__________________________________________________Посвящается Тане, Ришату.
День, сон не дремлющий это. Истин презрения не знающий – вот кто человек величия, превзошедший и опавший листом оземь – не он ли тогда уже и вкровь разбившийся – чтобы вновь поднимать руки свои вверх – туда, к небу. Но, для того ли, спросите вы, падать нужно, чтобы подняться затем – а сами-то вы разве не способны и не в большей ли степени вправе решать для себя это - ?
Вот он день. Но чем начат он, что зачало его в себе, что выносило его в утробе тёмной своей – не ночь ли, не утром ли начался день этот, как и день прошлый, как и всякий день – не из тьмы ли вырос он, - но разве есть ещё достаточная тьма, не отражённая и от луны хотя - ?
Здесь на земле, позёмкой странствует снег, теряется он в вихрях своих же, да сам себя ни во что опутывает – уж не в человека ли играет он тогда, снег этот - ?
Зима лютовала в тот год, а год то был …-й. Холод проникал тогда в сердца, укладываясь там на манер полок, да подминая под низ тепло сердца человеческого, а оно стучало разве только, не говорящее – а и что могло ещё оно, глупое.
***
Как всякое из человеческих существ бывает охвачено пылкою страстью порой, так и Степан, герой наш, как вы, верно, понимаете, главный, был частенько этою страстью обуреваем, для поддержания коей читал он, знаете ли, Камасутру для того только, чтобы воспитать себя сексуально образованной особью мужеского полу. Помимо этого он любил разные физические упражнения и нагрузки, доводя себя до того состояния, что мог уже ощущать каждый дюйм своего тела настолько запросто, что когда остывали уже утомлённые мышцы его, да и сам он как бы притомлялся тоже, то тянуло его в сон уже, а пред тем к еде, для чего и пихал он в себя нехотя пищу разнообразнейшую, а оной он был любителем, ибо профессионализмом в деле стряпни не отличался, хотя мнил себя, как и многие готовящим примерно. Иногда в приступах физического подобного исступления над телом своим, Степан подходил к зеркалу, где долго любовался собою, ощупывая мышцы себе всякие да гордясь собою тогда. Но все дороги подобных упражнений вели его чаще в кровать к себе, чем туда же вдвоём, но это для себя Степан объяснял нехваткой времени, совершенно не сообразуясь с тем, что мог бы преспокойно, без ущерба своему телосложению, выкрасть ценное время для столь сладких минут с девушкой или даже с несколькими – ну вообразите сами: разве не прелестные это создания – девушки, разве ещё не волнуют они иногда кровь даже устоявшимся гомосексуалам, разве не они столь чутки – с одной лишь целью – охомутать нас…
Сквозь жизнь свою Степан нёс тяжеленький груз боязни женщин, впрочем, все мы боимся их, особо же тогда, когда более всего доставалось нам от матери в детстве нашем по местам расположенным в нижепоясье человеческом. Однако чего бы бояться должен был своей матери Степан – та любила его безумно, часто даже надоедая своей нуторной родительской опёкой, отчего он становился тогда деспотом, потом всякий раз терзаясь, конечно же, но то и правда, что не всегда. Разговор с матерью Степан считал ниже себя: как можно говорить с этой слабоумной женщиной, воспитавшей его таким вот несчастцем и неупокоенничком, в смысле с духом беспокойным. И то правда, сколь скучны и глупы по нас наши родители, словно теряют они часть духа или души своей на то только, что стараются воспитать нас – но не значит ли это, просто дать пищи нам, а позволить есть или не есть и усваивать эту пищу уже нам – не правда ли? Человек же есть животное грубое в этом тонком процессе, отчего и получаются иногда у порядочнейших родителей дети деспоты, а у простых крестьян или там рыбаков – Ломоносовы.
