«Н-у-у-у, я тебе устрою!.. я тебе покажу!.. ты меня ещё не знаешь!..» – клокотала Анна в своём бессилии выразить то, что переполняло сейчас её обиженное сердце.
Как доехала до дома, как дверь открыла, как и где сбросила одежду – не помнила…
Обида заместила в ней все мысли, все чувства. Казалось, что она вся состоит сейчас только из неё лишь одной, бурлящей и тёмной. Анна стояла посреди комнаты, полуодетая, и почему-то смотрела на свои ладони и повторяла, повторяла вслух: «Ну, я тебе покажу!.. ну, я…»
Ладони были пусты и дрожали… звук собственного голоса вывел её из оцепенения и она вспомнила, что не вымыла, по обыкновению, рук, войдя в дом. По привычке, по инерции, она, видимо хотела сделать это, но косяки обидных слов, которые пузырями вырывались из её сознания, вскипевшего от обиды и сиюминутной ненависти к любимому в недавнем прошлом человеку – отвлекли её от этого… и теперь она стояла, согнув в локтях руки и раскрыв ладони, словно прося положить в них что-то….
Ладони были пусты, если не считать её, затуманенного слезами, взгляда. Ладони дрожали.
Анна прошла в ванную, открыла кран, взяла мыло… нет, вымыть руки – мало… она вдруг почувствовала себя грязной, словно её изваляли в нечистотах… ей захотелось смыть с себя всю эту грязь… грязь, которой облил её всего пару часов назад тот, кого она боготворила и которому верила безоговорочно… «Как он мог?.. Как он мог это сделать?.. Как он мог обвинить меня в несуществующем грехе?.. Как он мог меня заподозрить?..» Анна открыла кран и встала под душ. Вода и вправду принесла облегчение. Но мысли не переставали плясать канкан несчастья, мешали сосредоточиться и обдумать всё произошедшее… мысли, как взбесившиеся кони, неслись по прерии её непонимания и неприятия случившегося…
Как долго она стояла под этими струями, как выключила воду, как вышла из ванной Анна не помнила. Она осознала себя уже в комнате, лежащей на диванчике, завернувшейся в плед с головой, и трясущейся от озноба, хотя на календаре было прописано: август, 15 число… Очнулась от того, что подушка была совершенно мокрой от копны её волос, которые она позабыла высушить после душа… а в окно уже пытались заползти сиреневые сумерки.
Она не вспомнила сейчас ни одного слова, из того, что проносились в её голове несколько часов назад, просто почувствовала, что очнулась в пространстве, где всё
плохо… из открытого в мир окошка не доносилось ни звука… там, она подозревала, всё же была какая-то жизнь, но сюда, в её комнату, где поселилась отречение и обида, похожие на смерть – не просачивалось даже намёка на то.
Тишина, вязкая и липкая, как кисель, обволакивала её со всех сторон… окна дома выходили во двор и со стороны улицы обычно не доносилось ни звука. Соловьи давно отпели свои песни, а дети ещё отбывали свою предшкольную повинность в летних лагерях.
И тишина, которой ей, обычно, не хватало, сейчас почему-то пугала её. «Хоть бы алкоголики поскандалили, что ли?.. было бы на кого разозлиться…» – подумала она, не желая входить в это пространство тишины со своим ощущением потерянности. Тишина стала сейчас её врагом. Она пугала её.
Анна перевернула подушку, так и не решившись выползти из своего гнезда печали, вновь натянула на голову плед и закрыла глаза. «Время остановилось… часы сломались… песочные часы, которые просто не могут сломаться…но… сломались же!» – подумала она и перед глазами тут же нарисовалась стройная фигурка этих часов, перетянутых в талии и оттого похожих на осу… «Наверное, одна из песчинок слиплась с другой и перекрыла выход остальным, заперев собою движение в нижний резервуар, к которому стремились, с завидным постоянством, всегда и во всех часах, песчинки оставшегося времени… Каждая песчинка – это мгновение моей жизни… а, может, не мгновение – а день, месяц… или год… И вот – всё сломалось… остановилось… встать бы, встряхнуть часики… чтобы всё вернулось на круги своя… Так ведь не может быть!.. Просто не может так случиться, чтобы из-за одной ненормальной песчинки нарушился ход времени, всё изменилось… всё разрушилось… Надо встать и встряхнуть!.. Я позвоню ему сейчас!.. И это будет правильно. Я ему всё объясню… Он должен понять, что неправ! Он всё поймёт!.. он приедет и утешит меня… он извинится… он должен извиниться, потому что он неправ!.. я встану и позвоню!» – Анна шевельнулась и открыла глаза, пытаясь высвободиться из кокона пледа, но как только ей это удалось и сиреневый сумрак одиночества влился в её припухшие глаза, желание это у неё пропало, а снова накатила злость на него. «Звонить?.. н-е-е-т!.. не буду я звонить!.. Если бы он терзался тем, что натворил и наговорил ей утром – он сам бы уже позвонил давно» – и Анна посмотрела на телефонную розетку – подключен ли телефон, в надежде объяснить его молчание – простым отключением от розетки. Телефон был включен. И молчал.
