Стихи начинаются с урока в школе Практическое посо

Азовский Анатолий Андреевич,
член Союза писателей России,
заслуженный работник культуры РФ

Стихи начинаются с урока в школе
 
         ПРАКТИЧЕСКОЕ СТИХОСЛОЖЕНИЕ           В  НАЧАЛЬНЫХ  КЛАССАХ


Введение. Опыт поэта-педагога
Мне выпало одиннадцать лет трудиться вместе с Анатолием Андреевичем Азовским в образовательных учреждениях города Полевского, и то, о чём он пишет в своей работе “Стихи начинаются с урока в школе”, я неоднократно видел, как говорится, своими глазами. Не один десяток раз мы обсуждали и разбирали и его уроки в школах города, и его занятия в детско-юношеском литературном объединении “Рассвет”. Вместе готовили и проводили крупные мероприятия (литературные праздники, городские конкурсы школьных поэтов, презентации вновь изданных книг). Приходилось мне участвовать и во многих звеньях издательской деятельности Азовского – от поиска денег до поиска транспорта.
В предисловии к книге “Берег добра” (“Уральский литератор”. Екатеринбург, 1998 год) я уже говорил, что система обучения детей стихосложению начала складываться у Азовского ещё в семидесятых годах (в книге опубликованы статьи тех лет), когда поэт жил на Дону. И те наметки, те наблюдения и “педагогические пробы” очень пригодились ему с возвращением в Полевской. Именно здесь, в родном городе, его система была углублена и дала те замечательные результаты, которые мы теперь имеем. Но прежде, чем пришли эти результаты, было время, когда уроки стихосложения вызывали в Полевском (и не только!) полярные мнения, споры: надо ли? Не рано ли? И т.п. Одним словом, не очень просто начиналась педагогическая деятельность Анатолия Андреевича на родине, в трудных условиях давался ему поиск своего места в учебном процессе. Немало наших коллег, вполне достойных и умных, были настроены категорически против стихосложения.
Я попробую сформулировать их аргументы. Во-первых, они считали, что нет смысла учить стихосложению всех ребят непосредственно в классах. Пусть, мол, кто пожелает, учится этому в свободное от остальных занятий время. Во-вторых, они убеждены, что само писание стихов – дело сугубо индивидуальное, даже интимное, а “сотворять” стихи коллективно – пустое, никчёмное занятие. В-третьих, некоторые, побывав на начальных уроках стихосложения, пришли к мнению, что уж очень упрощённо ведет Азовский свои занятия, по слишком простенькой программе. Такие уроки можно, мол, проводить и без диплома Литературного института им.Горького.
Время сняло все эти необоснованные претензии к педагогической деятельности Анатолия Андреевича. А выход в свет четырёх десятков книг, авторы которых полевские школьники, принесли известность его урокам даже за пределами области. Особой популярности достигла книга “Берег добра”. Тираж её разошёлся моментально, буквально за месяц, и мы ощутили, что тема об уроках стихосложения и занятиях литературного объединения школьников “Рассвет” востребована педагогами и очень далека от насыщения. Тогда и пришлось поставить перед Анатолием Андреевичем конкретную задачу: самому написать о своём педагогическом опыте.
Со своей задачей, мне кажется, Азовский успешно справился. Раздел “Уроки стихосложения в начальных классах” состоит, кроме вступления, из десяти главок. Каждая главка – урок. Причём, первые четыре урока являются ключевыми: в них – сущность методики Азовского. На первый взгляд они могут показаться, действительно, слишком простыми, даже упрощёнными. Но не забывайте, что уроки эти – для первоклашек. Да и простота эта – кажущаяся, поскольку Азовский “упрощал” её на протяжении многих лет. Тут выверен каждый психологический штришок, и идёт педагог от глубокого знания детской психологии, от многолетнего опыта общения с ребятами, от понимания их интересов.
Но не случайно только четыре урока так подробно и так “подряд” выписывает Анатолий Андреевич из своей многолетней практики, стараясь через детали показать и психологию ребёнка, и то, чем и как его можно заинтересовать. Он считает, что начало занятий – пожалуй, самый ответственный момент в обучении детей. Если ребенку  с самого первого урока будет что-то непонятно в объяснении учителя, считает Азовский, “то это, непонятно подаваемое, отшибает интерес надолго, иногда на всю жизнь”.
Однако дальнейшие свои  “уроки” он пишет уже совсем не “подряд”, а выборочно и совершенно в другой манере, полагая, вероятно, что стенографически записанные занятия – от начала учебного года и до конца, -  в конце концов, стало бы нудно нам читать, а ему писать, поскольку превратилась бы эта затянувшаяся стенограмма в заурядное методическое пособие. Но не будем забывать, что Азовский – профессиональный литератор, член Союза писателей России. И та резкая перемена хода в подаче своих занятий, та экспрессия, с которой “показан” каждый урок, тот взгляд как бы со стороны, заставляют нас читать написанное на одном дыхании и как бы присутствовать там, где тот или иной описываемый урок проводится. Даже последний в данной работе, десятый урок, который и уроком-то, по сути, назвать нельзя, мы воспринимаем как тоже своего рода  учёбу, поскольку не каждый учитель решится рассказывать о своих промахах, а чужие ошибки тоже учат. Особенно если ошибки эти раскрываются с такой изобразительной энергией.
И о самих уроках Азовского. То есть, о конкретных занятиях, которые он проводит. Основное, что происходит на них, это, как говорит сам Анатолий Андреевич, практическое стихосложение, а сказать иначе – коллективное творчество, которое, как мы видим по результатам, не ограничивается только стихами, поскольку в вышедших книгах есть и рассказы, и сказки, и даже сказы. И не трудно заметить, что тематика их явно тяготеет к “событиям” как “реально” происходящим, так и мифологическим (“Девки-Азовки жених”). А кой-где реальность настолько переплетена с фантастикой, что и границы не различишь между ними. Кстати, это один из признаков именно детского творчества. У взрослых авторов эта граница, зримо или незримо, но всегда присутствует, а  у детей фантазия и реальность зачастую так переплетены (и это прекрасно!), что и не почувствуешь, когда желаемое выдается за действительность. И так “желать” могут только дети!
Как Азовский может “расшевелить” детскую фантазию, видно хотя бы на примере с Таней Соловей, о которой он рассказывает. Направляющие фразы, действительно, служат как бы рельсами для продвижения детской фантазии: они  и направляют её, и не дают ей растечься, обмелеть. Но не случайно Азовский привёл именно этот пример. Ведь тут показан один из начальных уроков по сочинению прозы. А какое значение Азовский придаёт именно началу, мы уже знаем. И можно догадаться, что это далеко не единственный у него способ подтолкнуть детей к сочинительству прозы. Не каждый раз использует он “направляющие фразы”, но то, что какие-то “рельсы”, видимые или невидимые, при этом существуют, можно быть уверенным. Хотя дети, конечно же, их не замечают, и у них создаётся полная иллюзия, что они ВСЁ сочинили сами. А от этого радость творчества у них – полная. И это  - заслуга учителя!
Вероятно, и при коллективном сочинительстве стихов Азовский применяет такие же незримые направляющие “рельсы”. Хотя даже мы, взрослые, только что прочитавшие о том, как сочинялись ребятами стихи об обиженном котёнке и бородатом козлёнке, разве почувствовали присутствие этих “рельсов”? Тем более, что тему для сочинения стихов ребята выбирали сами (чему я был не раз свидетелем). И не удивительно, что именно после таких вот уроков попадают в сумку Азовского листочки с детскими стихами и сказками, именно в такой поистине творческой обстановке таится разгадка детской любви к “бородатому дядечке”.
Думаю Азовский прав, говоря: “Я не ставил перед собой задачи описывать каждый свой урок, проводимый в начальных классах. По-моему, этого и не нужно. Ведь всё равно каждый, кто занимается, или собирается заниматься разъяснением детям азов стихосложения, уроки свои ставит, или будет ставить, по-своему, в зависимости от своих привязанностей, своего умения”. Всё дело в том, что скопировать урок Азовского просто невозможно. Во-первых, потому что он два одинаковых урока, по-моему, нигде ещё не проводил, не считая начальных, установочных уроков, а, во-вторых, сам Азовский обладает таким даром импровизации, таким умением использовать в своём уроке любое слово, любое настроение ребят, что все попытки скопировать его заранее обречены на неудачу. Кроме того, не нужно забывать, ещё раз напомню, что Азовский  -профессиональный поэт, и, настраивая ребят на творчество, требуя от них "вариантов" рифмы или строки, Азовский очень умело, если это нужно, может подталкивать, незаметно подсказывать, одним словом, подводить к нужному варианту ребячьи догадки, чтобы стихотворение получилось стоящим. То есть, выбор нужного варианта Азовский, в конечном счёте, делает сам. И тягаться с ним в этом просто нет смысла, копии тут, действительно, неуместны.
Чему же тогда можно научиться у Азовского? Во-первых, подход к делу: к урокам творчества нужно по-творчески и подходить, то есть, не стараться походить на кого-то, а быть самим собой. Хотя, конечно, опыт других нужно знать и что-то черпать из него. Во-вторых, - учиться у Азовского простоте и понятности в разъяснении той или иной темы, но "простота"  должна быть заранее выверенной, продуманной, чтобы каждой  своей деталью "работала"  на тему урока. И в-третьих, проводя уроки практического стихосложения (а именно это основной козырь Азовского), не забывайте, то ребята САМИ должны сочинять стихи, а вы только ПОДСКАЗЫВАТЬ.
Кроме того, не забывайте и о пропаганде творчества своих питомцев. Стимул любого поэта, хоть маленького, хоть большого, -  в публикации, в напечатаньи. "Для себя" пишут только люди неуверенные в себе.
И в заключении ещё раз о коллективном творчестве. Пусть не смущает вас непонимание некоторых ваших коллег, уверенных, что стихи должны писаться только "индивидуально". Ведь любому языку надо учиться, языку поэзии - тоже. А для ребят учить что-то коллективно - всегда веселее и интереснее. Не изучают же они таблицу умножения, как и мы когда-то, в "интимной обстановке".
Александр Чусов,
директор Полевской городской
станции юных туристов

               Как рождаются стихи?

     С чего начать? Да уж лучше с самого начала, чтобы всё понятно было. А состоялось это " начало" у меня, если память мне не изменяет, в золотом сентябре 1975 года. Пригласили меня однажды выступить перед школьниками станицы Багаевской. Сначала я перед старшеклассниками "блеснул", а потом заманила меня  "черноглазая казачка", Александра Яковлевна Шевцова, в свой класс - во второй. Сказать по правде, у меня детских стихов не было, не с чем было ко второклашкам идти, да уж больно приветлива учительница была. Как такой откажешь?
     Ну, почитал немного ребятишкам о войне - тридцатилетие Победы в мае того года отмечали, - о чёрном хлебе военном, который мне, пацану, мама от своей пайки частенько отламывала, и, вроде бы, понравился казачатам. Это стихотворение, "Чёрный хлеб",  на любую аудиторию, на любой возраст безотказно действовало. Особенно концовка пронимала:

.                И, может быть, её приблизил к смерти
                Тот чёрный хлеб, что съел я за неё.