В понедельник Степан направился с другом своим Лёхой до магазина, чтобы и закупить там всякого эротико-поучительного хлама, коим можно пользоваться не только для учёбы, но и для банальнейшего онанизма, а идя же они весело обсуждали всяку всякую, поругиваясь чрез слово разными словами матерными, коих превеликое множество в русском языке, старательно переводя всякое изыскание о женщинах в русло анально-оральное, поминая вослед гомосексуальных мужчин, коих сами они, ясное дело, никогда не видели, да и не стали б даже пробовать, “…Лучше гуся удавить…”, - говаривали они, да так, слово к слову, постепенно добравшись до заветного сердцу степаниному сексо-шопа.
Вышел продавец, парень лет неопределённых, не более, кажется двадцати двух, с короткой стрижкой, джинсах, обжимавших его со всех сторон, будто море, омывающее брега островные:
- Что-нибудь желаете? – спросил продавец Степана и Алексея, обращаясь почему-то к Лёхе, что поддело несколько тонкие струнки души степановой, но сие не выказал он, будучи с детства приученным и прилежным к невысказыванию слюнявых и эмоциональных предложений вслух.
- Нет. Так. Посмотрим что новенького, - вклинил Степан, глядя в глаза продавцу: “Новенький, очевидно. Не помню его.”
- Тогда, если потребуется совет, то позовёте меня, - продавец удалился, искоса посматривая за покупателями, боясь, очевидно, недостачи после их ухода – ведь есть разве ещё честные покупатели – без сомнения нет!
Продавец ушёл, и это сняло напряжение с лиц наших героев.
- Пойдём глянем чего тут ещё есть. Может что-нибудь занимательное раскопаем, - оглядываясь уже, начал Степан, на сём и закончив, направляясь сразу же к стендам с книгами.
Алексей направился следом, подобно собачке, поскольку сам-то в книгах он не разбирался, да знал разве что толк в других искусствах, которыми Степан хвастал всё больше, про которые читал столь много, но истинную прелесть которых так и не попробовал, но что не отражает ещё всей личности – не правда ли?
____Первуха.
Кроме двух друзей в магазине был и ещё один посетитель, который отличался необыкновенной какой-то странностью, он как-то робко брал в руки себе книгу, после чего открывал бережно её, листая, не мусоля, не в пример многим пальцев, а переворачивал страницы он за верхний уголок. Книга была какая-то странная, кажется, что-то Золя. Не видя других посетителей вокруг, Степан направился к нему, с ходу уже гремя своим легко басовитым голосом:
- Нашёл что-нибудь?
Человек этот, не видя иной кандидатуры в обращаемые данной речью к говорящему, неопределённо мотнул головой, после чего вскинул длинные волосы свои, сантиметров с двадцать, справа налево, да ответил что-то, словно разминая губы, которые и вправду мял друг о дружку:
- Так. Что-то для себя. А Вы, - он посмотрел на Степана, окидывая того взглядом снизу доверху, но несколько неопределённо, словно видел того и сзаду, - здесь не впервой? И чем интересуетесь?
- Сексом! – рассмеялся Степан, а Алексей эхом погремел, смеясь, вслед за Степаном, - но я так: шучу, - уже успокоившись от такой своей неожиданной остроты, продолжал Степан:
- Я тебя здесь не видел раньше.
- Недавно приехал.
- Э! Все мы здесь вроде приезжих, - многозначительно перебил их Алексей.
- Верно-верно, - встряхнув опять свои волосы, ответил посетитель, уже переведя взгляд на Лёху.
- Я Стёпа, а это Лёха, - выпалил Степан, - а тебя как?
- Михаил, Миха, - оправился посетитель, принимая протянутые ладони для дружественного рукопожатия.
- Надо бы обмыть это дело, - тут же предложил Алексей новоявленному товарищу, посмотря пред тем на Степана, - у тя девок тут нет ещё знакомых?
