Зима пришла так вдруг, так сразу
(хотя, казалось бы, и в срок)
по ранам осени, по грязи
на язвах выбитых дорог.
И снег пошел, сначала редок,
ложась на землю, на бетон,
на скрюченные пальцы веток
стерильным тоненьким бинтом...
А вот и густо закружился,
захлопотал он, ворожа,
над исстрадавшеюся жизнью,
как сердобольная душа...
Расслабься, братец мой, утешься,
довольно маяться виной,
все милосердно скроет снежный
и нежный ветер ледяной.
И очень многое не спелось,
и что-то причиняет боль,
но снег –сиятельство и светлость-
все это скроет под собой.
Увидишь -пусть обманет зренье-,
когда оглянешься на след,
одни лишь светлые мгновенья,
как будто был там только свет...
***
Одиноко мне в толпе,
как жирафу на Памире.
Я скучаю по тебе,
будто душу прищемили.
К пункту А из пункта Б,
жилки красные на карте -
моя кровь течет к тебе,
так и вытечет по капле.
***
Возвратиться мне бы
на лесной кордон,
где стекало небо
с изумрудных крон.
Где в кривой избушке
целых десять дней
жили мы с подружкой
милою моей.
А туманы сини
и легки, как сон.
У подружки имя...
Впрочем, без имен...
Возносили сосны
стройные тела.
И душа соОсна
с соснами была.
Видели с обрыва -
речка широка,
в ней играла рыба,
жерех жировал.
Танцевали цапли,
шеями сплетясь.
Дождевые капли
падали, светясь.
Приходили лоси
и склонялись ниц,
и роняли слезы
с бархатных ресниц.
Бабочки-пoденки
падали на плес,
чтобы всплыть в потемках
отраженьем звезд...
А река - в барашках,
где порог крутой.
А рука - в мурашках
под моей рукой...
Что-то совершаю –
все не так кругом.
Как вокруг ни шарю –
покати шаром.
То мне кот наплачет,
то не свистнет рак.
Так или иначе –
только все не так.
Плоский, как картонка,
этот белый свет.
А того кордона
на планете нет.
***
"Белый снег валит, валит,
Завалил межи...
День - какой-то инвалид,
Еле-еле жив."
(Владислав Сергеев)
Снег идет, валит, валит
третьи сутки ошалело .
Я, отдельный индивид,
не приемлю это дело.
Но забыл узнать февраль,
упустил, как видно, в спешке
невеликую деталь -
мненье мающейся пешки,
сажу звездного костра
вытряхает из зенита.
он настроен на астрал,
что ему до индивида.
И немыслимо бела
оседает в виде снега
тел космических зола,
что февраль сметает с неба.
Дворник, потный звездочет,
материт, сопя утробно,
этот редкостный почет –
млечный путь торить в сугробах.
Да и как тут не сопеть,
коль до колик надоели
снежный прах кассиопей
мерзлый пепел водолеев.
Холод выстудил мозги.
Я уже не помню лета.
Все дороги – в тупики.
Нету в снежном брутто нетто.
Вброшен в эту круговерть,
я набит зимой по ноздри...
Мне б до терний дотерпеть,
пробираясь через звезды...
***
Память спутала, смешала
лица, встречи, голоса -
что-то в уши надышала,
чем-то брызнула в глаза.
Все она соединила-
холода, капели, жар
с желтой смертью хлорофилла,
то, что сеял, с тем, что жал.
Правда – свойство сей секунды
в том, что было, правды нет.
Лги мне, память, чтоб нетрудно
жал на плечи белый свет.
Пусть текут из тьмы процессов
мозгового вещества,
как из колбы Парацельса,
эликсиры волшебства.
Чтоб казалось -
в самом деле,
было все в судьбе не зря –
ливни, пристани, метели,
цепи, мЕли, якоря,
что любовь несла на крыльях,
не болела в ретивОм
и что я всегда был в силах
за добро платить добром,
что всегда свободно плылось
вдоль кисельных берегов,
бить челом не приходилось
в кабинетах дураков,
Что не шибко я умножил,
на земле запасы зла...
Что немного ты, быть может,
все же правдою была.
***
"По воскресеньям дожди.
Серое время печали.
Сердце кровоточит,
будто его распяли"
(Н.Гильен)
А вот и дождь как раз.
Все точно по Гильену.
Ей- ей, начну сейчас
бодать башкою стену.
В морях живет треска,
плывет, куда попало.
А у меня тоска –
как рыба-прилипала.
Хоть существую вне
америк иль японий,
но все ж - в чужой стране,
как хрен среди бегоний.
Сижу невыездным
в европовом приямке,
мне глаз не выест дым,
что сладок и приятен.
Моих санта-марий
не ждите на Гаити.
Я сам их уморил,
пустил на дно в корыте.
Хоть плеточкой хлещись
и изнывай, как дервиш,
поношенную жизнь
на новую не сменишь.