     А если учесть, что я перед прочиткой  стихотворения ещё минут несколько о своём "босоногом" детстве, "опалённом войной", рассказывал, то получилось моё выступление вполне сносным .
     Под занавес я, как бы заигрывая с детьми и красуясь перед их  очаровательной учительницей, спросил:
   - А может, кто-то из вас тоже стихи пишет?
     И тогда Александра Яковлевна попросила меня сесть. И тут началось!
     Вышла одна девчушка, потом другая, третья... Да человек семь их выступило. Читали что-то про "золотую осень", про несравненный остров Буян. Да не про тот, что в пушкинской сказке, а про тот, что со станицей рядом донской водой омывается. Я, сказать честно, не ожидал подобного, и искренне был растроган: хоть наивные, неумелые стихи, да ведь дети-то от души читали. Особенно про остров Буян, на котором, если верить местным казачкам, огромаднейшие богатства Стенька Разин спрятал.
     Тут меня и дёрнул чёрт, а скорее и точнее - Бог подтолкнул, сказать:
   - Давайте, я к вам раз в неделю приходить буду, тем более, что редакция-то - рядом (я тогда в станичной газете работал). Выкрою часок-от. Глядишь, и вам польза будет, и мне удовольствие.
     В общем, через неделю я уже вовсю с этими ребятишками-второклашками в рифмы играл. Так и прозанимались, играючи, до конца учебного года. И обе стороны очень даже довольны были.
     Лето у сельского журналиста - запарочное. Все полевые работы "осветить" надо. Нагоняй за нагоняем получаешь. Потому ничего хитрого и не было в том, что к сентябрю я уже не только о детишках позабыл, но и об их черноглазой учительнице. Но они-то, поэты мои юные, не позабыли про меня. Сижу как-то в своём "ответсековском" кабинете, гадаю-маракую, чем газету проклятую заполнить. а концы с концами свести не могу. Коллеги-то мои  многие в отпуск ушли. А тут ещё секретарша голос подала:
   - Андреич, тут до тебя делегация.
     Смотрю - детишки мои! Без учительницы, сами пришли.
   - Анатолий Андреевич, что же вы к нам не приходите? Мы за лето целую общую тетрадку стихов написали.
     Поговорили ладком. Пообещал я на следующий день (не газетный был) зайти, и проводил "делегацию". А тетрадку попросил оставить.
     К субботнему выпуску газеты я целую литературную страницу подготовил. И названье-то интригующее дал ей: "Поэты из третьего "А". Вот у ребятишек радости-то было, когда увидели свои стихи напечатанными!
     С тех пор и полюбил я эту весёлую "игру в рифмы". Часто и в других школах выступать стал. И везде - целую волну пускал!
     Как-то, побывав в Морозовском районе (я тогда уже в ростовской областной газете "Комсомолец" работал),  заглянул я в маленький  зелёный хуторок Вербочки. Школа там славилась тем, что литературный музей имела. Да какой! Многие тогдашние классики, начиная с Михаила Александровича Шолохова, за честь почитали книгу свою с автографом туда отправить - умели тогда это дело рекламировать!
     Так вот, заглянув на пару часов в эти Вербочки, я и там "волну пустил". Ребята хуторские книги-то с автографами собирать собирали, а сами как-то и не додумывались стихи или рассказы писать. Два-то моих урока так взвинтили их, что они, по-моему, и до сих пор стихи пишут и детей своих учат.
     После этой поездки я написал для "Комсомольца" статью: "Стихи начинаются с урока в школе". Объединил в ней все свои мысли-наблюдения, накопленные за три года от встреч со школьниками, а закончил статью стихами юных авторов из хутора Вербочки. Ведь я, чтобы подогреть ребячий интерес, пообещал: «Будете писать стихи - сразу присылайте ко мне в  редакцию. Даю слово, что "протолкну" их". Вот и не обманул, напечатал.
     После публикации статьи много откликов редакция получила. Я запарился на письма отвечать: то туда меня приглашали, а то - вон аж куда! Учителя-литераторы советов разных просили. В общем, наделала шуму статья. Вся область, казалось, захотела стихи писать.
     Да на этом-то ещё и не закончилось дело. Каково же было моё удивление, когда через год (через год!) после публикации статьи получил я из "Пионерской правды" письмо. А там, в частности, такие слова были: "Не могли бы Вы и в "Пионерке" провести такой же чудный урок, какой провели в прекрасном хуторе Вербочки?" Я, конечно же, смог, хотя просьба эта очень удивила меня - год ведь прошёл! С чего, думаю, они так зашевелились?
     А через некоторое время всё и прояснилось. Заходит как-то ко мне друг мой, поэт Иван Донник, и спрашивает:
   - Ты в пятницу не видел телепередачу по первому каналу? Жаль. Евгений Евтушенко выступал. Такое чудо открыл - просто вселенское: Нику Турбину!
     И стал мне рассказывать, аж с придыханием, как это открытие состоялось. Если отбросить восторженные Ванины "охи" да "ахи", то получалось вот что.
     В одном из южных городов нашей необъятной Родины (тогда ещё наша страна СССР называлась) заболела двенадцатилетняя девочка. Задыхается, бедная, корчит её всю, ломает. А ни врачи, чуть ли не из Москвы приехавшие, ни родители помочь страдалице  не могут. А девочка-то, хоть и бьётся в судорогах, а всё что-то шепчет и шепчет. Стала мать прислушиваться, ухо к самому горячечному ротику прислонила, И вдруг поняла, что  шепчет доченька.
   - Ты знаешь, - горячие глаза Вани из обычно вытянутых аж круглыми стали, - это стихи из неё вырывались!
   - Да что ты? Прямо из горла и лезли?
   - Да! Да! Мать целую тетрадь исписала. И какие стихи!
   - Ну хватит, Ваня, заливать. Подобным образом только бред сивой кобылы вылезти может.
   - Да ты что, Евтушенко не веришь?! Да он книгу из этих стихов сразу же издал. Послушал бы ты, какие вещи замечательные! Он минут десять читал. Блеск!
     Вероятно, этот Ванин восторг разделили и сотрудники "Пионерской правды". Что-что, а уж потрясти своими открытиями Евгений Александрович  всегда умел! Вот, оказывается, как настоящие-то стихи рождаются. Бедный Пушкин. Куда уж ему с его многоярусными черновыми поправками к каждой строчке! Отстал. Устарел. А ведь неплохо, вроде, писал:

                И выстраданный стих, пронзительно-унылый,
                Ударит по сердцам с неведомою силой.

   ... Пожалуй, четверть века с той поры минуло, а я весь Ванин рассказ и сейчас помню. И запомнился-то он мне не столько из-за забавности своей, сколько из-за Ваниной слепой веры в слова литературного авторитета. И ведь что обидно. В эти шаманские россказни поверил человек, сам не один год переводящий "единого слова ради тысячи тонн словесной руды". А что же тогда остаётся "непосвящённым"? Как убедить их, что, находясь в бредовом состоянии, человек, кроме бреда, ничего путного "родить" не может? Тем более - поэзию. Ведь стихи-то - это самая организованная человеческая речь. Слово "организованная" я подчёркиваю, поскольку организовать, выстроить слова в таком порядке, чтобы они воздействовали на читателя, можно только находясь, как говорится, в здравом уме.
     Однако среди поэтической братии всегда найдётся немало любителей "запудрить" мозги читателей, создать вокруг своего творчества некий ореол таинственности. Каждый из таких пиитов из кожи лезет, доказывая, "Что Бог гласит его устами" (Лермонтов). Может, из-за этого у нас и стихи-то не любят, а только "проходят" в школе, и для большинства людей, даже с высшим образованием, поэзия остаётся "китайской грамотой"...


Начало
(Урок первый)

В начальных классах все они – чистые, светлые, любопытные. Всё им интересно, всем увлечь можно. Но если что-то не будет восприниматься их ждущей знаний душой, то это непонятно подаваемое, отшибает интерес детей надолго, иногда на всю жизнь. Потому—то от того, как проведёшь первое занятие, зависит судьба твоих дальнейших уроков. Если с самого начала смог заинтересовать ребят — и не одного—двух, а весь класс, — считай, нашёл верный путь к любопытству детей, к их желанию узнать “как это делается?” и дальше. Они находятся ещё в том возрасте, когда им хочется узнавать и узнавать обо всём на свете, и вопрос “Почему?” — главный их вопрос.
Главная же задача педагога — не дать иссякнуть их любопытству. А это — не всегда просто. И хоть на зубок знай сотни всевозможных методик, чужие знания не всегда помогут, потому что в любом конкретном случае необходимо твоё конкретное решение.
Свой первый урок по изучению азов стихосложения в начальных классах я обычно начинаю с “запоминания” детей в нужном для предстоящего разговора русле, с пробуждения в ребячьих душах заинтересованности. И в этом мне очень помогают уже изданные в нашем городе книги, которые юные полевчане написали сами. Это коллективные сборники “Подарение”, “Полевские зайчики”, “Кошелек из листика”, “Танцующие снежинки” и самостоятельные книжечки авторов—детей. Прочитаешь ребятам несколько стихотворений, сообщишь им, что написали эти книги такие же ребятишки, да не откуда—то, а из Полевского, и на вопрос “А вы хотели бы научиться писать стихи и издать такую же книгу?” — ответ звучит однозначно “Да!”.
Однако я несколько поспешил. Вначале ведь с самим классом познакомиться надо, а потом уж стихи—то читать. А классы—то разные бывают. Поэтому и “заманивать” ребячий интерес к своему предмету по—разному надо. Важно уловить, почувствовать сразу же, как с данным  классом держать себя, в какой манере вести разговор, чтобы сразу же заинтересовать детей. А заинтересовать их поначалу можно только какой—либо необычностью.
Захожу, к примеру, в класс, в котором ребят ничем не удивишь. Они ещё не “отошли” от только что закончившейся перемены: кто—то кому—то улыбается, кто—то грозит кулаком, кто—то ещё трещит—болтает. Молодая учительница хочет по всем правилам представить гостя, то есть меня, но я не даю ей этого делать. Я усаживаю учительницу  к столу, а сам встаю у доски и молча смотрю на ребят. Постепенно класс начинает замечать “странного дядю”. И вот тут очень важно, как начать знакомство. Можно, к примеру, просто ошарашить детей вопросом: “Ребята, а у вас в классе кто—нибудь любит хвастаться?”. Такой “неординарный” мой интерес удивляет детей. Они нерешительно начинают показывать то на одного, то на другого. Я выбираю на глазок самого “хвастуна из хвастунов” и  лично, за руку, с ним знакомлюсь (после “такого” знакомства моё имя запоминают все). Узнав, как зовут мальчика (или девочку), говорю:
— Это, Петя, хорошо, что ты любишь хвастаться, даже очень хорошо. Я вот тоже люблю похвалиться. Только было бы чем хвастаться. Ты согласен? А у меня и сейчас вот есть чем похвастаться”, — начинаю с таинственным видом рыться в сумке. Класс с нетерпением ждет. Немного помучив ребячье любопытство, достаю книги. На многих лицах — разочарование: подумаешь, книжки.
— А вы знаете, что это особенные книги? Их дети написали. И не просто дети, а земляки ваши — полевчане. Некоторые авторы даже в вашей школе учились…
И далее идет, как по писанному. На вопрос: “Желаете ли вы научиться писать стихи?” — гремит дружное “Да!”.
А вот другой класс. Здесь ребята же знают, зачем я пришёл. Ждали меня. Потому знакомство и со мной, и с книгами ребят—полевчан проходит быстро. Можно начинать и основную часть урока: знакомство с понятием “рифма”.
Считаю обязательным спросить вначале у ребят, не знают ли они, что это такое? Как правило, “знающие” находятся.
— Это когда последние буквы одинаковые…
— Это когда “галка—палка” … и т.д.
Но падают и “молчаливые” классы. Тут, чтобы побороть робость или незнание ребят, необходима подсказка.
— Не знаете? А что тогда обозначает “окошко—лукошко”? Или “день—пень”?
Наконец выясняем, что созвучные слова называются “рифмой”. Начинаю “разогревать” класс. Говорю какое—либо слово, например, — “листок”. Самые шустрые начинают кричать наперебой: “Каток”, “молоток”…
— Нет, так не пойдет, — обиженно говорю я. — у нас что, всегда такой базар? Руки—то у вас есть? Если нет — поднимайте кверху языки.
Руки начинают подниматься. Отвечают в основном “шустрые”. Но это — в начале. Постепенно весь класс начинает работать. И я каждому даю возможность ответить — это обязательно! От этого ребёнок чувствует себя увереннее.
Однако в каждом классе есть стеснительные ребята, есть и просто тугодумы. Моя задача расшевелить и их. Поэтому, назвав какое—либо слово, прошу подмеченного “молчальника” подобрать к нему рифму. Если молчание затягивается, “шустрые” не выдерживают и с моего молчаливого согласия начинают подсказывать. И как уж тут не ответить? Но я называю другое слово. Потом ещё и ещё. Пока не убеждаюсь, что ребенок начал самостоятельно работать.
Это один из способов познакомить ребят с понятием “рифма”. Но можно ведь и по—другому.
Вернемся немного назад. Из ребячьих уст только прозвучало дружное: “Да!”. Это они изъявили желание научиться писать стихи.
Я специально делаю небольшую паузу. Потом указываю пальцем себе под ноги:
— Что это?
Кто—нибудь недоумённо говорит:
— Пол.
 Я записываю это слово на доске.
— А это что? — указываю на учительский стол. Ребята хором отвечают:
— Стол.
Я опять записываю и подчеркиваю окончание в словах.
— А вы не знаете, как называются такие созвучные слова: “Пол — стол”? Если “знающие” не проявляются, объясняю сам. Потом спрашиваю:
— А можно найти ещё слова, созвучные этим?
Начинают выявляться “шустрые”:
— Кол.
— Гол.
— Футбол.
Я всё записываю и подчеркиваю окончания. Когда на “ол” рифмы иссякают, предлагаю подыскать слова с окончанием не на “ол”, а на “ёл”. Однако даже “шустрые” пожимают плечами.
— Ну что же вы? А вот когда я сегодня шёл в школу… Вы слышите, ШЁЛ? Так вот, когда я шёл в школу, навстречу мне ваша рифма попалась. Чуть ведь, проклятая, не забодала меня. Не помню даже, как от него, рогатого. Убежал.
— Козёл!!! — торжествующе кричит один из “шустрых”.
— Молодец! А ещё?
— Осёл, — это уже кто—то другой сказал…
Можно бы и ещё припомнить какой—нибудь способ знакомства с рифмой, но пора к самой весёлой части урока переходить. Это “игра в рифмы”. Она служит хорошему закреплению темы.
Игра начинается с того, что я делю класс на три команды. А они уже поделены: каждый ряд — команда. Объясняю правила игры. Они просты: нужно на данное команде слово подобрать рифмы. Чем больше подберешь, — тем больше очков получает команда.
Первой команде пишу, к примеру, — “лейка”. Тут же предупреждаю, чтобы не подсказывали.
— А впрочем, можете подсказывать. Дело ваше. Но знайте, что если ребята из первой команды воспользуются вашей подсказкой, то очко будет ихнее. А вот если вы потерпите, дождётесь, когда первая команда выдохнется, ничего уже сказать не сможет, то вот тогда по моей просьбе “помочь”, пожалуйста, помогайте. И уж тогда очко точно ваше.
Первая команда начинает набирать очки: “Лейка — змейка”, “лейка — скамейка”, “лейка — шейка” …
Ребятам из других команд не терпится. Вот кто—то срывается:
—Канарейка!
Первая команда вопросительно смотрит на меня.
— Повторяйте. Очко ваше.
Сокомандники провинившегося упрекают его, называют предателем.
Наконец, ребята из первой команды выдохлись.
— Вот теперь все можете свои рифмы высказывать.
— Рейка, скамейка, копейка! — выкрикивает паренёк из второй команды. Я ставлю ему два очка — чёрточки на доске.
— А почему два? Я ведь три рифмы назвал.
— Во—первых, потому, что ты кричишь с места, забыл, что у тебя рука есть. А во—вторых, “скамейку” уже называли.
— Не называли. Я не слышал.
— Не спорь, а то оштрафую тебя на очко, а то и на два. Узнаешь тогда, как с судьей спорить.
Второй команде я даю слово “лайка”. Тут же посыпалось: “зайка, лужайка, бабайка”. Если в первой команде кой—какие ошибочки были, — называли “лейка — качелька”, — то во второй уже не ошибались.
Третья команда подбирала рифмы к слову “слойка”.
Когда все команды отыграются, начинаем считать на доске палочки—очки.
Считаем хором. Это поддерживает общий настрой класса. А когда выясняется, что победила (к примеру) вторая команда, прошу подружнее поаплодировать победителю. Потом говорю:
— У вас есть такой предмет — “Развитие речи”. Так вот, то, чем мы сегодня занимались, относится именно к этому предмету. Поэтому я на полном основании всем ребятам из команды — победительницы ставлю в дневнике по “пятерке”.
Победители шумно торжествуют, побежденные молча завидуют.
— поставлю я “пятерки” и вам, первая и третья команды, но только самым активным, — и называю имена. Отмеченные тоже радостно пошумливают.
— А теперь я хочу вручить команде — победительнице специальный приз — книгу полевских ребят “Кошелёк из листика”.
Новый взрыв эмоций среди победителей. Книга переходит из рук в руки. Побежденные посматривают с завистью. Но зависть эта — благодатная. Она развивает в ребятах дух состязательства. Да и с книгой—то весь класс познакомиться — учительница вслух почитает. А это ещё большее желание вызовет — быстрее научиться самим писать стихи.