- Пока нет, - неопределённо ответил Михаил:
- Но отчего же не обмыть. Я всё равно собирался уже отобедать, а можно и выпить, - Михаил мягко поглаживал запястье правой руки своей, - тут я знаю, кажется, неплохое кафе рядом. Пойдёмте.
Так всей компанией и направились они к кафе “Закрома”, куда сразу же мы их и проводим.
Пред выходом же из магазина Миша расплатился за купленную книгу, которую поместил в аккуратный кожаный портфельчик с золотистого цвета ручкою, и сам же портфельчик был мягко коричневый, с глубокими врезами по его поверхности, словно бы это живая ещё и грубоватая кожа, но блестевший при малейшем свете, этот портфельчик закрывался на застёжку, кажется на магните – не разбираюсь я вполне в этих портфельчиках!
На улице было вполне морозно, почему по всей дороге до кафе новоиспечённые друзья разговаривали, отворачиваясь от ветра, дувшего в лицо, и говоря сквозь шарфы либо заслоняв воротником одетого верхнего белья.
Уже начало смеркаться, и пред входом в кафе они стряхивали снег и обивали обувь от оного же, а войдя их обдуло теплым воздухом, и смесь различных запахов наполнила их ноздри:
- Хорошо местечко! – удивился Степан, следуя за Мишкой и Лёхой, шедших к гардеробу, - обстановочка ничего себе, - продолжал он, разглядывая полы и потолок и столбы деревянные, покрытые лаком, а вся обстановка была такая, будто попал в какой-то недостроенный погребок, стены были сделаны так, что казалось выложены они кирпичом, которым и были обложены, а для придания особого эффекту ещё покрыты тоже лаком или чем иным, но оставлявшем чувство лёгкой неустроенности вкупе с приятным ощущением тепла, которое тем паче осязаемо было среди царящего здесь полумрака.
Очнулся от осматривания Степан только когда Лёха толкнул его в бок:
- Ты чё, уснул что ли? Пойдём, Михан уже занял столик.
- Ща, только сдам одежду.
- Ну давай, только шевелись. Будь пошустрей хоть чуток, а то видок у тебя плоховат: не умрёшь ли, - улыбнулся Лёха, оскаля свои зубы.
- Иди ты! – толкнул легко Стёпа друга.
- Ну ладно, мы воон – там.
Степан протянул свою дублёнку гардеробщице, бабе толстой, переминавшейся с боку на бок при ходьбе, широкой такой, улыбавшейся ему своими полными губами:
- Здравствуйте!
- Здравствуйте, - ответил ей Степан, когда та уже повернулась к нему задом и, опять враскачку, пошла к вешалке:
- Вот номерок ваш.
- Спасибо, - сказал Степан, ища глазами уже товарищей, а найдя, направился к ним сразу же.
На столе стоял уже графин водки “Гжелки”, порезанная селёдочка с луком, окроплёная маслом, тарелка с маленькими огурчиками, тоже порезанными, но надвое, и с луком и глубокая чашка с сёмгой, порезанной ломтями, украшенной зелёным салатом, маслинами без косточек и с кусочком масла сбоку. А рядом со столом стояла уже официатка, поскольку заказ только-только начался.
____Вторуха.
Усевшись за стол, Степан сразу же обратился с речью к новому товарищу, стараясь, верно, произвести неизгладимое на того впечатление, словно всякая женщина-угодница пред мужчиною:
- Ну и для чего ж ты здесь? В смысле, зачем приехал? Откуда? Тут жизнь-то не сладка нонче, - Степан, именно, на такой старосветский манер болтал якобо-непринуждённо с товарищем своим неожиданным, изредка кидая взгляд свой на Алексея, точно для проверки правильности слов своих, когда бы был он учеником, а тот учителем, вышколившим столь ученика своего, что уж с полуслова и с полувзгляда, словно собачонка преданная, уже всё понимал и догадывался ученик, - городок небольшой у нас до неприличия. Прегадкий, а и народ мерзкий какой-то всё здесь. Всякий сброд окрест околачивается – оборотни будто, так и норовят что-то украсть, отъесть, всюду принюхиваются по-собачьи, а ноздри всё эдак они раздвигают, когда пахнет дурно чем, будто бы им на самом-то деле нравится этот запах, раз уж столь широко они ноздри раздвинули запаху этому.