И все, что не открыл,
останется закрыто.
Тому, кто был бескрыл,
достанется корыто.
***
Ветер свеж – ему бы дуть по морю,
рыться в шерсти волновых овец,
ночью звезды крупного помола
слизывать с просоленных небес,
веселясь, раскачивать баркасы,
в парус бить и путать такелаж,-
как мальчишка, перепутав классы,
он ворвался в серый город наш.
А у нас сплошь камень и железо,
рамы, за проёмами проём,
человек лелеет свои стрессы
и в окно не видит окоем.
А у нас в аквариумах рыбки,
в телеке Хуан и Изабель.
И улыбки скользки, как обмылки,
и собаки гадят на панель...
Отчего забытая тревога,
провела по сердцу коготком?..
Дорогая, постоим немного
и подышим свежим ветерком...
***
Упрошу, умолю -
будь со мною, красавица!
А сирень во хмелю
за заборы хватается.
Треплет в ней соловей
своe горло разбойничье,
от его соло в ней
с сердца падают обручи.
Я тебя вознесу
над молвою, над серою
в королевство-весну,
будь его королевою!
От всего, ото всех
отвоюю и вывою,
за счастливый наш грех
я клонюсь к тебе выею.
Среди всех несвобод
и порядка на полочках
принимай небосвод
в верноподанных звездочках!
Государство травы
и лесная империя,
ждут, чтоб ноги твои
им следы свои вверили.
Майской ночи дворец
пред тобой, венценосица,
в нем стучанье сердец,
как закон произносится.
Я твой смирный вассал
и слуга твой послушный я.
Этот май и я сам –
моя пОдать подушная.
***
В головенке дума –
серая нуда.
За спиною дюна,
впереди – вода.
Пение сирены,
хоть сирен и нет.
И сиренью – пена
на разделе сред.
И так тянет властно
устремиться вдаль!
Чтоб гудели снасти
и летел корабль.
Чтоб кроилось море
пополам о киль.
Чтоб – простор и воля,
а не водевиль.
Чтоб кипящий космос
и сиянье рыб,
а не насекомость
средь бетонных глыб.
Чтобы – чайный клипер
или белый бриг.
Чтобы – хоть на гибель,
лишь бы напрямик.
***
Была предутренняя тишь.
И были озеро, и берег.
Ночь утекала в скрытый ерик,
что в камышах не различишь.
А тишина жила во всем –
в росе на нитке паутины,
в покое рясковой патины,
в звезде в обнимку с пузырем,
во тьме прибрежного леска,
начавшей осторожно таять,
в воде, кругами длящей память
прикосновения весла.
И был я в ялике своем,
как в чашечке весов аптечных.
Как будто взвешивала вечность,
что я такое и почем.
Потом – нырял на самый ил,
тянул, как шелк, руками воду,
всплывал куда-то к небосводу
в круг угасающих светил...
В клубы туманного сырца
все дальше уплывала лодка...
Все было неизменно, только
в той лодке не было гребца...
***
Концерт для гобоя и струнных A.Марчелло.Адажио
Пел гобой, со мной говорил
не сулил былому правИл.
Память, будто рыбку, вываживал
на прозрачной леске адажио.
Не судил, как cонный зоил,
возносил и синью поил -
высоко – и возможно выше ли?-
чтоб печаль – клином клин- да вышибить.
Как, Марчелло, вызнать ты мог
про мирок мой – ворох морок?
И пришел, не побрезгав логовом,
со своим торжеством барокковым.
Поднимал меня за собой
в голубое небо гобой.
Где-то там было Богу богово.
А мне - облако белобокое.
Увлекал туда без труда,
где была мокрее вода,
где всемирное тяготение
тяготило намного менее...
Где все можно было суметь,
где судьба еще не комедь ...
Где та девочка с нотной папкою,
а грусть пО сердцу – потной лапкою...
Поднимал меня за собой
в голубое небо гобой...
***
Промозглой серостью томя,
невнятный май бубнил и булькал.
И кариозные дома
сжимали горла переулков.
И желчь автомобильных фар
сочилась в пазухах и брешах,
и даже самый легкий фарт
был невезеньем обезврежен.
Печали квелые паслись
жевали души человечьи,
как буйволы жуют маис
в каких-то мутных междуречьях.
И думалось, что сердце вскрой ,–
в нем только черное «не любишь»
Жизнь вяло принимала крой
фиглярских саванов и рубищ...
Но все-таки у гаража,
среди гниющего металла,
сирень, разбужено дрожа,
свое сиянье разметала.
Сирень цвела...
Сирень цвела!
И говорил лиловый шелест
про сумасшедшие дела –
весенний гон и рыбий нерест.
Хотелось, замерев, как столб,
махровым светом облучаться...
Засыпь, сирень, меня по лоб
своим распятеренным счастьем...