Стихотворный размер
(Урок второй)

Второй урок я начинаю с быстрого опроса: называю какое—либо слово, а Петя (Ваня, Лена, Ксюша) должен тотчас подобрать к нему рифму.
— Окошко.
Петя на секунду задумался.
— Окошко — кошка.
— Улица.
— Курица, — отвечает указанная кивком головы Ксюша.
А класс почти весь тянет руки. Спрашиваю вначале тех, кому не терпится показать свои познанья. Их ответы напоминают забывшим о предыдущем уроке. Но постепенно начинаю спрашивать  и “молчунов”. К этому времени они уже тогда готовы отвечать. Хотя времени—то на всю “разминку” я трачу минут пять—шесть. “Разминка” разжигает ребят, по—новой пробуждает в них интерес к моему уроку.
— А кто из вас знает, как начинается  “Сказка о царе Салтане”? — внезапно спрашиваю я. — Её великий русский поэт написал, Александр Сергеевич Пушкин. И я уверен, что вам ещё в садике её читали. Ну, знаете?
В некоторых классах — знают, но бывают и такие… в общем, начинаю помогать. Сказку—то эту уж если не в  садике, так дома им всё равно читали.
— Ну, Петя. Ты—то уж обязательно должен знать.
“Шустрик” Петя неуверенно начинает: “Жили—были…”.
— Нет, нет, нет. А ну—ка, Маша, ты ведь умница. Там ещё про белочку говорится, которая золотые орешки грызёт.
Маша оживает:
— А орешки не простые, все скорлупки золотые…
— Вот, вот. А начинается—то как: Ну вспомни. Три…
— Три девицы под оконном, — наконец—то “вспоминает” Маша.
— Молодец, Машенька. Садись. Значит, “Три девицы под окном…”.
— Пряли поздно вечерком, — не удержавшись, хором повторяет класс. — Кабы я была царица…
— Стоп, стоп. Умницы, знаете, — останавливаю я класс. — Но давайте остановимся на двух первых строчках. Давайте хорошо—хорошо рассмотрим их. Может, нам удастся узнать, как же Пушкин такое чудо, такую красоту создал? Согласны?
Ребята, конечно же, соглашаются.
— итак, три девицы под окном пряли поздно вечерком… “Под окном — вечерком” — это что?
Ответ чаще всего не задерживается. Но бывает и так, что сразу на “литературоведческий” лад ребята не могут переключиться. Тогда я сам их “переключаю”.
— Да что же вы? А в какую игру мы на прошлом уроке играли? Ну, конечно. И что же тогда будет “под окном — вечерком”? Правильно — рифма. Значит, Пушкин для написания таких прекрасных стихов применил рифму. Но неужели для создания такого благозвучия, такой красоты достаточно одной рифмы? А если мы немножечко изменим пушкинские строчки и сделаем так:
Три красивых девицы под окном
Пряли вечерком.
Что же у нас получилось? Как по—вашему это стихи или нет?
В ответ — дружное “Нет!”.
Начинаем выяснять, куда же исчезли благозвучие, складность стихов. Выяснили. Причина в моём добавлении в первую строчку слова “красивых” и исчезновении слова “поздно”.
— Ребята, а слова—то из чего состоят?
Этот вопрос я задаю специально, поскольку знаю, что этот класс (первый) только что “прошёл” эту тему, и для “закрепления” её мой урок очень даже кстати.
— правильно, из букв. А ещё?
— Из звуков.
— Из слогов.
— Молодцы! Всё знаете. А сколько слогов в слове “кра—си—вых”? Правильно, — три. А в слове “поздно”?
Очень важно, чтобы дети с самого начала своего знакомства с такой наукой как стихосложение знали, из чего стихи складываются, научились чувствовать нехватку той или иной детали. У нас почему—то бытует мнение, что сам процесс, а вернее — технология сочинения стихов, это какая—то тайна, и только “посвященные”  могут владеть ей. В пушкинские времена такого отношения к стихам не было. Все грамотные люди прекрасно знали, что такое стихосложение, поскольку в учебных заведениях досконально изучались законы, по которым создавалась “изящная словесность”. А у нас в этом отношении— сплошная безграмотность. Кстати, эта безграмотность началась в нашей стране ещё с кампании по ликвидации безграмотности (простите за тавтологию). Тогда для ускорения обучения всё “лишнее” из учебных программ убрали, делая их проще, доступнее. “Лишним” оказалось и стихосложение. Такая спешка в какой—то мере оправдывалась тем временем: великое дело сделали ликбезы! Но почему в дальнейшем —то, после ликвидации в стране безграмотности, “изящная словесность” не нашла себе место в более расширенных учебных программах? Вот загадка! Кто—то, видно, решил, что пролетариям изящная словесность не нужна, и знать о ней лишнее ни к чему.
Но загляните в нынешнюю программу по изучению родной литературы. Думаете отношение к теории стихосложения как—нибудь изменилось за прошедшие годы? Да ничуть! Как и в двадцатых годах, не более двух уроков за весь курс среднего образования этой теории отводится. А без изучения азов никакая наука ПОНЯТНОЙ не может быть. Потому многие из нас и отворачиваются от поэзии. Язык её для нас уж очень неестественный — звенит больно. Но стоит человеку вникнуть, понять, как эта самая организованная речь складывается (то есть, азы понять!) и все “условности”, все “непонятности” стихотворного языка исчезают для восприятия.
 Разумеется, далеко не все стихи можно отнести к высокому понятию “Поэзия”. Таковую создают, действительно, только “посвященные”, то есть, истинные поэты – носители дара Божьего, как мы их называем. Но для понимания их языка просто необходимо познание, изучение теории стихосложения. Только с этими знаниями можно понять истинную красоту поэтической речи. Ведь то, что порой несёт одна стихотворная строка, ни один учёный трактат не может вместить в себя, хоть будь он толстющий -претолстющий, умнейший - преумнейший (“На холмах Грузии лежит ночная мгла”, “И звезда с звездою говорит”, “Всё пройдет, как с белых яблонь дым”, “На болотных стволах красовался восток огнеликий”…). А потому хотя бы азы стихосложения необходимо Человеку усваивать вместе, одновременно с запоминанием Азбуки!
Но вернемся к уроку стихосложения.
Итак, слоги. В ритмической речи человека они играют особую роль. Поэтому я прошу ребят сосчитать, сколько слогов в строчке “Три девицы под окном”.
- Не стесняйтесь, считайте на пальцах. Гриша, давай ты считай. Три-де-ви-цы-под-ок-ном. Сколько слогов? Правильно – семь. А сколько же слогов во второй строчке? Давай ты, Лена, считай: Пря-ли-позд-но-ве-чер-ком. Сколько? Молодец, Леночка, и вторая строчка состоит из семи слогов. И это не случайно. А почему не случайно, я вам чуть попозже объясню. А теперь вспомним. Какими бывают слоги, как они разделяются? Ну что примолкли?  Я уверен, что (называю имя учительницы) объясняла вам. Ну-ка обратите внимание, почему я так читаю: Три,-де,-ви,-цы-по,-д-ок-но,м? Наконец-то вспомнили. Конечно же, слоги бывают ударными и безударными. Ксюша, ты можешь сосчитать, сколько ударных слогов в строчке “Три девицы под окном”
 — Ну ты, Ксюшенька, прямо умница! Конечно, четыре слога. А ты, Ваня, смог бы прочитать вторую строчку с выделением ударных слогов?
Ваня вместе со мной начинает отмахивать рукой:
— Пря,—ли—по,зд—но—ве,—чер—ко,м.
— Ох, какой молодец! Правильно прочитал. А сосчитал ли, сколько ударных слогов в этой строке? Четыре? Вот умница!
Я считаю, что подхваливать детей по ходу урока просто необходимо. От этого ребенок становится увереннее в себе, лучше работает, крепче запоминает.
— Так, значит, каждая из этих двух строчек имеет по четыре ударных слога. И это тоже не случайно! И это я чуть попозже объясню.
А теперь обратите внимание на очередность ударений. Видите, — указываю на доску, — ударение в первой строчке падает на первый слог, на третий, на пятый, на седьмой слоги. И тоже самое творится со второй стихотворной строчкой. А теперь прочитаем эти строки хором, выделяя ударные слоги.
Три, -де-ви,—цы—по,д—ок—но,м
Пря,—ли—по,зд—но—ве,—чер—ко,м.
Чувствуйте, как ударения создают ритм, музыку стихов? Чувствуйте?! То—то же.
— А теперь подведем итог. Мы вначале говорили, что слова “под окном — вечерком” — это рифма. А где эти слова находятся в строчках? Правильно, в конце. Так вот, чтобы создать такие благозвучные, такие складные две эти строчки (а в поэзии они, строчки—то, стихами называются), Пушкину потребовалось сделать так, чтобы в обеих строчках было одинаковое количество слогов. Это раз. Чтобы было одинаковое количество ударных слогов. Это два. Чтобы ударения падали с одинаковой последовательностью в каждой строчке: на первый слог, на третий, на пятый и на седьмой. Это три. А четвертое, это то, что два этих стиха связываются рифмой, от которой возникает созвучие двух строк. Созвучно эти строчки звучат. Поняли?
Понять – то они поняли, но спросика-ка у них об этом через пару недель, через месяц. Да ничего они не вспомнят! Коротка ведь детская память. Только самое яркое она запоминает. Поэтому урок мой не закончен.
— А теперь, друзья мои, давайте попробуем сами, без Пушкина, сочинить две зарифмованные строчки.
Ребята молчат. Такого быстрого перехода от разбора пушкинских стихов к самостоятельному творчеству они не ожидали. Думали, вероятно, что умение-то само по себе к ним придет.
— Ну что примолкли? Давайте предлагайте с чего начнём. Ладно, я помогу вам.
Оглядываю помещение класса. На глаза попадается цветок на окне. Я беру его и ставлю на стол.
; Давайте прямо с натуры напишем об этом цветке. Размер стихотворный возьмем такой же, как у Пушкина. Но если у Александра Сергеевича стихи звучат так  ;
Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком,
То у нас они зазвучат по-другому. Ну, например:
Та,-та-та,-та-та,,-та-та,
Та,-та-та,-та-та,-та-та,
Осталось только вместо этих “та-та” вставить слова об этом цветке. Кто начнет?
Молчание.
- Ладно, начнем с рифмы. Это что?
- Горшок.
Записываю на доске.
- А это?
- Цветок.
Опять записываю, пониже слова “горшок”.
- Что же это у нас получилось – “горшок - цветок”?
- Рифма! – оживает класс.
- Прекрасно. А где рифмы у Пушкина стоят? – показываю на запись на доске.
- В конце строчек.
- Ну вот. Значит, и у нас слова “горшок” и “цветок” должны на конце строк стоять. Если у Пушкина.
Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком,
то у нас должно быть так
Та,-та-та,-та-та,,-гор-шо,к,
Та,-та-та,-та-та,,-цве-то,к.
А теперь давайте эти “та-та-та” заменяйте на слова.
Класс опять молчаливо притаился.
- Ну что же вы? Я ведь вам говорил, пишите с натуры. Где горшок-то находится?
- На столе.
- А что он делает?
- Стоит.
- Так что же вы догадаться не можете? Я же сказал вам, пишите с на-ту-ры. Думайте.
Ребята помалкивают, но губы у них шевелятся. Вдруг вижу, у одного из “шустрых” глаза заблестели, да что там, - засияли прямо:
- На столе стоит горшок.
- Молодец. Стас. Ну а в горшке-то что?
- А в горшке, - задумчиво повторяет мои слова мальчик. Но вот глаза его наполнились удивлением.
- А в горшке растет цветок.
- Умница, Стас. Ведь ты только что двустишье сочинил:
На столе стоит горшок,
А в горшке растет цветок.
Ребята с завистью поглядывают на Стаса. Но, кроме зависти, в каждом взгляде проглядывается и нечто вроде вызова: да я бы тоже, мол, придумал это, если бы дали подумать ещё.
- А теперь сделаем так, рифмовочные слова переставим местами: “горшок” у нас перейдет из первой строчки во вторую, а слово “цветок” встанет на его место. И  цветок этот надо будет найти в лесу и посадить в горшок.
Зазвучит это так:
Та,-та-та,-та-та,,-цве-то,к,
Та,-та-та,-та-та,,-гор-шо,к.
Класс опять зашевелил губами. Вдруг вскакивает с места Петя:
Я нашёл в лесу цветок,
Посажу в него горшок.
Ребята засмеялись, потом дружно поправили Петю:
Я нашёл в лесу цветок,
Посажу его в горшок.
Звенит звонок. Я заканчиваю урок.


