В разводах взбеленившейся гуаши
я чувствую утечку важных линий
моей судьбы, неспешной и домашней,
и тихой, как садовый первый иней...
И здесь бумага терпит. Что бумаге?
Ее не раз марали руки нервно –
рабы тщеславной, проигрышной тяги
лепить из пустоты одни шедевры.
Грешна и я, сгущаю всуе краски.
А небо провисает аксельбантом
над городом из летнего атласа
и смогом серебрит его по канту.
Но мне не небо, мне его подкорка
неведома, чем крайне любопытна.
Когда-то быт, очаг, порядок торкал,
теперь и я отхаркиваю бытом.
Теперь и я глубокими ночами
зрачков не отрываю от кошмаров.
Рисунки, краски, нитки, оригами –
все суррогат, все лишь оттенок дара.
Да есть ли он? Согнулся знак вопроса
ехидным троллем, ложью подпоясан.
А в мудром небе, тихом и белесом
мелькнула тень парящего пегаса...