пьяных водил, от заглохших машин, от всего,
что я , отпечалив, достойным найду,
и будет не нужен сигнальный никчемный фонарь
за тридевять метров, что я никогда не пройду.
Как эллину, глупо застрявшему в море,
ничтожно и глухо, ударит волна о волну
смущением диким, что впору пригубить отраву,
принять от безвременья, словно услышать одну
из мелодий ловца-Крысолова, которую тронет
рассвет позолотою, как Пенелопа - парчу,
где золотом вышито:
"Как ты сумеешь. Прощу
все гавани мира, в которых ты смог патриотом
казаться, не смев паруса отпустить, как пращу,
во след за догадкой, которая мною услышана,
которая губит на зависть, на смех палачу."
Раскинув горячий песок, в предвкушении огненной печи,
таких витражей, что отчётливей выскажут нас,
прямее, чем самые смелые речи,
чем долгая песня, в коротой припев без прикрас.
Здесь мне не услышать ни песен, ни сказок, ни речи,
ни постного пастора, сдобного дьякона, враз
ослепших от этой картавости вражьей картечи,
задумчивой гавани, дюжинных якорных жил,
от прочих - обласканно-сплюнутых палуб,
на чьих просмолённых настилах ты выжил и жил.
О чём это я? В слепоте богословских наречий
довольно с меня парусов, горизонтов и течи.