Шоколадка умирает от надкуса. Во рту остается только ее слезы сладкой горечи, карий цвет ее речи: просьб, сказок – болтовни ее девичьей.
А шелест оберточной бумаги, холодный и безоговорочный, уничтожает отзвук присутствия сладкой тайны, лакомой ломкой кусочности.
– Последние чулочки сняли, – наверняка подумала бы шоколадка, если бы ее еще не надкусили, но наспех свернутый шарик уже летит в мусорный бачок или просто на тротуар падает.
Эх, Аленушка! Шарик ударяется о что-то совсем несладкое и неприятное.