«Ну, что ж?.. молчишь?.. тебе же хуже!..» -- ярость и злость с новой силой захлестнули Анну и она испугалась тому, что обидные мысли вновь могут взять власть над её сознанием и тогда она уже не сможет совладать с этим Цунами, может натворить что-то, чего делать сейчас, в таком состоянии, ей просто нельзя, например, позвонить ему и выговориться, высказаться так, как ей хочется по поводу всего произошедшего между ними этим злосчастным утром. Чтобы не чувствовать себя брошенной, отвергнутой, раздавленной.
«Какая же сволочь он оказался!.. Не лучше остальных мужиков… Глаза его бесстыжие!.. И ведь говорил весь этот бред, глядя мне прямо в глаза!..» -- Анна почувствовала горечь в горле и вспомнила, что не ела со вчерашнего вечера… но мысль эта промелькнула и погасла, она тут же забыла про неё… А место её тут же заняла другая – она припомнила, как посинели его глаза (просто серые обычно, здесь в городе), когда они, всего две недели назад, жарились на берегу моря, на солнышке, совершенно счастливые и влюблённые, не предвидя ещё о возможности такого вот утреннего скандала, выстроенного ни на чём.
Тогда всё было по-другому… Всё было за границей их сознания – и её неприятности с работой, и его семья, твёрдо уверенная, что он находится в это время в командировке, а вовсе даже не на пляже с любимой женщиной. Были только они двое…. И они были счастливы!.. И у него были такие синие глаза!.. Глаза цвета синего моря. И она думала, что эти глаза будут смотреть на неё и восхищаться ею всю оставшуюся жизнь, как обещал ей их владелец…
Анна старалась припомнить, изменили ли они свой цвет по возвращении из Эдема в привычное русло столичной круговерти?.. и не могла вспомнить… А ведь тогда, на берегу, в золотом пространстве счастья, надеялась, что они навсегда сохранят этот синий оттенок…
Она вздохнула и обозлилась на себя за то, что позволила себе припомнить те счастливые мгновения. Нет, всё! Хватит об этом!.. Она должна, обязана возненавидеть его сейчас за его предательство!.. За всё, в чём он сегодня упрекал её!.. Во всех, несуществующих, грехах… в которых она – вот тебе крест! – не повинна… Она пыталась вернуть себя в то состояние злобного отчаяния, в котором пребывала совсем недавно, но воспоминание о летних днях, наполненных и напоенных вином их счастья, их любви и нежности, сбили её с необходимого звучания обиды и ей не хотелось уже ни ненавидеть, ни отплачивать ему той же монетой, ни объяснять, как он не прав… Ей стало всё равно… Пустота, наполненная всё той же тишиной, поглотила её и она сидела, словно кукла, раскачиваясь из стороны в сторону, завёрнутая, как мумия всё в тот же плед, глядя в пространство одиночества, заполнившего вместе с сгустившимися сумерками, её комнату…
Звонок в дверь прозвучал колоколом в её отрешении от мира и поначалу она даже не поняла, что это?.. Она свыклась с окружающим молчанием и представить себе уже не могла, что что-то может нарушить эту бездну, в которой она плавала, словно одинокая рыбка…
«Он!.. Точно – он!.. Пришёл извиняться… и всё исправить…» -- пронеслось счастьем что-то похожее на мысль, но не в голове, а где-то слева, там где должно бы жить её сердце… что-то сжалось там… и осталось сжатым… стало неуютно и даже больно.
