Впору менять глаза”
М.К.Щ.
Поры счастливой
отраженье...
Красавицы моей
печально выраженье.
Молчит.
Я тоже, разумеется, молчу
и к примирению
не делаю движенья.
Минута, две проходят,
как в немом кино.
Скребут на сердце кошки.
Мать честная!
"Прости!" - рыдает...
"Хочешь эскимо?"
"Н-е-е-е-е-т!"
"А два?"
Подумала:
"Не знаю".
***
Мне в зоркости зрачка
сравниться трудно с ней,
осмысленность в речах
является всё чаще -
к примеру:
"панцирь - это памперс черепаший".
И не поспоришь.
Ей видней.
***
Она уступчива. На поддержанье мира
обычно шло не больше порции пломбира,
она съедала и сдавала рубежи…
Но в воскресенье я бессилен был, хоть тресни,
насквозь прошли весь зоопарк на Красной Пресне,
так нет…
”Укусеницу ” вынь да положи!
Я отвлекать её пытался.
На слона
смотрела с воодушевлением она,
и на царя зверей, и так на лабуду
(хорька, енота, попугая какаду,
каких-то ящерок),
на крокодила Гену,
что мирно спал у всех прохожих на виду.
Но чуть расслабился и…
Сладить с ней невмочь,
в сто раз упрямее, чем Твистерова дочь!
“Хочу уку-у-у-у-у- а-а-а-а!”,
не помогли ни два пломбира, ни слова.
Все жальче голос ее делался, все выше,
прижались уши у встревоженных мартышек,
защебетала мелкота: "Кто там? Что там?",
подводной лодкой лег на дно гиппопотам.
Всему виной был лёгкий гусеничный кокон,
каким-то ветром занесённый между окон,
а я, тогда ещё умеющий мечтать,
присочинил, как паутину вместе с пылью,
весной стряхнут с себя трепещущие крылья -
рождённый ползать, вновь родится, чтоб летать.
Ведь всё запомнила. Букашка, егоза!
(а я и речь её не отличал от зуда).
Забавно, что увидеть в гусенице чудо
доступно всем. Цена одна – менять глаза.