Глаза были красными. Кровеносные сосуды густой сетью оплели белки, окружив радужную оболочку кровавой пеленой. Глаза были красными. Они покраснели от постоянного недосыпания, голода, изнурительной кровавой работы, от постоянного пронизывающего холодного ветра, дующего со всех сторон. Глаза стали красными от бесконечных слез. Когда бесконечные слезы кончились, глаза наполнились пламенеющей яростью, невыносимой, все разрывающей ненавистью, все подавляющей злостью и безысходным отчаянием, горем.
Кроваво-красные глаза, наполненные страхом и безумием. Пустые, холодные глаза, привыкшие ко всему, все видевшие, все узнавшие и ничего уже, поэтому не замечающие, безразличные, равнодушные ко всему глаза. Ослепленные всеведением глаза. Нечеловеческие глаза человека – глаза человекобога!
Миллионы глаз, миллионы судеб – осколки разбитой вдребезги Империи. Каждый был маленьким осколком, пылинкой затерянной в вихре времени.
Мы стояли друг против друга, смотрели друг другу в глаза. Это длилось миг, ничтожный неуловимый миг. Всего лишь быстрый короткий взгляд, сменившийся блеснувшим штыком. Я попытался увернуться и одновременно выстрелил из своего револьвера. Штык сильно, но не смертельно поранил мой бок. Моя пуля попала моему противнику в грудь. Он упал. Я упал рядом. Вокруг в тумане слышались звуки рукопашной: крики, возня, шлепанье по жижи, одинокие выстрелы. А мы лежали рядом , истекая кровью пытаясь собраться с силами и преодолеть слабость. Главное сделать это быстрее чем сосед, чтобы добить его, пока он еще слаб. Но кровь вытекала из нас, а с ней уходили силы. У нас была одинаково красная кровь, одна кровь. Мы лежали на холодной, отяжелевшей от долгих дождей осенней земле, наша кровь текла по ней и смешивалась. У нас была одна земля, наша земля.
- Мы вас все ровно передавим. - сказал сосед, прерывая свои слова тяжелыми, вдохами-выдохами. У нас был один язык. Что-то в его голосе мне показалось знакомым. Я вспомнил, я узнал. Это был Мишка Дубов, мой ровесник. Он жил на соседней улице. Отец у него еще работал инженером на заводе. А сам Мишка помнится, учился играть на скрипке, хотел стать музыкантом. Сколько времени прошло с тех пор! Всего каких-то пять лет. Невозможно было узнать в этом мужчине с обветренным лицом, поросшим редкой щетиной, Мишку: любимчика юных окрестных барышень. В моей памяти сохранился образ его белых, всегда чистых, рук с мозолями на пальцах от постоянных упражнений на скрипке. А теперь вот винтовка со штыком…
- Здорово, Смычок. - Поздоровался я с ним, назвав его шутливым прозвищем, полученным от ребят-друзей по улице.
Он помолчал немного, а потом кат-то печально ответил:
- А это ты – рифмоплет. Надо же встретились.
- Глупо как-то все это. - сказал я, подбираясь к нему по ближе, прижимая рану на боку.
- Это ты о себе, а я нет…- Миша задышал чаще, - Я...мы… чтоб народу хорошо было, чтоб всем людям на земле.
- Ничего у вас не получится. Надорветесь. – возразил я ему – Только людей зря перебьете, да и сами сгинете.
- Если надо – десять раз умру! – выкрикнул он и тут же начал задыхаться и хрипеть. Немного отдышавшись, он тихим, слабеющим голосом сказал:
- Там в шинели, письмо…порошу…
Перед тем как он умер, я успел взглянуть в его глаза. Обыкновенные умные человеческие глаза, в которых я увидел просьбу, просьбу которую нельзя было не выполнить. Во внутреннем кармане я нашел письмо, адресованное жене Миши – Марине.
- Расстрелять! Приговор привести в исполнение немедленно!
Даже с приговором. Я мог бы гордится. А ведь могли просто шлепнуть на месте без суда и следствия, по закону революционного времени.
Меня взяли всего в каких-то ста шагах от дома, где жила Марина. Но я не мог себя удержать, очень хотелось зайти домой. Глупая сентиментальность. Это уже был не мой дом. Разбитые окна, на стенах следы от пуль, пробитая артиллерийским снарядом крыша. Но я зашел в свою пустую холодную комнату. Смотрел на стены с оборванными обоями. На подоконник, на котором я подростком, стоя у окна, записывал в тетрадку свои стихи. Я подошел к окну и выглянул в него, как когда-то украдкой выглядывал, чтобы посмотреть, как по противоположной стороне улицы идет, возвращаясь, домой Лена Игнатова, ослепительной как мне тогда казалось красоты девушка, моя первая любовь.
Выглянув из окна, я увидел, что дом окружен. Мой город, но так же город Миши и город Марины находился в тылу противника, в руках соратников Миши. А для них я был враг. Оружия у меня не было. Сопротивляться было бессмысленно, бежать: безумие. Вообще все, что происходило последние несколько лет, было необъяснимым безумием. Если я попытаюсь бежать - меня убьют, если сдамся, то убьют чуть позже. Простая арифметика, Я решил сдаться, так хоть будет какой-то шанс остаться живым, а может мне впоследствии удастся сбежать. Детская фантазия, страничка из приключенческого романа. Но так хочется надеется на лучшее в будущем, верить в это. В любом случае меня будут обыскивать и обязательно найдут письмо. Я решил – если уж не дано спасти свою жизнь, то спасти жизнь одной вдовы и ее ребенка в моих силах. Прости меня Миша Дубов- я не выполнил твою просьбу.
Я достал письмо и сжег его.
Выйдя из дома, я поднял руки верх. Я пытался посмотреть в глаза людям, пришедшим за мной. Я хотел узнать только одно – что они видят в моих глазах.
.