Она резко поднялась и, справившись с головокружением, поплелась открывать дверь… проходя мимо зеркала, бросила по привычке взгляд, и ужаснулась тому, что посмотрело на неё оттуда, с укоризной и тоской… зеркало явно было недовольно, что его плоскость испортили таким вот отражением, к чему она совсем не привыкло… Давно я его не протирала, что ли? – мелькнула мысль…
Но Анна уже открывала замок, не спросив, кто там и предвидя букет, как обычно, в приоткрытой щели двери, а уже потом – его счастливое лицо…
Но в этот раз всё было не так, не по ожидаемому ею сюжету. Дверь распахнулась резко от толчка снаружи и в прихожую влетело, со смехом и гиканьем, чудо в коротенькой юбочке и на огромнейших каблуках. Влетело, завизжало, закружило Анну в объятиях…
«Ты чего это в темноте сидишь?.. Заболела, что ли?.. Я без звонка… наугад из своего «Рас…ска» ехала… Слава Богу, ты дома! Я даже «Отче наш» прочитала, знаешь ли!.. Молилась, чтобы ты дома оказалась! А то – где мне переночевать-то?.. Как не у тебя!..Ой, как я рада тебя видеть, Анненький мой!» -- и чудо само протянуло руку к выключателю и свет залил комнату…
«Слушай… а что случилось-то?.. ты чего это в таком вот виде пребываешь?.. Ты не беременна, случайно?.. А Владька твой, он знает?.. Ой, Анненький, а что произошло? Я же вижу, что что-то произошло!.. Давай, делись с племянницей любимой!.. Рассказывай… быстро! Быстро-быстро!.. Он тебя обидел?.. Поехали! Поехали к нему! Я ему!.. За тебя!.. Мало не покажется!.. Поехали! Одевайся!.. Сейчас такси возьмём и расправимся с негодяем! Я – не ты! Я ему быстро личико-то расцарапаю! Женушка его не узнает и денег на пластическую операцию не даст! Будет шрамы всё оставшуюся жизнь носить1 Любовные шрамы!» -- и чудо, рассмеявшись, протянуло Анне руки с длинными-длинными, ярко накрашенными ногтями… «Во, вишь, какие?.. Сегодня сюда приехала, с утра и нарастила в салоне красоты… слушай, а почему у вас так дорого всё стало?.. пол-зарплаты своей за эти когти отдала ведь… мать узнает – со свету сживёт! Но ты ей не скажешь, правда? Не скажешь, Ань?.. ну, Ань… ну скажи хоть слово… Да… выглядишь ты… извини, но правда, не очень…» -- всё это, чудо,вломившееся в Аннино одиночество и горе, произнесло на одном дыхании и, наконец, примолкло, вглядываясь в опухшее лицо своей родной тётки, которая всего на несколько лет была старше её и которая должна была нести ответственность перед семьёй за поведение своей племяшки во время её частых наездов из провинциального, родного им обеим, города в столицу.
Чудо звали Инка и она была юна и непосредственна, и считала родную тётку своей дуэньей, делясь всем происходящим с ней, как с подругой… Семья же, была уверена, что Инка, с её неуёмной энергией и неуправляемым, взбалмошным характером, во время набегов на столицу, находится под неусыпным присмотром родной тётки. Тётка же совершенно не ощущала себя тёткой и, тем более, не вознамеревалась никоим образом препятствовать стремлению Инки вырваться из их захудалого, Богом забытого, городка и обустроиться в столице… Планы семьи и планы Инки входили в сильное противоречие и Анна не могла и не желала нести ответственность за их разрешение.
Сейчас, когда Цунами в виде Инки ворвалось к ней, назадавало целую кучу вопросов, желая получить ответ на них, и немедленно – Анна почувствовала себя лучше… Всё произошедшее отодвинулось на задний план и стало, вроде бы, не таким трагичным, как недавно, буквально несколько минут назад, виделось ей… Анна растянула губы в улыбке, пытаясь изобразить радость, но это, видимо, ей плохо удалось, потому что Инка, уже замолчавшая и разглядывающая в упор Анну, скривилась и произнесла: «Ань… только не пытайся улыбаться… это страшно…» и повела Анну на кухню, поставила чайник, достала кофе, заглянула в холодильник и, не найдя там ничего подходящего для желудка, нырнула в свой рюкзачок, произнеся «Мать тут для тебя колбасы передала… домашней… Лопать будем!.. Ты когда последний раз ела-то?..» Инка, хоть и была взбалмошной девицей, но в чуткости ей, как и всем провинциалам, ещё не испорченным столичной бесчувственностью, отказать было нельзя.
