Благодарю тебя,
скрипач,
за верность тона.
Меня настроил ты на
взлёт.
Без камертона.
Чакона в грудь мою
вошла
c волной эфира.
Она не пела. Не звала.
Она лепила.
Смычок всецело
управлял
дыханьем, сердцем.
И в запечатаной душе
открылась дверца.
Та, в общем, скромная
душа
сейчас вмещала
и одержимость мотылька
и мощь хорала.
Казалось мне, затихнет
звук-
жизнь оборвется.
Глухая ночь. Лицо в
слезах.
Чакона льётся.