Коллективное творчество
(Урок третий)

Третий урок начинаю с награждения. Отметить надо (и обязательно!) того, кто “нашёл в лесу цветок”. Сделать это можно было и в завершении предыдущего урока, но мне кажется, что в данной ситуации лучше начать с подарка. Это сразу всему классу напомнит, чем мы занимались на прошлом уроке.
- Ну-ка, Петя, выйди сюда.
Петя смущенно выходит к доске.
- Ты, вероятно, уже и забыл, что на прошлом уроке придумал?
- Почему забыл? Не забыл.
- Так прочитай ребятам.
- А они знают.
- А ты всё равно прочитай. Или забыл?
- Я нашел в лесу цветок, Посажу его в горшок.
- Молодчина. И я хочу, Петя, даже очень хочу, чтобы такие цветы тебе почаще попадались. А чтобы ты не забыл, что искать ты умеешь, вот тебе на память книга – “Полевские зайчики”. Знаешь, кто её написал?
- Полевские мальчики и девочки.
- А я бы ещё добавил. Написали её те, кто тоже любил искать цветы. Я почему-то верю и даже уверен, что скоро и твои стихи будут напечатаны в такой же красивой книге.
А вы, ребята, не расхотели ещё научиться писать стихи? Почему же тогда не радуетесь за Петю, почему не аплодируете?
Все с удовольствием хлопают в ладоши. Петя доволен и смущён. Прижимая книгу к груди, идёт к своему месту. А я подхожу к доске и крупно пишу слово “КРЫЛЕЧКО”. Это для разминки. Нужно подобрать к этому слову рифмы. Сразу чувствую, что ребята в форме. Рифмы так и посыпались: крылечко-овечка, свечка, речка, колечко, печка и т.д.
- Всё, хватит, - останавливаю я рифмованный поток. – А стихи на эти рифмы складывать будем?
- Будем…
Сделаю маленькое отступление. Дети – народ непосредственный. Если они чем-то зажигаются, то хотят, чтобы и окружающие их люди, особенно близкие, тоже горели этим огоньком. А кто близкие-то им люди? Ну, конечно же, мама с папой. И ничего удивительного нет в том, что скоро вся семья начинает подбирать рифмы, сочинять строчки, а то и целые стихотворения. В семье создается своего рода поэтический микроклимат. И я только приветствую это. Если дома у ребёнка ест поддержка, он и на уроке активен, вдохновён.
Урок продолжается. Предлагаю детям сочинить двустишие, в котором слово “крылечко” рифмовалось бы, ну допустим, с “овечкой”. Ребята настроены на творчество, а потому быстро откликнулись на моё предложение.
Первой даю слово Лене.
- На нашем крылечке
Лежат три овечки.
- Молодец, Леночка. Еще немного, и у тебя настоящие стихи будут. – А что ты, Серёжа, придумал?
- У Кати на крылечке
Спрятались овечки.
- Хорошо. Но у меня к твоему двустишию всё же маленькое замечание есть, вот такое малюсенькое. Сосчитай-ка, сколько у тебя слогов в первой строчке и сколько во второй.
Вообще, ребята, я вот что хочу сказать. Очень важно, чтобы вы с самого начала научились соблюдать все правила стихосложения. Это сейчас для вас просто необходимо. Вот когда вы будете уже признанными поэтами, тогда уж и делайте так, как вам заблагорассудится, а пока… Сережа, нашёл свою ошибку? Молодец, что нашел. А подумал, как исправить?
- У Кати на крылечке
Заблеяли овечки.
- Вот сейчас всё в порядке. Молодец.
Но таких “молодцов” в этом классе пока раз, два и обчёлся, чтобы с ходу двустишии сочинять. Их ещё надо учить да учить.
- Вот что, ребята. А не вернуться ли нам к тому цветку, который Петя в лесу нашёл? Что-то боязно мне за него. Вот мы написали про него две строчки и всё. А ведь это ещё не стихотворение. Стихотворение-то только тогда стихотворением становится, когда в нём закончена какая-то мысль, какое-то действие совершилось. А у нас с цветком-то только то и произошло, что мы его из родной почвы, которую, кстати, материнской называют, в горшок пересадили. А разве мы довели мысль до конца, разве мы подумали о дальнейшей судьбе цветка? Ну что с ним будет хотя бы через двадцать минут, как по-вашему?
- Мы его домой принесем.
- Нет, его надо обратно в землю посадить. Иначе он погибнет.
- А почему ты, Ксюша, так думаешь?
- В горшке-то ведь земля сухая.
- Мы польем его, да и всё. Тогда он в горшке не погибнет.
- Правильно, ребята. Цветочек надо обязательно полить. Давайте его в стихах и польём. Петя, ну-ка напомни нам свои строчки.
 - Я нашёл в лесу цветок,
Посажу его в горшок.
- Что дальше-то мы должны сделать?
- Полить.
- Так поливайте же быстрее, а то он засохнет.
Строчка “И полью его водой” далась ребятам легко. Все знали, что делать нужно. А вот с последней строчкой ничего не получалось – никак слова в размер строки не лезли. Наконец, как-то вместили. Получилось: “чтобы не был он сухой”. От этой строчки и окончательный вариант нашли: “Чтобы рос большой-большой”. Получилось:
Я нашёл в лесу цветок,
Посажу его в горшок.

И полил его водой,
Чтобы рос большой-большой.
Не стал уж я говорить ребятам, что слово “его” два раза ни к чему бы повторять. Очень довольны они были, как будто настоящий цветок спасли. И спасали-то они все вместе, коллективно.
На этом урок можно и закончить. Но не забыть бы о домашнем задании. Пусть придумывают с выше названным “крылечком” что-нибудь законченное по мысли. Уверен, родители дома помогут. Не смогут они в стороне быть.



Ямб и хорей
(Урок четвёртый)

В отношении родительской помощи я был прав. Ещё до начала урока многие юные поэты (а как иначе назовёшь их теперь, когда в глазах ребят настоящие творческие огоньки-светлячки засияли?) подходили ко мне.
- А я стихотворение написала, - в голосе Ксюши и радость и гордость переливаются. – Хотите я прочитаю?
- Подожди, подожди, милая. Вот урок начнётся, и тогда ты не только меня, но и всех ребят порадуешь. Хорошо?
И вот – звонок. У многих в глазах – нетерпение. Но некоторые ребята сидят, как привядшие. Ничего, и в их глазах рано или поздно загорится творческое нетерпение.
- Ну как, ребята, домашнее задание выполнили?
Лес рук поднимается. Каждому хочется быстрее высказаться. Приглашаю самую нетерпеливую – Ксюшу. Не успев подойти к доске, она затараторила:
- Вышла катя на крылечко…
- Подожди, подожди, Ксюшенька. Ну разве так стихи читают? Надо уважать свой труд. Вначале успокойся. Стой спокойно, с достоинством. Вот так. Теперь представь себе, что пред тобой не класс твой родной сидит, а гости иностранные, которые хорошо знают русский язык. Представься им, они ведь не знают, кто ты такая.
Ксюша “представляется” и, наконец-то, начинает читать своё стихотворение:
Вышла Катя на крылечко
И увидела колечко –
На траве оно лежало,
Словно Катю поджидало.
После Ксюши пред “иностранными гостями” выступили и Сережа, и Лена, и Петя… В общем, “блеснули” все те, кто что-то сделал, что-то “сотворил” (не без помощи родителей, конечно). Я, хоть и хвалил всех выступающих, и “гостей” просил не жалеть ладоней, но про себя отметил только некоторые стихи.
Петино.
Возле нашего крылечка
Ходит белая овечка
И всё блеет, блеет, блеет –
Говорить ведь не умеет.
Ленино.
Я увидела с крылечка,
Как прекрасна наша речка.
И к любимому местечку
Побежала я на речку.
Эти стихи, вернее, само написание этих стихов говорило о том, что в классе появились своего рода маячки, на которые обязательно будут равняться, подтягиваться другие ребята. Значит, то, что я на прошедших уроках вкладывал в души своих питомцев, что растолковывал чуть ли не на пальцах, закрепилось и сейчас способно работать на последующие темы. Главное было то, что дети стали чувствовать, понимать, что стихотворная строчка складывается, требуя, чтобы в неё подбиралось слово к слову, что сами-то слова – не пустота, а гибкий, упругий “материал”, который подчиняется только умелым рукам.
Теперь можно было идти дальше.
- Ребята, те стихотворные строчки, которые мы с вами сочинили, были составлены, в основном, с помощью ХОРЕЯ. Я не буду сейчас объяснять вам, что такое хорей, из чего он состоит, это для вас пока сложно, но сам термин – ХОРЕЙ – вы запомните. Я вам сейчас на практике покажу, как мы им воспользовались. Возьмём Петину строчку:
Я,-на-шё,л-вле-су,-цве-то,к
Слова в этой строчке поставлены так, что ударные слоги чередуются с безударными: первый слог ударный, второй – безударный, третий – ударный, четвертый – безударный, и так далее. Сама по себе эта строчка могла быть по воле автора и длиннее, и короче. Я подчёркиваю, - по воле автора. Ну вздумай он сделать не так, как было – “Я нашел в лесу цветок”, а чуть подлиннее, у него бы получилось:
Я, нашё,л у на,с в лесу,, цвето,к
Видите, стало на два слога больше в этой строчке, “у нас” - добавилось. Но сама ритмика, само чередование ударных слогов с безударными не изменились. Последовательность осталась та же.
Можно сделать эту строку и короче. Если первоначально у нас было:
Я, нашё,л  в лесу,, цвето,к, -
То сейчас будет
Я, нашё,л , цвето,к.
А теперь я покажу вам, как эти строчки зазвучат при хорее в двустишьях. Но для удобства я вторую Петину строчку заменю. Пусть будет так:
Я, нашё,л в лесу,, цвето,к,
О,чень сла,вный ва,силё,к.
Как же зазвучат удлиненные строки? А вот как:
Я, нашё,л у на,с в лесу,, цвето,к,
Э,то бы,л чуде,сный ва,силё,к
А теперь очередь за укороченным размером:
Я, нашё,л, цвето,к,
Сла,вный ва,силё,к
Как видите, в данном случае строка стала на два слога короче. Но во всех трёх случаях одно оставалось неизменным: все строки написаны хореем. Повторите: хо-ре-ем.
А теперь я вас познакомлю с ямбом.
Что же такое ямб? Как с его помощью пишутся стихи? Как выглядят строчки? А так же. Только, если при хорее строка начинается с ударного слога (второй безударный), то при ямбе первый слог будет безударным, а второй – ударным. То есть, ударение в строчке, написанной ямбом, падает на второй слог, на четвертый, на шестой и т.д.
Для наглядности я сейчас на доске сделаю своего рода ритмический рисунок и хорея, и ямба.
Вот хорей:
Та,-та-та,-та-та,,-та-та,-та
А вот ямб:
Та-та,-та-та,-та,-та.-та-та,-та
И мы сейчас с вами вот что сделаем. Мы на практике что-нибудь напишем с вами ямбом. А чтобы было нагляднее и понятнее вам, мы просто возьмем и переделаем две Ксюшиных строчки о “крылечке” и “колечке”. Хорошо? Как там у тебя, Ксюша, было?
- Вышла Катя на крылечко
И увидела колечко.
- Молодец, помнишь. Я записываю строчки на доске. Вот так. А теперь давайте переделаем две эти строчки с хорея на ямб. Ритмический рисунок тогда у нас будет такой:
Та-та,-та-та,-та-та,-кры-ле,ч-ко,
Та-та,-та-та,-та-,та,-ко-ле,ч-ко.
Кто попробует переделать?
Класс молчит. Ребята не могут перейти от Ксюшиного стихотворения на что-то другое. Трудно им сделать это сразу. Решаю помочь.
- Что же вы такие недогадливые? Надо просто впереди этой строчки поставить безударный слог. Ведь у нас при ямбе-то ударение падает на второй слог. Ну? Никак не можете сообразить? Ксюша, стихотворение твоё, вот (делаю небольшую паузу и повторяю) ВОТ ты и попробуй.
Ребята уже привыкли к моей манере – делать вот такими паузами, намёками подсказки. А Ксюша девочка сообразительная:
- Вот вышла Катя на крылечко, -
радостно прочитала она, выделяя ударные слоги, и тут же, не задерживаясь, уже сама, как бы механически, переделала и вторую строчку, - И вдруг увидела колечко.
Это “вдруг” легко Ксюше далось – на поверхности оно лежало. И я не сомневаюсь, что многие из класса тоже додумались бы до этого.
     Но вот третью строчку – “На траве оно лежало” - с наскоку не переделаешь. Потому ищем варианты.
- Там на траве оно лежало…
- На траве то кольцо лежало…
- На травушке оно лежало…
Остановимся на строчке “На травушке оно лежало”. Понравилось детям ласковое слово “травушка”. Четвертая строчка, после быстрой добавки соединительного союза “и”, далась легко.
И вот уже четверостишие, написанное раньше Ксюшей хореем, становится четырёхстопным ямбом с параллельной (смежной) рифмой:
Вот вышла Катя на крылечко –
И вдруг увидела колечко.
На травушке оно лежало
И словно Катю ожидало.
Вот и всё. Урок окончился. Для ребят. А мне кой-какие выводы хотелось бы сделать. Я уже говорил, что досконально объяснить ребятам из первых – вторых классов, что такое хорей или ямб, рановато для их возраста. Да и скучно им (и не только!) было бы чисто литературоведческую теорию слушать. А вот практическое занятие, когда они сами, хоть и с моей помощью, из хорея ямб сделали, запомнится им надолго.
Кроме того, поиск нужного слова для стихотворной строчки развивает гибкость ума, сообразительность. Да и вкус, если хотите, развивает. Обратите внимание на третью строку четверостишия. Ведь это они сами, можно сказать, на ощупь нашли нужное: “На травушке оно лежало”.  Ведь по размеру и другие варианты подходили. Но как ожила строка, когда в ней не “трава”, не “травка”, а именно “травушка” появилась! Оно, это слово, своей теплотой, своей искренней ласковостью обогрело все соседние слова, и заставило их задышать, затрепетать, как под лучами солнышка. Одним словом, заставило ожить. И, может быть, ребятишки впервые в жизни почувствовали это волшебное действо рук своих, ума своего – оживление буквосочетания, называемое словом. И тот трепет, который они ощутили, оживляя этот набор букв, запомнится им на всю жизнь. И память эта будет при чтении чьих-либо стихов своеобразным мерилом жизненности, искренности написанного. Это мерило не даст им обмануться и принять мёртворожденные, бездарные стихи за живые, рождаемые вдохновением и талантом. А их, мёртворожденных-то, в нашей литературе, особенно в современной, более чем достаточно. Большей частью из-за того, что и слова не осенённые вдохновением в стихотворной строчке дребезжать могут и даже выражать какую-то мысль, идею.

