Cегодня уже трудно вообразить себе эту дачу именно такой, какая она была. Душа сквозь детское воспоминание рисует изгибы загадочных узоров. Цвет их изумрудно-зеленый, и они не имеют никакого отношения к самой даче. Но это так кажется, потому что все имеет отношение ко всему. Я не хочу писать о пьяном голосе той, которая посылала меня выяснять отношения с хозяйкой этой дачи, спьяну посылала, глупо куражась. А мои глаза расплывались изумрудной обидой и тоже были пьяны. Я приехала сюда потому, что мне нужна была любовь, загадочная и непонятная, как взмывающий к небу конек крыши. Крыши дома, который сгорел. Мне нужна была ночь с комарами, голос произнесший “скабиоза”, мой волшебный венок, который я предвидела лежащим на кровати. Возможно, то, что мне было нужно на самом деле, люди называют другими словами и определяют это гораздо проще. Но я то не знаю. Я не хочу верить в то, что все было именно так. Чтобы еще сильнее все усложнить, я скажу, что какой-то части меня было нужно именно это, а другой части совсем другое. «Твоей ускользающей влажной душе это было нужно. Просто ей необходимо было перетечь, отлиться в другую форму». Но одно совершенно точно: мне нужно было видеть себя в этой обстановке. И я приехала. И среди всех дач, которые я потом видела, и которые мне снились, именно эта дача была “для меня”, пусть я и гостила здесь, редко оставаясь на ночь. О той, которая жила здесь, я не скажу ни слова. Если бы я обезумела, я, наверное подожгла бы ее вместе с этой дачей. Ведь она совсем не хотела жить. Но она все-таки жила, и всем кто ее любил, приходилось тяжко. Впрочем, можно упомянуть один случай, когда мы отправились гулять, и я отчего-то пошла босиком. Мы шли как всегда. Я и она. А моя безответная любовь плыла за нами, как воздушный шарик на веревочке. Где –то на середине пути я вскрикнула и подскочила от резкой боли. В ногу впилась пчела или шерстяной шмелик, и на фоне длинного тихого поля моя боль притупилась, я немного попрыгала на одной ноге и успокоилась. Впрочем, сочувствия, которое должно было за этим последовать я не дождалась. Адресованные мне слова не содержали, казалось бы, никакого чувства. Любой на моем месте ждал бы того же что и я. Но все равно было хорошо. Ведь этот укол разбудил меня, и я увидела, какая бархатная и тихая травка растет под ногами. Когда мы вернулись, она решила обработать укус.
Я стеснялась своей грязной ноги, которую она держала своими руками и отводила глаза куда-то в сторону
Мне нужна была эта печь с дровишками, которые никак не могли прогореть. Да и эта любовь была чем-то, что никак не могло найти своего места. В бесприютности этой любви были все виноваты. Художница, которая иногда, как и я гостила у нее, рисовала нарядные люпины, рисовала по-мокрому, намачивая листы в цинковом корыте. А мне хотелось провалиться под землю, от того, что есть свидетели моей любви, от которых было не скрыться. Наши дни и наши разговоры уходили куда-то к дремам дальнего леса, мы боялись бродивших по окрестностям коров. Коров, конечно же, боялась я. А она, рожденная под знаком тельца, относилась к ним с молчаливой задумчивостью.
Еще у нас было поле. Кто-то из соседей сказал ей, что неподалеку есть “красивое поле”. И с этого дня я бесконечно подговаривала ее пойти туда. Но из упрямства или из-за лени, она откладывала этот поход. А мне все виделось это поле, и мы с ней, идущие рядом. Наш тихий разговор, прерываемый стрекотанием кузнечиков, я почти ощущала прикосновение бабочкиных крыльев к своим щекам. Уже позднее я поняла, что поле, диковинное поле стало метафорой этой бесплотной любви. Наша любовь – это поле, по которому мы так и не прошли. За лето там, на этом поле, которое никто не считал волшебным, было собрано несметное множество целебных трав. Оно было исхожено вдоль и поперек, поле нашей любви. И только нам двоим так и не довелось ступить на него. Мы только ходили вокруг, кружили, слушая кукушку. И еще, как - то мы шли лесом, и она, вдруг, сказала, что боится встретить волка. Я, помнится, пошутила, или спросила что-то обыденное, вроде: а боится ли она волков? Но потом, вспоминая дачу, вспомнила и волка. Дикого, таящегося в каждом из нас, готового в любую минуту…
А я, в траве сидящая волчонком...