На Ленфильме есть небольшая книжная лавка и я иногда захожу туда посмотреть новые поступления. Мне интересно наблюдать как спрут коммерческого спроса, выбрав постепенно поверхностную пену, подбирается к самым потаенным уголкам человеческой души в надежде нажиться и на ней.
Вот и вчера я, ведомый случаем, зашел в святилище книг, и долго ходил между полок, выхватывая из разноцветной толпы то одно, то другое издание. Цветные книжные обложки раскрывались передо мной красочными рубашками игральных карт, обещая узнавание давно желанных истин. Так бродил я долго, подглядывая в окошко то одной, то другой книжной жизни, но ничего не трогало густого воска моей пресыщенной души. И вот, как обычно бывает в рассказах, я уже почти собрался уходить, когда на полке с отечественной литературой разглядел любимое и волнующее имя - Александр Грин. Четыре нетолстых книжных томика в синих коленкоровых обложках скромно стояли в тени, не участвуя в красочном шабаше современной фантастики и детектива. Я открыл оглавление. В четырехтомнике были как известные и любимые с детства произведения, так и те, которых я раньше не читал. Я задумался о цене. Из первого томика торчала длинная бумажка с написанной на ней от руки цифрой «50».
- Скажите, - обратился я к продавщице, - это цена каждого тома?
- Нет, что вы, - удивленно заметила та, - это за все.
Видимо на моем лице ясно читалось изумление, потому, что она добавила:
- Это ведь недорого. Покупайте.
Я закивал головой как китайский болванчик, и ответил:
- Обязательно. Только схожу за деньгами.
Я сходил на студию и, вернувшись в магазин, купил книги, а потом пошел во внутренний дворик Ленфильма и, присев на скамейку, начал читать. Достаточно было одного абзаца, что бы реальный мир перестал для меня существовать. Грани действительности истаяли, как куски льда под сильной струей горячей воды, и в облаках сверкающего пара передо мной стали возникать различные картинки, одна прекраснее другой. В мой мир снова ворвался свежий желанный ветер, и я ощутил себя сильным кораблем, спущенным на воду. Мой киль гладила ласковая ладонь волны, а мои паруса дышали солеными брызгами утреннего тумана....
Так сидел я долго. Уже начало темнеть, и я, не в силах совладать с нахлынувшими на меня чувствами, порывисто встал и пошел к проходной. Мне было тесно в нашем маленьком патио, захотелось увидеть воду и людской водоворот.
В подземном переходе вольготно раскинулся цыганский шатер, в котором продавались цветастые книги. Я пролистал их взглядом, но друзей не нашел. Здесь продавались лишь цены. Мне стало обидно за Грина - 50 рублей за четырехтомник были несправедливы. Я зашел в павильон цветов и выбрал четыре прекрасные бордовые розы. Когда я расплачивался, я очень хотел, чтобы мне не предлагали заворачивать их в шуршащий целлофан, так похожий на слюнявые обложки теперешних изданий. Но мне предложили. Я кивнул в знак согласия, мне не хотелось спорить. Выйдя из павильона, я содрал с прекрасных цветов ненужную мишуру, а затем пошел к Неве.
На середине реки, под Троицким мостом, вода бурлила и стекленела, как бывает на крутых перекатах, отрываясь после мыльным шлейфом сильных струй и широко разливаясь на воле, отвергая гранитные оковы далеких берегов. Легкие сумерки уже чуть тронули город, и раскрывшиеся бутоны моих бархатных роз пламенели, выделяясь как яркие тяжелые мазки масляных красок на серой поверхности холста. Я перегнулся через перила и далеко бросил мои прекрасные цветы. Они рассыпались в воздухе как салют и веером легли на воду. Розы не утонули сразу, а затанцевали, закружились в водовороте волн, а затем, мерно покачиваясь, поплыли, уходя от меня все дальше и дальше. Их плохо было видно, и мои глаза скоро потеряли их из вида. Розы не умеют плавать. Бальные платья лепестков медленно намокают, затягивая в глубину.
- Дань учителю, - сказал я сам себе вслух. Слова сорвались с губ и тоже упали в воду.
Четырехтомник А. Грина лежал у меня в полиэтиленовом пакете. Я купил его за 500 рублей.