- Отчего. Город и вправду не Москва, но народ совсем же не такой. Я надеюсь уж по крайней мере, что вы-то не из описанных вами с такой тщательностью, - Михаил потянулся, улыбаясь, а к ним уже подходила официантка с подносом ещё заказанного, кажется картофель фри, новомодное нынче блюдо, портящее желудок и делающее несварение мыслей у людей, а животы делающая беременными бессрочно, на трёх тарелочках - по бокам разные там украшения, вроде тонко порезанных огурцов свежих да помидоров, а чуть сбоку ещё ложки две столовых зелёного горошка, и ещё на трёх тарелках – различное мясо жареное, а у Михаила же сёмга запечённая под чем-то там, что и было навалено поверх неё, едва приоткрывая вид самой сёмги, словно была она стыдящейся красавицей с одной лишь целью – быть раздетой вслед, а в этом случае так и съеденной вовсе со всем покрывающим её.
Разложа приборы героям нашим на салфетки и поставя тарелки, официантка удалилась к стойке барной, где смотрела на окрестное да болтала о чём-то весело с барменом, протиравшем отчего-то один и тот же бокал за всё время разговора с ней. Если Вы бывали когда-нибудь в клубах, барах или прочих заведениях, то, верно, вспомните такого бармена и такую официантку, которых может расшевелить зачастую только хозяин указанного заведения, но клиент же здесь всегда прав не в большей степени, чем бывает прав подозреваемый на дознании наших следователей: уже будучи полностью убеждённым в своей виновности подозреваемый доставляется обычно к судье, который давно уже побратался с поставщиками подозреваемых и нисколько не сомневается обычно в их компетентности (не один литр, т.е. простите, пуд соли вместе съели), а потому отправляется человек в мир необыкновенный и полный грёз умалишённых и гомосексуалистов – рай для совершающих акты содомии в порыве своей страсти – ведь в тюрьмах только и предаются своей неукротимой страсти мужи голубые да жёны розовые, но находятся они там на правах не любимых жён – увы! – а на правах помыкаемых всеми червей, съединя тем основы гомосексуализма с садизмом и приучая наивных голубых парней к свободе секса, как к такой свободе, когда у них остаётся один выход от постоянных мучений и мордобоев – подчиниться либо убивать – последнее я особенно рекомендую всем: вид крови очень способствует пищеварению, ведь алая и ещё тёплая кровь вашего врага очень приятна и на вкус и на вид и даже сам этот омертвевший колосс, поправший вашу сексуальную свободу выглядит достаточно смачно для самых низменных удовлетворений своей похоти, именно же, каннибализма – разве же это не будет верхом вашей любви – поедание тёплого тела своего врага, а особо же его мозга, заключающего в себе столько прелести и столько сласти для всякого гурмана душ человеческих. Было бы полезно иногда съесть одного-двух врагов своих, чтобы ощутить эту несказанную бренность тела человеческого и ненасыщаемость брюха человеческого.
Однако же герои наши, опрокинув, что называется, по стопочке, уже совсем повеселели и стали даже сказывать всякие обычные мужские небылицы друг другу о похождениях своих любовных, о том количестве женщин и особой статьёй девственниц осенённых их телами для грехов-ли известного сорта, обсуждалось это с некоторой долей возвышенности, дабы показать друг другу себя и свою суть не в самом страшном лице, но с долей своеобразной чувственности и словами вроде: “… но ведь я её, кажется, любил…”, “… да нет же она мне всё таки нравилась…”, “… а может у нас что-то бы и вышло…” – но это, как и все мужские пустые разговоры имело мало общего с действительностью вкруг их происходящею, а меж разговоров приятели, уже изрядно захмелев, отправились на квартиру Степана, захватив в ларьке недалече припасов кое-каких для духовного увеселения и улучшения всячески настроения да поднятия тонуса к жизни.
