В открытые форточки утро свободою дышит.
Погладило кудри твои жарким лучиком солнце.
Ты встал. Поднялась за тобою и крыша.
Умылся, но бриться не стал. Бросил кости питомцу.
За окнами шелест подошв миллионов сограждан.
За окнами бьются в конвульсиях груды металла.
Тебе ж нипочем, после отдыха мучает жажда.
Вчера чуть доехал, а сразу прикинули – мало.
Вчера было весело: сняли “монашек” с панели.
Не с той, что имеет на стройке свое примененье.
Познали девичьи тела злую нежность шинели.
Бойцы не скупясь совершали простые движенья.
Поход в магазин показался всем вялым и скучным.
Попался алкаш да какой-то укуренный нарик.
В преддверьи грозы становилось немножечко душно.
Ты громко зевнул и надул бублегумовый шарик.
Прилавок, бедро... Взгляд надежно застрял под халатом.
Душа шевельнулась, в движенье пришла портупея.
Хотелось ругнуться отборным, классическим матом.
Но ты промолчал, сделал вид, что ее не глупее.
Вернулись назад, заглянули к “монашенкам” в келью.
Ту, что побойчее, с собою за стол прихватили.
Тут нарик залился такой соловьиною трелью!
Уважили парня, смирился... Кирзой угостили....
Разлили. На выдохе замерли... Тост ведь не сказан!..
Махнули рукой, мол да ну его, время лишь тратить.
Алкаш попросился и был моментально наказан.
Тут люди поужинать сели, а он так и прется нагадить.
За теплой беседой летит, но не тянется время.
Про честь позабыли, обычно с утра отдается.
Сходили к “монашенкам”, двинули нарику в темя.
В хорошей компании дружной не плохо и пьется.
Свинцом налились ягодицы, подняться б со стула.
Попытка успехом натянутым, но увенчалась.
“Монашенка”, морщась, одела хозяев, обула.
В карету сгрузила, с сиреной карета умчалась.
Как дверь открывали узнал ты немного попозже.
Очнулся на утро в ботинках ты и в портупее.
Свет в зеркале разом скривил омерзенную рожу.
Припомнилась, туго, вчерашняя...мать...эпопея.
Присел на диван, рук тиски кости черепа сжали.
К чему ты пришел? И к тому ли ты в жизни стремился?
Пружины лениво разжались и вслед завизжали.
Ты понял. Ты встал. Ты молчал и... Ты брился...