Не смерть страшна, а пламень адский.
Ты не поверишь, Скоропадский,
но всю дорогу до Бендер
в степи мы падали от жажды.
Мне Карл вина прислал однажды,
да на скаку не до мадер.
В пути корил себя я – дурень,
зачем оставил ты Батурин
и круч днепровских водограй?
Но кто мог знать, что шведы лавой
с редутов схлынут под Полтавой
и побегут в турецкий край!
Теперь побольше злого чёрта
боюсь Петровского эскорта,
допросов, дыбы и огня,
но ты напрасно мутишь воду,
крича, что я соврал народу,
который выкормил меня.
С твоих, полковник, слов старухи
передают в шинкарнях слухи
о бегстве гетмана к паше.
Паша дурак, пашиха дура,
но христианская натура
нашла защиту в палаше.
Ты, Скоропадский, не поверишь
(поскольку правду кривдой меришь),
но не чванливым москалям
я холил нашу Украину.
Чем на царей горбатить спину,
уж лучше бегать по углям.
Да, по углям! В турецком крае
нелепо мне мечтать о рае,
а преисподняя страшит.
Мне голос был, что этим летом
навек простится с белым светом
бежавший царский фаворит.
Ты тон московско-панибратский
оставь для бабы, Скоропадский,
да за москальство не держись –
лет через сто, пусть двести-триста,
переосмыслит ум хрониста
мою оболганную жизнь,
и разберётся всяк читатель –
предатель я или мечтатель,
презренный вор или герой.
С тобою спорить нет уж силы -
с декабрьским холодом могилы
смешался августовский зной.
Пора в иные палестины...
В объятьях тесной домовины
уйду отсель, а через век
непостоянная природа
малороссийского народа
воскликнет: «Се был человек!»