Анна вдруг размякла… пружина, сжимавшая её изнутри начала разворачиваться и она захотела есть… «Слууушай… а у меня и коньячок в рюкзачке припрятан (мать не догадалась обыск сделать перед моим отъездом, знаешь ли… повезло!)» -- проворковала Инка и извлекла на свет божий плоскую бутылочку…
«Не рюкзак у тебя – а скатерть-самобранка какая-то…» -- произнесла Анна хриплым голосом, первые у самого утра, слова и обнаружила, что голос у неё всё же есть, но с непривычки к долгому молчанию, севший и какой-то незнакомый…
«Ань… а ты ничего сейчас не говори… помолчи… вот поедим, кофею испьём с тобой, да и не только кофею… тогда про всё и расскажешь, ладно?» опять проворковала Инка, нарезая бутерброды и разливая коньяк по рюмкам…
Они махнули медового цвета жидкости… проглотили по паре-другой бутербродов с привезённой домашней колбасой (в столице такой не бывает!)… запили всё это крепким кофе… на душе потеплело… Анна скинула плед, который всё ещё обвивал её, дрожащую и скукоженную… Она успела рассказать Инке о всех своих злоключения, пока они ели, боясь что передумает, если её вдруг развезёт от выпитого коньяка… Инка слушала молча, энергично двигая челюстями и только кивала, не перебивая…
Потом долго сидели в тишине… Инка явно что-то обдумывала, не произнося ни слова, потому как кожа на её лбу шевелилась, образуя умные морщинки…
«Анка, у тебя телефон-то работает?..» -- наконец произнесла она, слегка заплетающимся языком.
«Работает, а что?.. Ты куда звонить собралась, на ночь глядя?..» спросила Анна, совершенно разомлевшая и странно спокойная, сама удивляющаяся своему спокойствию.
«Тащи сюда!.. Разбираться будем!» -- ответила Инка…
«Ну, и ладно… ну, и пусть… пусть разбирается…» -- подумала Анна, чувствуя радость оттого, что хоть кто-то взял на себя решение её проблем сейчас, и волоча за собой змею провода от телефона.
Инка набрала номер… Долгое время никто не снимал трубку… она перезвонила снова…
Анна наблюдала за ней со стороны, отрешённо и ничего не чувствовала… «Будь всё – как будет… я со всем соглашусь… устала…» -- вяло текли мысли, не оставляя возможности вновь включиться в размышления о последствиях этого телефонного звонка… -- «Я ведь даже не спросила у неё, что она придумала ему сказать… ааа… какая разница теперь… я поняла, что всё закончилось… и не я в этом виновата… он оказался таким же стервецом, как и все мужики… ненавижу мужиков!.. ох, как ненавижу! Дайте сюда хоть одного, всё равно какого – мы с Инкой сейчас его по стенке размажем!»
Она сфокусировала взгляд на Инкином лице и поняла, что что-то переменилось в нём.
Инка говорила каким-то «не своим» голосом и что-то не то… Что не то – Анна никак не могла уловить… Пришлось сфокусировать, со взглядом вместе, и внимание…
«Боже мой!.. Что она несёт?.. Да, она с ума сошла, что ли?..» -- Анна застыла, отловив в пространстве часть фразы, произнесённой Инкой:
«… да… мы живём уже два года вместе… он, когда в командировку приезжает – сразу к нам… ко мне, то есть… Какая жена?.. Кто жена?.. Вы?.. Он ничего не говорил про жену… Этого быть не может, слышите!.. Он, как только узнал, что я беременна – сразу предложил мне собирать чемоданы и ехать с ним в Москву… Да Вы что?.. А вы правду говорите, что вы его жена?.. Он говорил, что у него мама есть только… но, она сумасшедшая… поэтому и запрещал мне звонить по этому телефону… нет… я не верю вам… вы, наверное, и есть та сумасшедшая мама… голос у вас что-то старый очень… я вам не верю! Сегодня он должен был меня встретить, но почему-то не встретил…» -- тут Инка всхлипнула, видимо войдя окончательно в роль… «… в командировку уехал?.. в середине дня?.. нет, у меня нет телефона… да, потом, я ведь в поезде ехала… какие там телефоны?.. что же мне делать-то?.. мне рожать через два месяца… я?.. откуда звоню?.. из комнаты милиции на вокзале… а можно я к вам приеду?.. у вас дома его подожду?.. нет... не поеду… он говорил, чтобы я вас опасалась… что вы сумасшедшая мамаша… и, что поэтому он не может вас бросить и переехать ко мне, чтобы жить вместе…нет… я переночую здесь, в милиции, не выгонят же они беременную женщину!.. а вы ему скажите, когда он вернётся, что я его люблю… и что возвращаюсь к себе домой… и буду ждать его там… он ведь порядочный человек?.. и он так хотел этого ребёнка…» -- Инка опять всхлипнула, на этот раз громче прежнего… и повесила трубку.
