Он был художником - из молодых, да ранних.
Знаток кубизма и обратных перспектив.
То - загонял в ломбард прабабкин подстаканник,
то брал в натурщицы фотомодельных див.
Богемный хлыщ, авангардист, безбожник, -
мечтал о славе, как и многие из нас.
Он к тридцати годам вдруг понял, что Художник
всегда в какой-то мере - Богомаз.
И день пришёл (кто провиденьем, кто проклятьем,
а кто и блажью до сих пор считает всё), -
он замахнулся написать Распятье,
связав иконопись с безумством Пикассо.
В его работе плоскости и грани,
продуманно ложась на ткань холста,
являли нужный Образ при слиянье...
Не получалась только кровь Христа.
Год пролетел. В бессилии и скорби
художник чуть ли не молился на мольберт:
картина кончена, лишь рана алчет крови,
мешая киноварь с краплаком в ложный цвет...
Отчаявшись, он обратился в веру.
Стал самым набожным средь братьев во Христе.
Но кровь из раны от копья легионера
упрямо не давалась на холсте...
И вот, на Пасху, разговевшийся и пьяный
наш богомаз, собрав остаток сил,
над местом выскобленным, где должна быть рана
в хмельном угаре вены отворил.
И всё шептал: "Вот... То, что надо... Coda...", -
покуда взгляд не затянула смерти мгла...
...Картину взяли братья из прихода.
Без рамы, на мольберте - как была.
И ежегодно выносили к черни глупой...
И каждый раз - на ране - из холста
мироточила кровь четвёртой группы -
кровь Живописца...
А народ считал - Христа.