 Урок между уроками
   (Для педагогов)

       Я не ставил перед собой задачи описывать каждый свой урок, проводимый в начальных классах. По-моему, этого и не нужно. Ведь всё равно, каждый, кто занимается, или собирается заняться разъяснением детям азов стихосложения, уроки свои ставит, или  будет ставить, по-своему, в зависимости  от своих привязанностей, своего умения. Но начальные свои уроки я описал более-менее подробно, поскольку считаю это очень важным - начало. Сам я сколько ни искал хоть каких-либо учебных пособий или разработок по преподаванию азов стихосложения в школах, так ничего путного и не нашёл. Догадываюсь, что подобными разработками для школ никто и не занимался, поскольку данного предмета нет в учебной программе, никому и в голову не приходило опускаться до такого примитива, как «разжёвывать» азы стихосложения для малышей. Есть, мол, учителя, они эти азы в институтах проходили. А если забыли, пусть возьмут учебники по литературоведению Тимофеева или Абрамовича и освежат память.
     Возможно, я «разжёвываю» прописные истины. Но «разжёвываю» я их малышам, помня, что Москва не сразу строилась.
     По мере своих сил я стараюсь оживлять уроки, делать их такими, чтобы ребятам было интересно. Из многолетнего моего опыта я понял одно: живыми мои уроки делает практическое стихосложение, то есть, когда ребята сами, всем классом, что-нибудь сочиняют. Некоторые мои коллеги, профессиональные поэты, скептически относятся к такому коллективному творчеству. И, по большому счёту, они, конечно же, правы. Самобытная поэзия - это, разумеется, исповедь души, а само творчество - таинство, технологию которого и сам поэт себе не разъяснит, не разложит по полочкам. Но я-то ведь не о создании шедевров думаю, когда сочиняю с ребятами какое-либо стихотворение на коллективно выбранную тему. Передо мной стоит совсем иная цель, самая что ни на есть простая: приучить детей к стихотворному языку, чтобы они не боялись тех условностей стихотворческих, которые даже многих взрослых людей отпугивают от поэтических сборников. А приучить к такому языку можно только когда на практике покажешь ребёнку, как эти «условности» (ритм, рифмы и  т. Д.) создаются и  для чего.
     Кроме того, если говорить о практической пользе моих уроков, то многие из них я строю так, чтобы они были связаны с непосредственной темой занятий класса по другим предметам, с темой, включённой в учебную программу. Дети тогда более чётко представляют себе, что же они изучили.
     Большое внимание на своих занятиях я уделяю,  так сказать, познавательным моментам, что позволяет детям, как бы случайно, мимоходом, побольше узнавать о мире, в котором они живут. Решили, к примеру, написать стихотворение о черепахе. Начинаем разбираться, где эти черепахи живут, какие они бывают, чем питаются и т. д. Глядишь, сообща-то и пополним знания друг другу, расширим свой кругозор.
     У некоторых осторожных родителей мой предмет вызывает некую боязнь за ребёнка: вот, мол, увлечётся дитё стихами, будет и в последующие годы их писать, а потом окажется, что способностей-то к этому делу у него нету. Принесёт он свои стихи в редакцию, а там ему и откроют глаза на правду. Какую травму тогда ребёнку пережить придётся! Как ни странно, подобное беспокойство высказывали мне и некоторые писатели. Но тревоги эти беспричинны. Во-первых, я ведь уроки-то стихосложения веду только в начальных классах, когда у детей интересы меняются каждый день: сегодня ребёнок стихотворством заинтересовался, а завтра шахматами с неменьшим пылом увлечётся. Во-вторых, лишние знания ещё никому не повредили. А какую пользу ребёнку принесут знания азов стихосложения, я уже говорил. Для него язык поэзии не будет, как говорится, «китайской грамотой». И  в третьих, понимание стихов, увлечение поэзией развивает в человеке художественный вкус. И уж вкус-то этот не позволит ему нести слабые стихи в редакцию. Если он их пишет, конечно. Но, скорее всего, поэтически грамотный человек быстро разберётся, есть ли у него Божий дар, или нет. А разобравшись, он не станет словоблудством заниматься.
     Тут будет вполне уместно задать в мой адрес вопрос: а что же станется с теми детьми после окончания начальных классов, у которых действительно что-то есть от природы, которым  практические занятия стихосложением дали некий импульс, толчок к более серьёзному увлечению поэзией? Разумеется, таких детей я не оставляю без внимания. Именно для них существует у нас, в бажовском городе Полевском, детско-юношеское литературное объединение «Рассвет» при «Центре творческого развития детей и юношества», где я и занимаюсь с юными поэтами уже на более высоком, как говорится,  уровне. Общие занятия проводятся по два раза в месяц, но основная помощь начинающим авторам, я считаю, - это индивидуальные занятия с каждым рассветовцем. Результаты говорят сами за себя: в городских газетах у нас регулярно выходят литературные страницы, мы часто выступаем по областном у телевиденью и радио, печатаемся в журналах, участвуем в различных конкурсах, имеем немало индивидуальных книг и коллективных сборников (некоторые рассветовцы опубликовали уже по две, а то и три самостоятельных сборничков).
     Но хватит об этом. Пора мой «урок » для педагогов заканчивать, поскольку я хочу ещё рассказать, вернее, - показать некоторые свои наиболее удавшиеся уроки практического стихосложения, проведённых мной в классах начального обучения. Возможно кому-то и пригодится моя практика.
 
Однородные члены предложения
 и бедный котёнок
(Урок в третьем классе)

    - Ну что же вы сегодня по русскому языку изучали? Однородные члены предложения проходили? Ну и как? Прошли и нигде не споткнулись? Молодцы! Только скажите всё же мне, какие  же члены предложения из одного рода бывают, к какой части речи они относятся? Существительные? Надо же! Глаголы? Вот-те на! И  прилагательные тоже? Ужас! Мафия на мафии даже в предложениях засела.
     Кстати, вы за неделю-то не забыли, что прилагательные в поэзии эпитетами называются? Это ведь ты, Петя, сказал тогда: «Дверь какая? - Вышибленная»? Очень даже выразительный эпитет. Я его на всю жизнь запомнил.
     Класс смеётся, а Петя не знает, как вести  себя: то ли покраснеть, то ли засмеяться вместе со всеми.
     Говорю это я в самом  начале урока. Цель одна - собрать внимание класса в один кулак, в один настрой. И  с помощью одного «пострадавшего», бедного Пети, мне это удаётся.
   - Так что, вы говорите, будто прилагательные, которые в поэзии всё же эпитетами называются, тоже однородными членами предложения могут быть? Надо это дело проверить. Давайте-ка напишем стихотворение, в котором прилагательные-эпитеты были бы из одного рода. Согласны? А какую тему для стихотворения выберем? О домашнем животном? О каком?  О котёнке? А конкретнее - о пузатом? О резвом? О плюшевом? Об обиженном котёнке? Что ж, лады, об обиженном, так об обиженном.
     Я беру мел, подхожу к доске.
   - Охарактеризуйте-ка мне этого котёнка. Какой он? Галя.
   - Голодный.
   - Машенька.
   - Бедненький.
   - Петя...
     Едва успеваю записывать: голодный, рыжий, забитый, бездомный, хромой, маленький... Всего ребята назвали около двадцати  прилагательных. С этим  классом, Надежды Афанасьевны Шахминой, я уже второй год занимаюсь. Так что все ребята - стрелянные воробьи. Потому - беру быка за рога:
   - Среди этих прилагательных, которые на нашем уроке всё же эпитетами должны называться, есть три  слова. Надо их найти. Они спокойно вмещаются в такой вот размер: Та-та-та, та-та-та, та-та.
     «Стрелянные воробьи» тут же сориентировались:
   - Маленький, ласковый, рыжий.
   - Неплохо. А какую рифму используем: смежную, перекрёстную или кольцевую?
   - Смежную.
   - Нет! - это, конечно же, Петя супротивничает. - Мы на прошлом  уроке со смежной рифмой стихотворение написали. Давайте с перекрёстной.
   - По-моему, убедительно. Согласны с перекрёстной рифмой сочинять? Тогда жду варианты рифм к слову «рыжий».
     «Чижик»? Зачем он сюда. «На крыше»? Можно бы котёнка на крышу посадить, но ведь если он обижен (делаю небольшой упор на это слово), то как же мы его пожалеем? Неудобно ведь на крыше-то будет. Так, «лижет». А что? Это уже где-то ближе.
   - Обижен! - кричит Лена с задней парты. Уж она-то любую подсказку услышит!
   - А вот это вполне подходящая рифма. Она сообщит читателю, что именно обиженного  котёнка имеем  мы в виду. В какую строчку ставить это слово?
   - А вы не знаете? В третью, конечно.
   - Молодец, Миша. А теперь подумаем о второй строчке. У нас пока её место пустует. Но ведь, как говорят, свято место не бывает пусто. Жду вариантов. Петя.
   - Маленький, ласковый, рыжий, Где ты, куда ты пропал?
   - Очень даже неплохо. И размер подходящий выбрал. Умница. Но давайте что-нибудь ещё поищем.
     Посыпались варианты. В основном, все они вмещаются в выбранный Петей размер: «Дай я тебя покормлю», «Что ты хромаешь опять?», «Мамочки нет у тебя»...
     Наконец, кто-то предлагает:
   - Бедный котёночек мой.
     Строка мне понравилась, и я начинаю «защищать» её:
   - А что, неплохо. Главное, тут ещё одно прилагательное есть из того же рода.
     Но ребята и не собираются со мной спорить, и я записываю  строчку на «пустое» место.
     Однако, третья строчка  имеет пока только одно слово - рифму. Но подгонять ребят мне не пришлось. Леночка с «камчатки»  так и подпрыгивает на парте - скоро потолок рукой доставать будет.
   - Что ты там, Лена, прыгаешь?
   - Строчку к своей рифме «обижен» придумала: «Был он сегодня обижен».
     Я с восхищением гляжу на девочку.
   - Ну, Елена, молодчина! Я тебе говорил, что ты - умница?
   - Нет ещё, -  расцветает Леночка.
   - Да как же так? Ведь ты скоро Агнию Барто за пояс заткнёшь!
   - Скажете тоже.
   - И скажу! Что же ты там, на «камчатке» сидишь? А ну-ка иди, сядь на моё место. Я хочу тебе особый почёт оказать.
   - Да мне и тут неплохо.
    - А-а-а, понимаю. Ты думаешь, скоро твоё «камчатское» место самым почётным  в школе будет.
     Леночка смеётся. Класс начинает с завистью посматривать на нее.
   - Ну ладно. Сиди уж. Жди своего звёздного часа...
     Я записываю на доске третью строчку: «Был он сегодня обижен».
   - А  всё-таки, ребята, кто же это котёнка-то посмел обидеть? Пьяный мужик? Собака? Злая собака? Но ведь злыми-то, Гриша, не только собаки бывают. Впрочем, давайте-ка вначале рифму к слову мой поищем. Как, как ты сказал? Злой? А что, «мой - злой», довольно точно. Никто не возражает?.. Что ты там, Миша, бубнишь?
   - Нашей соседкой.
   - Что, «нашей соседкой»?
   - Обижен.
   - Ах, ты строчку предлагаешь?
   - Да. Вот так надо сделать: «Был он сегодня обижен Нашей соседкою злой».
   - Ну всё, ребята! Я ухожу. Мне здесь явно делать нечего.
   - А стихотворение заканчивать?
    - Хм-м. Пожалуй, вы правы. Любая работа окончание любит.
      Итак, четверостишие одно у нас есть. Но ведь мы, милые вы мои, даже не сказали, чем  же его, котёночка-то нашего, соседка обидела. Вот ты, Оля, помню, к слову «рыжий» рифму «лижет» предлагала.  Так вот, сейчас, мне кажется, слово  «лижет» само в строчку просится. Я чувствую это. Как по-вашему, что обиженный котёнок лизать может?
   - Лапку отдавленную.
   - Вот-вот! Лапку та-та-та-та лижет. Очень хорошо. Но чем же мы эти «та-та» заполним? Миша.
   - Лапку больную он лижет.
   - Уже где-то совсем близко, но ещё варианты нужны. Ксюша.
   - Лапочку бедненький лижет.
   - Ну, милая, «бедный» у нас уже было. Да и сюсюканья много: «лапочку», «бедненький»... Как ты, Леночка, сказала?
   - Лапу котёночек лижет.
   - Гип-гип, ура! Дрожи, Агния Львовна! Ты, Леночка, прямо фрукт! Какой? Какой она фрукт, ребята? Редька... Слышала, Елена? Так что, лучше свой нос веснушчатый не задирай. Но хватит веселиться. Вторую строчку к новому четверостишию искать надо. Лапу котёночек лижет, Та-та-та, та-та-та, та.... Где варианты? Жду, жду, жду... Катя.
   - Плачет котёночек мой.
   - Ну что же ты, Катерина? На доску-то посмотри. Видишь, «Лапу котёночек лижет», «Бедный котёночек мой». Да ещё ты предлагаешь - «Плачет котёночек мой». Три  раза подряд - Котёночек, котёночек, котёночек. Не много ли  для такого маленького? Не стоит повторять так часто одно и то же. Хотя, признаться, повторы я иногда люблю. Особенно - в конце стихотворения. Он, повтор-то, как бы окольцовывает произведение. Причём, повторяемые слова во второй раз звучат  как бы совсем с другим значением, какой-то новый смысл они стихотворению привносят.
     Ну кто ещё? Лапу котёночек лижет... Миша, твоё предложение?
   - Больно бедняге порой.
   - Почему «порой»? Да если лапка только что отдавлена, или, допустим, дверью прищемлена, так он ведь даже тронуть её никому не даст!
   - А если: «Тронуть её - и не смей!»
   - Не гони, Миша, лошадей. Думать надо. Ну «тронуть» - ещё куда ни шло, а ведь остальное-то -  типичное не то. Екатерина.
   - Лапу котёночек лижет, Хочет её завязать...
   - Это котёнок-то - «завязать»? Да ты что? Нет, нет и нет!
     Миша, зачем руку поднимаешь? Опять спешишь? Я же сказал тебе, думать надо, думать, а потом  уж предлагать...
   - Трогать её не даёт.
   - Как, как? Трогать её не даёт? Ну, господин Кожевников, это, пожалуй, подумавши сказано. Лапу котёночек лижет, Трогать её не даёт - прекрасно, Михаил Евгеньевич! Слов нет, всё к месту. А теперь пора и заканчивать стихотворение. Давайте посмотрим, всё ли мы учли. Обрисовать котёнка успели? Успели. Причину обиды нашего рыжика указали? Указали. Что же нам  ещё с бедным  котёночком сделать надо? Саша.
   - Покормить.
   - Не до еды ему пока, парень. Больно ведь! Катя.
   - Пожалеть.
   - Вот умница. Ну конечно же! А как пожалеть? Катя, если  у тебя пальчик болит, как тебя мама успокаивает?
   - Она дует на него.
   - Дует и молчит?
   - Нет, она говорит: «Не плачь, доченька, не плачь, милая, а не то и я заплачу».
   - А у тебя, Оля? - я специально одних девочек спрашиваю, они жалостливее.
   - А моя мама говорит: «Ну хватит, хватит. Поревела и будет.
   - Ну а твоя мама что говорит, Лена?
   - Ах ты, бедненькая моя. Как же тебе больно! Ну поплачь, родная, поплачь, пальчик от слёз-то и заживёт.
   - И заживает?
   - Конечно.
   - Ну а что, Леночка, мамка твоя нашему котёнку бы сказала?
   - Поплачь, маленький, поплачь, рыженький, лапка твоя и заживёт.
   - Ребята! А не кажется ли вам, что Лена уже сказала, как нам закончить стихотворение? Ведь  тут  даже рифма уже есть: «даёт -  заживёт». Миша, давай.
   - Лапка  твоя заживёт.
   - Вот и всё! И  искать на  это место больше ничего не надо.
    Жаль только, что такие жалостливые слова Лениной мамы -  «маленький ты мой, рыженький ты мой» - остались за бортом .
А ведь по смыслу-то - как раз то, что надо! 
      Петя! Ты что там сидишь такой мрачный и красивый, почему помалкиваешь? Можешь нам строчку придумать?
   - Могу.
   - Ну?
   - Пусть ты, котёнок обижен.
   - Ребята, вы согласны с таким  вариантом?
   - Нет, не согласны. Он не пожалел котёнка.
   - Верно чувствуете. Действительно, надо вначале пожалеть пострадавшего, а уж потом пообещать, что боль его пройдёт. Вон даже  Александр Александрович Блок в одном стихотворении говорил: «Боль проходит понемногу, Не на век она дана».
   - А давайте, - встрял опять Миша, - просто повторим первую строчку стихотворения. Вы ведь сами говорили, что повторы нужны иногда.
     Я молча заполнил оставленное пустым  место. Потом  попросил Лену, как лучшую «чтиху» в классе, прочитать только что рождённое стихотворение вслух. Лена начала читать, а весь класс, как по команде, хотя я и не давал её, подключился к ней. Голоса ребят полны чувства доброты, полны искреннего сострадания к пострадавшему котёнку. И я слышу свой голос в общем хоре класса:
               