Жил Степан несколько далеко, потому герои наши отправились туда на попутке, поймали которую не без сложностей, но тем быстрее залезши внутрь с холода зимнего и изрядно уже замёрзшие, приятели приказали везти куда-то вперёд, а Степан показывал дорогу, меж тем как Миха с Лёхой продолжали весело щебетать о всяких мужских делах да проблемах на манер разговоров женских о разных там всякостях, но в сфере той же да о предметах несколько различных в силу хотя бы различия в физиологии этих двух половин человечества, о чём нам премного как-то поведал великий маг современной науки, т.е. доктор психологии, кажется, Шрейд, Мрейд, ах! Фрейд – сидя оба на заднем сиденьи машины, они время от времени прерывали друг друга, словами “подожди”, “это ещё что” и т.д. и при этом касались друг другу одежды, чтобы удержать собеседника от продолжения, но после поочерёдного такого балаболства оба удовлетворённо умолкали затем, чтобы устроить небольшую паузу, придавшую бы обсуждению масштаб грандиозности, т.е. того, что не хватало, именно, им для собственного самоутверждения на стезе чужого разума.
За окном же погода испортилась окончательно, и снег хлопьями большими падал оземь, застилая видимость до невозможности рассмотреть носа своего, коли бы высунули вы его наружу для увеличения обзора. Ветер крепчал всё более, и вот машина достигла своего предела недалеко от дома Степана, застряв в непроездном снежном образовании, которое и поставило точку на дальнейшем машинном путешествии троицы, посему они расплатились с водителем да помогли ему развернуться обратно, после чего следовали, ведомые Степаном, к дому ведущего, огораживаясь от летящего в лицо снега и почти ослеплённые им.
___Третьюха и порнуха.
Ввалились все трое к Степану несколько пьяненькими, тараторя, а сняв одежды с себя верхние, отправились тут же на кухню, на то незабвенное место ссылки мужей жёнами, где единственно могли те разговаривать и принимать друзей своих, меж тем как сама жена, матрона недовольной современности, обсуждала с подругой какие-нибудь вещи весьма важные, вроде степени выреза юбок, развращённости нравов, а между прочим и сексуальные явные недостатки своих мужей либо любовников, последние же, конечно, были в таких количествах, что рассказчица едва уже помнила их, но с весельем рассказывала подробности поведения тех на любовном ложе.
Кухня была стандартов строительства коммунизма, когда бы у каждого было жильё, вроде конуры, в которой бы и хоронили того, после смерти, экономя на ресурсах нашей необъятной Родины, которых, несомненно, всё меньше, но по необъяснимым причинам.
Войдя на это место обитания мужей человеческих, приятели расставили принесённое: четыре бутылки водки, банку трёхлитровую огурцов, купленную, кажется, у какой-то старушки, которая никак не хотела уступать её подешевле, и батон копчёной колбасы неопределённого происхождения. Пока Лёха резал колбасу, которую очень уважал и при резке, естественно, слямзил кусочек, а Михаил откупоривал банку огурчиков, оказавшихся хорошо просолёнными и пахнувшие разными пряностями, которых насовала туда старушка своими корявыми морщинистыми руками, верно, облизывая иногда свои пальцы, что понравилось бы представителям одного из кланов: то ли Монтекки, то ли Капулетти, - Степан ушёл в комнату и тащил оттуда запылившиеся рюмки, кои принялся сразу же мыть в тёплой воде, на благо была хотя бы такая.
