В тот вечер я не спеша шел по любимой улице любимого Лондона, бессмысленно озираясь и разглядывая снежинки, которые внезапно закружились в воздухе. К счастью, ноябрьский ветер, видимо, мирно дремал в каком-нибудь переулке и не омрачал своими порывами мою прогулку. Заветной целью для меня тогда был газетный киоск и скромная лавочка в парке, где в тени ветвей под тихое воркование голубей я намеревался бездельничать.
Измерив мелкими шагами уже изрядное количество улочек, я окончательно погрузился в свои мысли, петлявшие в двух-трех кварталах от меня. Внезапно что-то золотое промелькнуло слева и вернуло меня на Oxford street. Я обернулся и увидел хрупкую убегающую фигурку и копну волос, выглядывающую из-под темного берета. Тонкая ручка суетно сняла с другой перчатку, сунула её в карман пальто, откуда та непослушно выпала на заснеженный асфальт. Через секунду фигурка скрылась за углом, оставив лишь черную тень руки посреди следов чужих ботинок. Я постоял в раздумье, пока сотня домыслов, совершив тысячный круговорот, обрела верный путь.
Пройдя три метра, я поднял потерянную реликвию. От неё все ещё тепло пахло «French style» - дешевкой, которой любили душиться модницы местных колледжей. В глазах немного помутилось, и я довольно чихнул.
Ко времени вечернего чая я, совсем заплутавший в родном городе и бесчеловечно уставший, добрел до тихого сквера и нашел приют на скамье в зарослях лысого кустарника. Я сел и, закинув ногу на ногу, приложил новую находку к груди. Вспомнились светлые проблески слева, и по вене, смешавшись с лейкоцитами, поплыла к сердцу золотая ниточка. Достигнув цели, она обернулась петлей вокруг главного клапана и радостно побежала пульсировать на шее и запястье.
В сладком дурмане я сомкнул веки и услышал чьи-то шаги. Девушка в берете села рядом; я улыбнулся очень смущенно, и она засмеялась, грустно дернув ресницами.
- Ты забрал меня, а мне пора идти.
Я продолжал глупо смотреть на нее, куда-то на брови. Она покачала головой, и я понял, что рассердил её.
- Я люблю скрипку и очень долго училась держать смычок. А на всех портретах, что я рисовала, последней ставила седую волосинку в челке или у виска – тогда они, мои люди в рамках, действительно проживают жизнь.
Мне захотелось достать блокнот и ручку, но руки все ещё сжимали пять пальцев из ткани.
- В детстве я любила ловить бабочек и по краю обрывать их крылья. А чай советую мешать только серебряной ложкой.
Я узнал множество тайн: про младших братьев, что нехотя ложатся спать, но которым нравятся смешные тени на стенах; про воду в ладонях – и как она холодна -, которой гасят свечи; про нежные прикосновения к детским щекам и пожелания «карамельных снов»; я слышал, как шуршат перелистываемые страницы пыльных книг, как слепой дед надевает вычищенные за ночь ботинки…
- А у Вас развязался шнурок! – и девушка потянулась ко мне.
Открыв глаза, я увидел, что наглый голубь раскачивается на моей ноге. Он посмотрел мне в глаза, хмыкнул и, взмахнув крыльями, полетел к знакомой старухе клевать хлебные крохи.
Посидев ещё немного, я вернулся на Oxford street и, внимательно изучив витрину Modern Jeans, лицо продавца газет и мальчика в осенних кедах, оставил среди чужих следов свою – непомерно большую – перчатку.