                Маленький, ласковый, рыжий,
                Бедный котёночек мой.
                Был он сегодня обижен
                Нашей соседкою злой.
               
                Лапу котёночек лижет,
                Трогать её не даёт.
                Маленький, ласковый, рыжий,
                Лапка твоя заживёт.             
 
     Все довольнёхоньки. Глаза у всех сияют. У меня вид, наверное, тоже не менее сияющий. Но ведь я - учитель. Мне о деле надо помнить, а не в эмоциях плескаться. Потому я молча беру мел и жирно подчёркиваю слова: «Маленький, ласковый, рыжий».
- И  «бедный», и «бедный», - подсказывает мне вездесущая Лена.

Чья борода лучше?
 (Второй класс)

   -Так о чём же мы сегодня сочинять будем? - едва войдя в класс и поздорововшись, спросил я. За окнами вовсю разноцветилось настоящее бабье лето, и настроение у меня было самое распрекрасное. Я весело оглядывал второклашек, и. по-моему, в душах у них тоже золотая погода стояла.
   - Ну что молчите? О чём писать-то будем?
   - О вашей бороде.
     Вот-те на! Запомнили, пострелята, что я весной-то безбородым ещё был. За лето она так прихорошила меня. И  приятно, конечно, внимание  этих чистоглазиков, но...
   - Нет, ребята. Такое дело никак не пойдёт. Вы что же хотите, чтобы меня с работы выгнали? Подумают, что я заставил вас свою бороду воспевать, и, как пить дать, выгонят.
   - А она у вас настоящая?
   - Что же я нарошнешную носить буду? Конечно, настоящая! Но хватит, хватит об этом. Подумаешь, учитель бороду отрастил. Да таких бород знаете сколько? Кому не лень, тот и отращивает.
   - У нас в подъезде тоже дядя с бородой живёт.
   - И у нас...
   - Ну уж если так вас бороды занимают, то давайте напишем стихотворение о бороде, только не о...человеческой.
     Класс с недоумением смотрит на меня. Думают, что я шучу. А мне просто занятно стало.
   - А о чьей? - решительно спрашивает Дима, самый крупный мальчик в классе. Он неясностей не любит.
   - Подумайте у кого ещё бороды есть.
   - у Бога, - нерешительно, чуть ли не шёпотом, высказала свою догадку Маша. Я знаю, что живёт она с бабушкой, а родители у ней, как раньше говорили, - в нетях. То ли спились оба, то ли сидят где-то.
   - Нет, Машенька, не будем мы про бороду Бога писать. Не это у него главное. Давайте лучше вспомним, бывают ли животные с бородами?
   - У животных бород не бывает, - Дима, как всегда, категоричен.
   - Нет, бывает, - встряла извечная супротивница Димы Настя. Шустрая, глазастая девочка, с вечно сбивающимся ярким бантом нас голове.
   - Не бывает! - упёрся Дима.
   - А я говорю, бывают бородатые животные.
   - А ты видела, видела?!
   - Конечно, - Настя усмехнулась. - Каждый день вижу. У нас Чапа бородатая. И борода у ней, и усы - всё есть!
   - Ну, ну. Хватит спорить, вмешался я в разгоревшийся не на шутку спор. - Я, правда, бородатых кошек не видел, но готов поверить Насте.
   Так ведь Чапа-то не кошка, а собака, - с тихим снисходительным смешком пояснила мне Настя.
   - А что, а что, скажете бородатых кошек не бывает? - Это Оксана подключилась. - Да у наших соседей Пушок весь шерстью оброс. И лицо у него всё в волосах. Вот в таких длиннющих! - Оксана руками показывает, какая на «лице» у Пушка шерсть.
   - Ну хорошо. Собаки бородатые есть. Кошки бородатые есть. А ещё у каких-нибудь животных бороды имеются?
   - Я в зоопарке бородатую обезьяну видел, - подал голос Миша. Тихий, скромный, не в меру стеснительный мальчик.
   - А я по телику здоровенную бородатую корову видел, - это опять Дима решительно врывается в разговор. - Только это не корова вовсе, а какое-то другое похожее животное. Я не запомнил как оно называется.
   - Может, зубр? - подсказываю я.
   - Вот, вот, зубр! - ликующе восклицает Дима. - Он ещё о берёзку чесался.
   - Анатолий Андреевич, Анатолий Андреевич, - пытается шёпотом обратить на себя моё внимание Машенька.
   - Ты что-то хочешь сказать?
   - А ведь у петушка тоже борода есть. Помните, - Петушок, Петушок, золотой гребешок, масленна головушка, шёлкова бородушка. 
   - Молодец, Машенька. Вовремя сказку вспомнила.
     Но Дима тут же удивился моей наивности:
   - Да какая же у петуха борода? Борода-то ведь из волосьев, а у петуха  мешочек какой-то красный из кожи висит.
   - А ещё у козы борода бывает, - не слушая Диму, тихо говорит Маша.
   - И у козла, и у козла! - радостно сообщает Настя.
   - Да у этих животных и козлята  тоже бородатые, - это Миша высказал своё наблюдение.
   - Так, ребята, хватит. Видите, не только человек бородатым бывает. Как вы смотрите на то, чтобы о бородатом козлёнке стихотворение написать? Согласны? Вот и решено. Итак, основное слово - «борода». Подберите к нему рифмы.
     Я записываю на доске слово «борода» и подчёркиваю его. Ребята тут же начали сыпать в меня рифмами:
   - Лебеда.
   - Звезда.
   - Туда.
   - Беда...
     Я останавливаю запись:
   - Хватит. Нам нужна всего одна рифма. И мне кажется, здесь она есть. Дима, какую бы рифму ты к слову «борода» выбрал?
   - Конечно, поезда, - не задумывается Дима.
   - А ты, Машенька, что бы выбрала?
   - Звезду.
   - А вообще-то, ребята, давайте-ка с выбором рифмы подождём. Само стихотворение, смысл его поможет её выбрать. Нам сначала размер строки надо выбрать. Как вы думаете, если оно зазвучит вот так:
      Та-та-та-та-та-та-та,
      Та-та-та-та-та-та-та?
     Настя тут же затараторила:
   - У козлёнка та-та-та
      Бородёнка хоть куда.
   - Молодец, Настя. Только что-то больно уж весело у тебя получается. Да и не к «бородёнке» мы рифмы подбирали, а ка «бороде».
     А Настя завелась. Её теперь и поездом не остановишь.
   - У козлёнка борода,
     Посмотрите, - хоть куда!
   - Настёна, притормози, пожалуйста. Первая строчка у тебя неплохой получилась, но ведь дальше-то - хоть вприсядку пляши. А козлёнку-то, может, совсем не весело. Может, ему даже грустно, что у него прямо с детства борода отрастает.   
     А в Насте стихотворный чёртик пляшет и остановиться никак не может:
     - У козлёнка борода
        Отрастает - хоть куда!
     Ребята, придержите Настю, а то она слова никому не даст сказать.
     Дима рядом сидит, а Гриша -  с соседней парты перескочил, и  так бедную Настю с двух-то сторон зажали, что той и не до бородатого козлёнка стало. Но я помалкиваю, ничего парням не говорю. Пусть уймётся немножко, а то стих на неё нашёл.
   - Потише, ребята, - всё же придерживаю я услужливых в таких случаях парней, а сам к самой рассудительной обращаюсь - к Машеньке.
   - А как по-твоему, Маша, весело козлёнку оттого, что у него с детства борода отрастает?
   - Чем у тут радоваться? Ведь это же беда настоящая!
   - Как ты сказала?..
   - Беда.
   - Ну что же, я так и запишу. Прекрасная рифма: «борода - беда». 
     Настя, отпихиваясь от  парней, успевает крикнуть:
   - У козлёнка борода -
     Настоящая беда!
     Слово «настоящая» мне не нравится. Машенька будто почувствовала это.
   - У козлёнка борода
     Отрастает, вот беда.
   - А что? Неплохо. А как вы думаете, ребята?
   - Пусть так будет, - решает за всех серьёзный Миша. Но я почему-то медлю записывать строки Машиного варианта. Что-то не нравится мне. Я так и эдак прокручиваю двустишие в голове. Вдруг меня озарило:
   - А не лучше ли будет, ребята,  маленькую перестановочку тут сделать:
   - У козлёнка, вот беда,
      Отрастает борода?
     Все согласны. А я подумал, что такой вариант открывал к дальнейшему действию ход. Ведь стихотворение - это не только констатация факта. В нём должно что-то случаться, что-то делаться.
   - Отпустите-ка Настю, парни. Без неё нам пропадать.
     Настя оттолкнула своих «утеснителей» и победно огляделась. «То-то!» - говорит её торжествующий взгляд.
   - Настя, тебя не сильно помяли?
   - Подумаешь! - пренебрежительно фыркнула девочка.
   - А как по-твоему, Настя, чтобы стал делать твой сосед-богатырь Дима, если бы у него начала отрастать борода?
   - Да он бы из зеркала не вылазил, - бросила презрительный взгляд Настя на соседа.
   - Как это - «не вылазил»?
   - Ну смотрелся бы всё время. Он и так, без бороды, только тем и занимается, что в зеркало пялится. Наглядеться на себя не может.
   - Дима, успокойся! Настя шутит, - останавливаю я Димин порыв, а сам записываю с краю доски слово «наглядеться». По-моему, тут что-то вытанцовывается. Это предчувствие заставляет меня записать ещё и слово «зеркало».
   - Машенька, как бы ты назвала козлёнка, который всё время в зеркало смотрится.
   - Бедняжка.
   - Почем у?
   - Ему, поди, грустно видеть себя бородатым. Он ведь маленький ещё.
     Я, как бы машинально, пишу «бедняжка», а ниже - «грустно». Я уже видел концовку стихотворения. И записанные слова послужат ребятам кирпичиками для завершения миниатюрки. Надо только их растормошить, незаметно подталкивая в нужном направлении. 
     Как бы для себя, я читаю:
   - У козлёнка, вот беда, -
      Отрастает борода.
      И та-та-та, та-та, та-та 
      Грустно та-та, та-та, та-та.
     Последняя строчка  со вставленном мной, как бы случайно, словом «грустно» зацепляет неугомонную Настину фантазию:
   - Грустно в зеркало глядеться.
     Я радёхонек. Уловила, почувствовала Настя нужное направление.
   - А кому грустно-то, Настя?
   - Козлёнку, конечно. Не Димке же. Он бы радовался, что у него с детства борода растёт.
     Дима опять взмахнул своей богатырской десницей.
   - Остановись, Дима. Ты же серьёзный парень. Ну её.
     Хочется быстрее записать оставшуюся строчку. Она готова. Но ведь ребята сами должны. Сами!
   - Вот что, друзья мои, Настя только что сказала одно интересное выражение - «с детства». Оно очень нужно в нашем стихотворении. Куда бы его поставить?
     Настя, разумеется, не дремлет:
   - Да я уже говорила вам -
     И козлёнку прямо с детства
     Грустно в зеркало глядеться.
   - Неплохо. Особенно рифма: «с детства - глядеться». А тебе, Машенька, нравится?
   - Козлёночка жалко.
   - Значит, ты хочешь пожалеть его?
   - Да.
   - Так пожалей. Ведь ты уже говорила жалостливое слово. Вон оно, на доске написано. Какое?
   - Бедняжка.
   - Правильно! А теперь вставь его в строчку.
     Машенька, подумав немного, говорит:
   - И ему, бедняжке, с детства
      Грустно в зеркало глядеться.
     Я доволен. Стираю тряпкой всю свою писанину с доски и начисто записываю готовую миниатюру:
      У козлёнка, вот беда, -
      Отрастает борода.
     И ему, бедняжке, с детства
     Грустно в зеркало глядеться.
     Вот и всё! По-моему, неплохо получилось. Предлагаю ребятам записать стихотворение в тетради. И пока они, пыхтя, высунув языки, выводят свои каракули, я любуюсь ими. Какие они все разные. Вот бы взять кипящую, как кипяток, Настю да разбавить тихонькой, рассудительной Машенькой. Вот бы чудо получилось! Да нет. Пускай уж лучше остаются такими, какие они есть. Везло бы только в жизни им побольше, чтобы не озлоблялись, не толкали друг друга.