Тогда все трое уселись после за стол из ДВП и, разлив по рюмкам содержимое – всяк сам себе по возможностям, т.е. вклинь, - и приняв оное, морщась, а вслед понюхав огурчик и издав соответственное: “Ах! хороша водочка!” – стали вновь болтать разные небылицы о странных и необычных вещах, когда-либо происходившим с ними в подвыпившем состоянии…
____Вариант цвета голубой волны.
На пороге же четвёртой бутылки, когда Лёха уже задремал, то Степан и Михаил ещё весело щебетали друг с другом, и тут-то проснулось какое-то странное чувство в голове Степана:
- А дай я тебя поцелую, - пьяно проговорил он и с намерением чмокнуть потянулся вперёд к Михаилу. Прижав к губам того свои полностью невменяемые пьяные губы, Степан никак не ожидал, что тот ответит ему взаимным стремлением и потянется вперёд: приятели ударились лбами, но вслед тем слаще слили свои губы в мужском крепком поцелуе, который отчего-то затянулся, а Михаил даже попытался обратить этот поцелуй в глубокий, стараясь открыть рот Степана и поцеловать того взасос. Степан отошёл и минут с пять странно что-то бормотал по себя, а потом спросил:
- Ты чё, голубой? – совершая при этом колебательные движения из стороны в сторону.
- Да.
- Тода ясно.
Подумав ещё несколько минут и рассудив, верно, что спящий Лёха всё равно ничего не узнает, а Михаил не будет распространяться об этом на каждом углу:
- Пойдём тогда, - произнёс Степан и повёл Миху в комнату, где эти герои современности и совершили обычнейший акт содомии, пассивную сторону в котором сыграл Михаил, время от времени стоная.
Стоны эти разбудили Лёху, который, не замеченный совокупляющимися двумя, спокойно стоял и смотрел на происходящее минут с пять, после чего просто ушёл на кухню и, выпив остатки водки, уснул за столом.
На следующее утро у всех троих болела голова. Алексей не говорил ни слова об увиденном ночью. А Степан с ломками совести вспоминал “ночное проишествие” и никак не мог понять причину, по которой совершил оное. В конце концов все разъехались по домам, а через час пришла подруга Степана, и он поспешил заняться с ней кроличьими нежностями, чтобы побыстрее забыть изрядно пропитое вчера.
Всё началось заново, и участники этого действа вскоре забыли обо всём, а, впрочем, может, и помнят. Вы бы забыли?…
__________________________________________________Tuesday, January 21, 2003
____Вариант немного с элементами смерти.
Допившись уже до стадии замечательного умопомрачения, когда становишься свиньёй пьяной в самом прямом смысле, но любое высказывание когда способно вытрясти из человека ярость самую огромную, Лёха вдруг обнаружил, что спиртное иссякло, а вместе с ним источник вдохновенных рассказов о подвигах уличных, почему он довольно быстро сообразил о необходимости дополнительного количества спиртного для продолжения этой мужской встречи, о результатах он не преминул сообщить своим собутыльникам:
- Эээ! Слышь, а водка того, - он развёл руки в стороны одновременно пожимая плечами, - надо бы соображать, пацаны, - окинул взглядом Алексей присутствующих.
- У меня нет, тока десятка, - промямлил Степан, тоже уже ощущая сухость в горле. Собравшиеся кинули взгляд свой тогда на Михаила, который что-то неуверенно пробормотав:
- Мне ещё на обратную дорогу надо, пацаны, - делал он усиленно извиняющееся лицо.
- Не ссы, до дороги проводим, - пошутил Лёха, - завтра деньги будут. Просто куда ща пойдёшь, все ж спят. Давай ладно, не жмись.
Лёха посмотрел на Михаила:
- Да ладно, чё ты ломаешься, как девочка, отдадим мы тебе завтра, - добавил Лёха, махая для пущей убедительности руками, Михаил поднялся с табуретки и пошёл, шатаясь тогда, к своему пальто, полазя с минуту по карманам, делая вид полной неопределённости на своём лице; он вернулся, неся рублей сто десятками:
- Вот, больше нету.