От стиха - к частушке   

     Чем для меня хороши мои уроки? А тем, что я свободен на них, что импровизация - основной мой конёк, который подчиняется лишь интересам ребят. Конечно, это не говорит о том, что я на своих уроках - что хочу, то и горожу. Каждая тема у меня, в принципе, продумана, и каждая подача её, хоть и имеет разные варианты, но в основном, как говорится, накатана, а с годами - и отшлифована. Тогда о какой свободе я говорю? А о той, что я, пожалуй, только первые уроки, когда растолковываю ребятам самые азы стихосложения, веду чётко, по намеченному графику: сегодня - рифма, завтра - стихотворный размер, и т. д.  Но дальнейшие темы уроков, очерёдность их проведения, я считаю себя в праве менять так, как того требует настроение класса, с которым я поначалу и не считался. Ведь как было? Намечал, к примеру, какую-то программу для себя на ближайший месяц, и старался, кровь из носу, выполнить, соблюсти её. А ведь уроки-то мои - уроки творчества, в первую очередь! И удача на этих уроках - та же жар-птица, поймать которую и «откатанная» программа не всегда помогает, поскольку для творчества-то соответствующее настроение нужно, вдохновением называемое. А вдохновение-то и от погоды порой зависит. И когда я вижу (а такое зрение с опытом приходит), что ребятам даже начатое на прошлом уроке стихотворение не закончить, я резко меняю тему урока.
     Как это бывает? Ну вот, захожу я в класс, а там, вместо обычных приветственных криков (если до звонка прихожу), какая-то угрюмость висит. И я понимаю, что детям не до лирики сегодня. Надо срочно что-то придумывать. И я начинаю урок, который, к примеру, только через пару недель собирался проводить.
     После звонка на урок, осмотрев ребят, спрашиваю:
   - Кто знает, что такое фольклор?
     Дети смотрят на меня, как на сорвавшегося с луны. Но общее настроение класса, как правило, не бывает общим. Кого-то нынешняя угрюмость и не коснулась. Вот один из них и вспоминает:
   - Это когда старые песни поют.
   - Молодчина! Правильно вспомнил. Старинные народные песни - это одна из самых золотых золотинок фольклора. А что ещё к народном у творчеству относится?
     Из «общего» настроения мой вопрос-подсказка выводит ещё одну девочку, Катю. Она «вдруг» вспомнила:
   - Так нам же недавно Зинаида Павловна рассказывала. Это не только песни, но и народные сказки, былины, загадки.
   - Умница, Катюша. Значит, раньше народ сам придумывал и сказки, и песни, и пословицы и поговорки. А как по-вашему, вот сейчас, в наше время, что-то народом придумывается? Ну есть такие произведения, имя автора которых не назовёшь?
     Класс молчит. Хотя видно, что «мрачность» из ребят уже почти вся улетучилась. Класс начинает думать.
   - Петя, как ты думаешь, сейчас народ сочиняет что-нибудь, появляется новый фольклор или нет? - спрашиваю самого «шустрого».
   - Появляется, наверно.      
   - Эх, Петя, Петя! А ведь ты сам сегодня новый фольклор рассказывал.
   - Когда это?
   - А когда я в класс вошёл. Ты рассказывал, а ребята смеялись.
   - Так это я не фаль...фоль-клёр рассказывал, а анекдот, - оживился Петя.
   - А разве ты не знаешь, что анекдоты - это тоже фольклор.
   - Не-ет.
   - Так вот, знай. А ещё какой вид народного творчества и нынче существует? Не знаете? А ведь им часто на гулянках пользуются. Здорово поют!
   - Частушки! - догадался первым Петя.
   - Молодец! Конечно же, это частушки. Вот сегодня я и проверю, знаете ли вы современный фольклор. Ну анекдоты я не решусь у вас спрашивать на уроке, а вот частушки...Кто из вас хоть одну частушку знает?
     Поднимается лес рук, и уже - никакой «мрачности» в классе. Все горят желанием побыстрее своей частушкой поделиться.
   - Прекрасно. Но прежде, чем разделить вас на команды, я вам небольшую справку о частушке дам. То есть, расскажу немного об этом весёлом жанре народного творчества.
     Частушки, ребята, - это чисто российское явление. Если сказки или песни старинные у каждого народа есть, то вот частушка только у нас в России водится. А появились эти короткие весёлые песенки у нас, наверно, ещё при царе Горохе, то есть, давным-давно. И до сих пор прекрасно себя чувствуют. Живучие они, эти частушки. Если какая-то из них устаревать начинает, то народ тут же ей другое содержание даст. Вот я помню, у нас, в Полевском где-то ещё в пятидесятых годах одна частушка в ходу была. Я, к сожалению, только две первые строчки запомнил:
     Полдневая - мать родная,
     Уфалей - отец родной...
Причём, частушка эта несомненно в нашем полевском краю родилась, потому что Полдневая - наша железнодорожная станция, а Уфалей - соседний город. И придумал эту частушку какой-нибудь местный железнодорожник. И  вот, спустя сорок лет, то есть, в начале девяностых, я смотрел по телевизору КВН и услышал:
                Перестройка - мать родная,
                Хозрасчёт - отец родной.
                На фига родня такая,
                Буду лучше холостой.
     Чувствуете, из какой частушки эта новая появилась? Конечно же, из нашей полевской. Но какого кругаля она дала и по времени, и по рассторянию!
   Всё! Хватит частушечной истории. Проверим теперь вас. И так, первый ряд - первая команда, второй - вторая, и третий - третья. Каждая команда по очереди рассказывает по одной частушке. Рассказал частушку - очко. А если - спел, да ещё хорошо, - два очка. Поехали!
     Вначале частушки так и отскакивают от зубов ребят. Но постепенно поток их начинает иссякать. И только первая команда всё ещё голос подаёт. И это - благодаря Катерине.
      Я писала сочиненье
      И мечтала - будет «пять»!
      А учитель, к сожаленью,
      Лишь до двух умел считать.
     Хорошо Катя поёт! Как тут два очка не поставишь? А девчушка лихо продолжает:
                Я ходила на базар,
                Повстречала милого.
                Он мне ласково сказал:
                «Жаба ты, Гаврилова!»
     Ай да Катерина! А девочка уже на местные темы перешла:
                А завод наш, Криолит,
                Поступает, как бандит:
                Всё здоровье заберёт,
                А зарплату не даёт.
     Первая команда, конечно же, победила. И всё - Катерина! Я не без умысла спрашиваю:
   - А откуда ты, Катя, знаешь эти частушки - и про Криолит, и про сочинение?         -   А у нас есть книга «Танцующие снежинки», так в ней целый раздел частушек есть. Вот я и выучила.
     Я доволен. Нашла, значит, книга своих читателей.
   - Открою вам секрет, ребята. Книгу эту года четыре назад написали наши земляки, такие же школьники-полевчане, как и вы. И частушки они сочинили на моих уроках. Хотите, я и вас научу?
     Класс реагирует моментально:
   - Хотим! Хотим!
   - Ну хорошо. Стихи мы с вами умеем уже писать. Научимся и частушки сочинять. Одно вам только нужно помнить: задуманную мысль обязательно надо вместить лишь в одно четверостишие. Мало того, в концовке частушки обязательно должна быть какая-нибудь «изюминка»: смешное что-нибудь или ироническое. Без такой «изюминки» частушки нет. Как бы это вам объяснить понагляднее?  Вспомните хотя бы  своё первое стихотворение, там где про «цветок» и «горшок». Петя.
         - Я нашёл в лесу цветок,
            Посадил его в горшок,
            Из ручья полил водой,
            Пусть растёт большой-большой.
   - Молодец, Петя. Не забыл. А теперь ты, Катя, спой это стихотворение, как частушку.
     Катя поёт, а ребята, вижу, удивлены: не думали они, что их совместно написанное стихотворение можно спеть как частушку.
   - Удивляться, ребята, тут не чему. Просто, когда мы с вами сочиняли это стихотворение, то применили частушечный размер. И хоть стихотворение поётся, как частушка, но это всё равно не частушка, потому что ни смеха, ни иронии строчки эти не вызывают. Но если мы изменим две последние строчки, сделаем их смешными, то получится стопроцентная частушка. Однако мне не хочется этого делать Ведь это ваше первое стихотворение. Давайте лучше вспомним, какие две самые первые строчки вы зарифмовали. Ваня.
   - На столе стоит горшок,
     А в горшке растёт цветок. 
    - Спасибо, Ваня. Вот это двустишие мы можем продлить, и сделать из него частушку. Но две  добавленные строчки должны быть смешные. Для рифмы возьмём хотя бы слово «полил». Можешь, Ваня, с этим словом строчку придумать?
   - Я его водой полил.
   - Молодец. Но только ничего пока смешного нет. Помогите, ребята, четвёртую строчку сделать, да чтобы она рассмешила, чтобы в ней, как я раньше говорил, «изюминка» была.
     Первым поднял руку Петя.
   - Ну давай, посмеши.
   - Я его водой полил,
      Он заржал, как крокодил.
   - Что ж, для частушки неплохо. А у тебя, Ваня, как?
   - Я его водой полил,
     А он взял и закурил.
   - Ну куряка. А ты что, Гриша, придумал?
   - Я его водой полил,
   - А он мне в нос щелчок влепил.
     Каждый старался сделать свой вариант посмешнее. Кому-то удавалось, кому-то не очень. Но для меня был важен даже не сам «вариант», а то, что ребята поняли чего я от них добивался. Уверен, что теперь сочинителей частушек в Полевском добавится. Да уже на следующем уроке в этом классе я услышал:
                Не везло сегодня Славе -
                Пять «колов» схватил за день,
                И отец его заставил
                Городить из них плетень.