Алексей взял тут же деньги себе и пошёл к выходу. Чрез пять минут он вернулся с тремя бутылками самогону и пачкой сигарет и тут же довольно выложил принесённое на стол:
- Во! Веселье продолжается, - и веселье продолжалось ещё два часа.
А чрез два часа, Миха посмотрел как-то странно на Лёху, что ему не понравилось:
- Ты чё на меня зыришь-то?
- Да я так.
- Просто так тока мухи ебутся, - Лёха завёлся, - ты чё, бля, раз бабки дал, то всё можно что ли.
Схватив на столе лежавший нож, Лёха ударил им в горло Михаила, потом ещё раз в живот, и ещё раз куда-то в район печени, кровь текла всюду, а из шеи просто брызгала, а Лёха продолжал своё замечательное действо:
- Где у тебя топор? – спросил весело Лёха, утирая кровь, забрызгавшую немного его лицо, что очень идёт к мужественным ликам обычно.
- Под ванной, - махнул рукой Степан, едва приходя от принятого спиртного в себя, - ща притащу. А то надо бы уже и закусить, я понимаю, - шутканул удачно Стёпа, улыбаясь тоже во всё своё лицо, прямо излучая спокойствие и довольство.
И два приятеля принялись разделывать Михаила с особой тщательностью, болтая время от времени сущий вздор да рассказывая пошлые, но смешные сильно, анекдоты:
Лёха вспорол ему живот и вытаскивал внутренности, вырывая их оттуда, кровь ещё продолжала течь, и печень была такая скользкая и мягкая, когда Алексей вырывал её, упершись правой ногой в живот Михе, что голова Михаила при этом эдак безжизненно дёргалась в разные стороны, а, выдрав-таки оную, Лёха бросил её сразу же в кастрюлю, а Степан уже отрубил к тому времени ступни, голени и приступил к отделению бёдер от таза, уже посматривая на руки тела.
Потом они сидели и, запросто болтая замечательные вещи о погоде и всём прочем, отделяли кожу от мяса, удаляли всякие нелепые прожилки из него и вытащили мозг из такой странной головы Михаила.
- А на тарелке он будет смотреться куда лучше, - заметил Лёха, на что раздался веселый и добрый смех Степана.
После печень была отварена, мясо расфасовано в пакеты полиэтиленовые, кости же закинуты в большой такой жбан для наваристого бульона, туда же была заброшена картошка, лучок репчатый, мелко порезанный, ткскть, остатки черепа, а глаза были съедены на месте и сырыми, непременно сырыми – это так сладко, когда надавливаешь зубами своими на глазное яблоко, а оно вслед взрывается сначала резко, а потом во рту растекается солоноватая мякоть глазная, кожу же отваривали в отдельной кастрюльке. А когда поспела уже печень, то её порубили меленько, скропили поверх маслицем подсолнечным, посолили, поперчили и так далее, а вслед обжарили всё это с картошкой на сковородке.
Полы были вымыты от крови. Всё было ровно так, как и до разделки стушевавшегося труса Михаила.
Мяса хватило на две недели, а хорошо отваренные мослы были тщательно перемолоты в пыль вместе с черепом; всё же не вполне съедабельное, вроде кожи, пошло на корм собакам дворовым. Пыль же мослиную Степан и Алексей торжественно предали речке Торговке, после чего пошли доедать остатки жареного мяса: Михаила никто не искал; да уже бы и не нашёл: отсутствовал труп…
__________________________________________________Wednesday, January 22, 2003
***
Но а в самое же завершение, просто вскиньте вверх голову да рассмейтесь – веселитесь от души надо всеми и всем, возносясь тем выше, чем звонче в ваших ушах звенит ваш же смех…
__________________________________________________Fool Full Of Fallings.