        Новоявленные «дедушки слышки»
                и «переводы с детского»

     Хотя интересно (и ребятам, и мне) коллективно сочинять стихи, но со временем я стал понимать, что для более полного  духовного развития детской души одного этого мало. Ведь когда пишут стихи или прозу для детей взрослые «дяди и тёти», им помогает в работе их жизненный опыт. А ребятам, особенно из начальных классов, помочь может только одно - их фантазия. Но фантазию-то эту, хоть она и яркая до ослепления порой, не так-то просто вставить в чёткую ритмическую строку. Сделать это не то что детям, но и взрослым профессиональным поэтам не всегда удаётся. Что же делать? Как обуздать яркую детскую фантазию, чтобы она, эта дикая жар-птица, покорно залетала в детские сочинения, поскольку только она одна и может делать их художественными?  Ответ, в принципе, прострой. Надо дрессировать эту жар-птицу, делать её более послушной и воспитанной. Однако при помощи одного стихосложения, хоть и практического, делать это, как я уже говорил, очень трудно. Остаётся одно проза. Но о какой прозе можно говорить, если ребятишки только-только буквы выводить научились? Нет, не нужно их связывать письмом. Пусть лучше изустно сочиняют.
     И вот на один из уроков я взял с собой диктофон...
     Впрочем, я и раньше, без диктофона, пробовал с ребятами сочинять сказки. И не тогда ли я выяснил для себя, что все ребята с самого-самого детства делятся на поэтов и прозаиков. А понимание этого у меня началось с одного интересного случая (дальнейшие наблюдения при работе за детьми подтвердили мою догадку).
     Произошёл этот случай в каком-то из вторых классов, в котором училась тогда милая черноглазая девочка Таня Соловей. На уроках стихосложения Таня в число «шустрых» у меня не входила, но никогда и в круглых «молчальниках» не числилась. По ответам на мои вопросы, по выражению чёрно-влажных живых глаз я видел, что девочка всё прекрасно понимает, но, как говорится, не высовывалась, не взрывалась от нахлынувших эмоций при  коллективном сочинении стихов, или  при какой-либо литературно-познавательной игре, как это делали ребята с явно «поэтским» характером. Одним словом, девочка была всегда сдержанной. И вот однажды после моего вопроса - «Не надоели ли  вам, братцы-кролики, стихи, не попробовать ли нам  сказку сочинить? - я услышал какой-то как бы освобождённо-облегчённый выдох: «Ну наконец-то!» Я даже растерялся от этого выдоха. Только из самых глубин души мог он вырваться. И  ведь кто выдохнул-то? Да она, моя благовоспитанная скромница, Таня Соловей. Значит, очень ждала она этого момента - сочинения сказок! И, кстати, вела она себя на том уроке, ну ей богу, как самый что ни на есть «поэт-шустрик». И нетерпелива, и несдержанна была. Наверно, из-за этого случая и запомни лся мне тот давний-предавний урок...
     Задание тогда я ребятам такое дал: сочинить (изустно, конечно) рассказ-сказку, первая часть которого  должна быть реалистичной, а вторая часть  должна была постепенно перейти в сказку. А чтобы фантазия ребят не распылялась, а была более целенаправленной, я задание своё несколько конкретизировал  направляющими фразами. Первая часть должна была начаться со слов: «В ночь на воскресение повалил снег», а закончиться эта часть-главка должна была фразой: «Лыжи сломались».
     Вторая часть должна была начаться так: « - Возвращайся домой. Куда тебе, без лыж-то, с нами?», а закончиться - «Лягушка-то ведь царевной была!»
     Помню, ребята тогда очень активно работали. Мои фразы-поводыри служили для их фантазии своего рода рельсами: и  вперёд вели, и в сторону не давали сбиться. Некоторых  горе-сочинителей, когда до них очередь доходила, мне приходилось одёргивать - пытались импровизацию предыдущего автора повторить. А вот сочинением Тани я был просто очарован. Рассказывала она, как по писанному. Я до сих пор   помню, что с её героиней случилось.  В воскресный день она с друзьями пошла в лес. Хотели ребята до горы Азов на лыжах добраться, но когда с попутной Острой горки скатывались, Таня (рассказ вёлся от первого лица) упала и сломала лыжи. Ребята покатились дальше, а бедной Тане пришлось домой возвращаться. По свежей ненакатанной лыжне  без лыж идти трудно, ноги всё время проваливаются. Но надо же как-то из леса выходить. Идёт девочка и плачет. Плачет от обиды на друзей (без неё ушли, кинули на произвол судьбы), на себя (какая она неловенькая), на лыжи (какие они некрепкие). Да и дома-то, поди, за сломанные лыжи по головке не погладят.
     Шла, шла Таня, и из-за слёз-то и не заметила, как лыжня-то вывела её не к окраине городка, а правее - на Верхний пруд. По льду идти стало легче. Но она, заплаканная-то, и не почувствовала этого. Идёт да плачет. Как уж она  в прорубь свежевырубленную не бултыхнулась, кто знает. Уж в последний момент ногу-то отдёрнула. Тут только и опомнилась. Тут только и огляделась. Как это она сюда попала?!
     Хотела уже дальше идти, но вдруг заметила в одном из осколков льда, рядом с прорубью, лягушку вмёрзшую. Лёд-то прозрачный, и лягушку-то всю,  до самого маленького пальчика на прижатой к телу лапке, видно. Стала Таня палкой лыжной  льдину-то обдалбивать потихоньку. Постепенно-постепенно всю лягушку ото льда и освободила. Но сама-то лягушка - льдинка льдинкой. Пожалела девочка попрыгушку и засунула под куртку, к разгорячённому от ходьбы телу поближе. Сама дальше пошла - пруд-от широкий. Идёт и не плачет уже, о лягушке думает, жалеет её.
     Вдруг чувствует, затрепетало что-то под курткой, забилось-завозилось нетерпеливо. Расстегнула Таня молнию, а лягушка-то оттуда и хлабысь на лёд. Живая-живёхонькая! Смотрит на Таню глазами своими огромными да человеческим голосом и говорит: «От неминучей смерти спасла ты меня, девонька. За это любое желание загадывай - исполнится». И загадала Таня, чтобы лыжи у ней опять целыми стали. Только подумала, а лыжи -то и впрямь срослись. Да не старыми деревяшками стали, а самыми лучшими - пластиковыми! Тут только Таня  и поняла, что неспроста всё так случилось. Лягушка-то ведь царевной была!...
     Помню, спросил я тогда у Тани, почему в сказке у ней только одно желание загадывается? Ведь обычно по три их в сказках-то сбывается. Таня только плечами пожала.
   - А представь себе, что лягушка три твоих желания исполнить решила. Что бы ты пожелала?
   - Про первое желание я уже сказала - чтобы лыжи целыми стали.
   - А второе?
   - Чтобы мама не болела.
   - Ну а третье?..
     И вот третье-то желание Танино меня просто потрясло своей житейскостью, своей социальностью. От других ребят я подобного и не слыхивал. Выбор их желаний был невелик: покушать что-либо вкусненькое, да заиметь что-нибудь тряпично-заграничное. А тут...
   - Я хочу, чтобы у нас была шестикомнатная квартира.
     Оказывается, вся Танина семья (пять человек) ютилась в одной комнатёнке семейного общежития.
   - Почему шесть, а не пять, хотя бы?
   - Я очень хочу, чтобы у нас была собака. И когда лягушка-царевна даст нам  квартиру, в ней и Рэкс мой жить будет...
     Вот такой Таня Соловей была во втором класс. Это тогда она сочинила чудесную сказку (не о лягушке-царевне), записанную мной на диктофон и  вошедшую позднее в коллективный сборник «Полевские зайчики» школьников-полевчан, «Однажды зимой» (Екатеринбург, «Диамант». 1992). А в третьем  классе она написала уже «Вполне вероятную историю» - рассказ с элементами фантастики, вошедший в сборник «Кошелёк из листика» (Екатеринбург, УИФ «Наука», 1993).
     Интересно наблюдать за фантастическом полётом ребячьей мысли. Тому, что дети иной раз придумывают, могли бы позавидовать и взрослые. Но, к сожалению, многие полёты так и заканчивались в стенах класса. Та золотая россыпь детской фантазии, которая ослепляла в устном  изложении, никак не хотела   перемещаться детской рукой на чистый лист. Правда, кое-кто  всё же умудрялся схватить жар-птицу за хвост (возможно, с помощью родителей, что совсем не плохо), но, в основном, на бумаге оставалась только её робкая тень.
Но не бросать же сочинение в корзину. Тем более, что я сам видел золотое сияние ребячьего вдохновения над этими сказками, сказами, рассказами. К тому же, весь класс помогал авторам развить сюжет, выправить композицию произведения, обогатить его интересными деталями. Так что же делать?
     И  я избрал самый простой путь. Взял да и переложил всё, что слышал от ребят изустно, на письменный язык. Пусть то, что получилось в прозе и напечатано в книгах полевских школьников «Подарение», «Полевские зайчики», «Кошелёк из листика», «Танцующие снежинки», - будет называться коллективным творчеством  или ещё как-то. Лично для меня важно одно:  когда я перечитываю  ту или  иную прозаическую работу в этих сборниках, я вижу мальчика или  девочку, фамилии  которых занимают авторское место в произведении. Вижу, как они рассказывают притихшему классу своё самое-самое. И сияние исходит от них.
     После выхода книги «Кошелёк из листика», где было много прозы,  много положительных откликов было и в областной, и даже в столичной прессе. Но, пожалуй, только после  публикации в «Екатеринбургской неделе» (8. 04. 94) статьи известного уральского поэта Юрия Конецкого о нашем сборнике, я впервые серьёзно задумался:  что же и то ли  я делаю? С ребячьими стихами всё было понятно. Если я составляю стихотворный сборник детей, то кто же меня попрекнёт за то, что я в каком-либо стихотворении заменяю, убедив автора, слово, а то и целую строку. Это обыкновенная редакторская работа. Но вот - сказки ребят. Вправе ли  я делать так, как делаю?
     В своей статье (отдав, кстати, дань восхищения поэтической части  книги ) Юрий Валерьевич, в частности, пишет:  «Не подменяет ли А. Азовский собой собой творчество конкретных ребят? Подозреваю, что оно пока у них несовершенно, но... не лучше ли было бы - как для юных рассказчиков, так и для читателей - пусть в меньшем объёме, но иметь всё же реальные  детские образцы прозы, пусть не совсем  отшлифованные?»
     Сомнение известного поэта (причём, вполне доброжелательное) понять можно. И я бы, наверное, так и делал, составляй я не художественную (я подчёркиваю это слово) книгу «Кошелёк из листика», а какую-нибудь научную (тоже подчёркиваю!) брошюру для изучения детского творчества. Вот в ней, такой работе, подлинные рассказы ребят - то есть, как бы они написали их сами- на бумаге были бы очень к месту. Но что было делать мне, когда первая часть книги (стихи) была вполне читабельна и интересна, а вторая часть, прозы, сделай   я её по совету Конецкого, была бы годна только для изучения (и не ребятами, а - педагогами). Чтобы это была за книга? А ведь в послесловии я конкретно выразился, что «та золотая россыпь детской фантазии, которая ослепляла в устном изложении, никак не хотела перемещаться на чистый лист». Малы ещё были авторы! Но никак не мог я допустить, чтобы та жар-птица, влетевшая однажды в класс (послушали бы вы ту же Таню Соловей, Андрея Светличного, или Аннушку Попову!), годилась бы только для скучно-нудного изучения. И  я рад, если помог продлить жизнь удивительной ребячьей жар-птице! И мне действительно неважно, как будут называть наше совместное творчество. Лично я выступал как бы переводчиком с детского. И в конечном счёте, важно то, чтобы ребятам было интересно читать книгу! Это ли не награда для учителя?               


                ОШИБКА ПЕДАГОГА
                или, как рождается народный фольклор
 
       Так уж случилось, что в 18 школе города Полевского первый раз я  проводил уроки стихосложения в 1989-1990 учебном году. А потом был одиннадцатилетний перерыв, и второй свой «заход» я сделал в сентябре 2001 года. Проучив ребят зиму и весну, я понял, что те дети от нынешних ничем особо не отличаются, сам я только изменился - стал постарее, но зато - поопытнее. Вероятно, именно поэтому не так уж много индивидуальных стихов было напечатано в книге «Полевские зайчики», авторами которых были и дети из 18 школы.
     Что мне запомнилось из моего первого «захода»? Пожалуй, ярче всего в моей памяти отложился один случай, который, скорее всего, можно назвать моей педагогической ошибкой. Я тогда не учёл, какой силой может обладать звонкое рифмованное слово. А произошло следующее. В одном из вторых классов мне сильно мешал вести урок мальчик по имени Денис (фамилию, конечно, не помню, но назовём его в дальнейшем, к примеру, Шараповым, как в известном кино). Так вот, крутится, вертится этот Денис, разговорами посторонними класс развлекает, а на меня - ноль внимания. Я ему одно замечание сделал, другое. Наконец, не выдержал и сказал шалуну:
  - Ещё одно замечание, и я твоё имя на доске напишу.         
      А Денису - хоть бы что, записывайте, говорит. Ну я, разумеется, написал и предупредил неслуха:
  - Повернись еще раз - и  мы на тебя эпиграмму    напишем.         
       А Денису даже любопытно стало, пишите, мол. И тогда я попросил ребят придумать рифму к слову «Денис». Что тут началось: кто-то предложил «рис», кто-то «карниз»... А одна девочка в очках встаёт и говорит:
   - Много крыс.
   Я тут же записал рифму «крыс» под словом  «Денис», почувствовав, что такая рифма тут очень даже к месту будет. Предложил ребятам при помощи своего излюбленного «та-та-та» необходимый размер, да посоветовал  посмешнее слова в него вставить. Через пять минут ребята придумали:
                А Шарапов наш Денис -
                Председатель дохлых крыс.       
Вот и готова эпиграмма (фамилию я заменил). Повеселились немного, а Денису не до веселья было. На перемене вышел я во двор, смотрю, а у забора-то школьного неладное что-то делается. Парни кружком стоят, а в середине-то - Денис. Мечется он по кругу, а парни-то травят его, по очереди выкрикивая слова из сочинённой (не без моего чуткого руководства) эпиграммы, будь она проклята. До слёз парня довели. Он уже и кулаками махаться не может (мальчик-то крупный был), а карусель чёртова крутится и крутится. Пришлось подсказать Денису, как на стих стихом ответить, поскольку стих только стихом заглушить можно. Не помню уже, что мы придумали (так я вам и сказал!), но помню, что дразнить Дениса сразу же после его стихотворной защиты перестали, а сам Денис стал первым помощником на моих уроках. Понял он, какой силой обладает с тихотворное слово!
    Да на этом дело-то ещё  и не закончилось. Лет через семь прочитал я как-то на уроке этот опус. Едва успел произнести «Председатель дохлых крыс», как услышал:
                А жена его Лариса -
                Председательская крыса.
В народ, значит, наша эпиграмма пошла. В ребячий, конечно. Там и продолжение получила. Так-то вот.