Анна сидела, вытаращив глаза, не в силах переварить то, что услышала только что…--
«Ты чего несла?.. с кем ты говорила?.. Нет у него никакой сумасшедшей мамаши, померла она давно, да и не была она сумасшедшей, точно знаю… Владик всегда со слезами на глазах вспоминал её…»
Инка, провела ладонью по лицу, словно стирая остатки маски с него… «Ууххх!.. всё! Это покруче будет, чем морду ему расцарапать!.. как я?.. сама от себя не ожидала!.. говорила же матери: Хочу актрисой быть! Отпусти в театральное поступать! Так нет… вот на что талан теперь приходится тратить!..» -- Инка вздохнула… она не спешила отвечать на вопросы Анны…
«Ладно… с женой я его говорила… остальное ты слышала сама… интересно, как он выпутываться теперь изо всего этого будет?.. я бы на её месте не простила… ни в коем случае!..» -- устало как-то, и тихо произнесла Инка и примолкла.
Анна тоже сидела молча. Закрыв глаза, пытаясь осознать, что произошло… она почувствовала себя отмщённой и, странно, но угрызений совести не было… радости, правда, тоже не было… была пустота… и только. И ощущение непоправимости…
«Давай ещё махнём?.. а?.. мужики так ведь и делают обычно, когда на душе кошки скребут… а мы с тобой только что провернули такое дельце!.. никакому мужику не по плечу это!..» -- и Инка потянулась к скатерти-самобранке под названием рюкзак.
Инка прожила у тётки недолго… вскоре она познакомилась с кем-то, влюбилась и переехала к нему… Анна, наслушавшись упрёков от всей семьи за то, что не усмотрела за горячей и своевольной племянницей, отключила телефон на время, да так и позабыла его включить… и он, бедненький, замолк на несколько недель… Анна устроилась на хорошую, интересную работу, попереживала пару месяцев по не сложившемуся счастью, потом выгоревшее поле её души стало зарастать новой травой… боль ушла… и через некоторое время всё позабылось само собой…
Инкина жизнь в столице всё же не заладилась, не склеилась… Уже беременная, она уехала к себе на родину, в маленький, захудаленький городок и там родила сынишку… всё получилось приблизительно так, как она понавыдумывала в разговоре с женой Влада в тот злополучный вечер у больной от горя Анны.
Прошло много лет, прежде чем Анна случайно увиделась с Владом. К тому времени у неё подрастала маленькая фея, дочка от любимого ею человека. Но всё у Анны сложилось, опять же, по сюжету того Инкиного разговора… Анна растила дочь одна и была бесконечно счастлива, что она у неё есть.
Влад рассказал Анне, как и чем его встретила жена, когда он вернулся из командировки.
Для него было полной неожиданностью по приезде домой, увидеть в их семейной спальне какого-то незнакомого мужика… Сатисфакции он требовать не стал – у самого рыльце в пушку… Жена предложила ему переехать по новому адресу – к той, которая ожидает от него ребёнка… он понять не мог, о чём идёт речь…
«Ведь это не ты звонила тогда и несла весь этот бред, Анненький?.. Скажи, что ты к этому никакого отношения не имеешь?.. я понимаю, что поступил с тобой тем летом нехорошо… но… ты должна меня понять… я пытался связаться с тобой по телефону, но он не отвечал… я хотел всё исправить и извиниться… я приезжал к тебе, но никто не открывал дверь… Моя жизнь разрушилась в тот год… я пытался потопить одиночество и пустоту в бутылке – меня выгнали с работы… устроился грузчиком – сорвал спину… теперь вот на инвалидности уже который год… прости меня, Анненький… если можешь, прости, а?..» -- и Влад заискивающе заглянул Анне в глаза…
Анна, почти не изменившаяся с тех пор, но даже похорошевшая после рождения феи, смотрела на своё, уже такое далёкое и уже оплаканное ею не свершившееся «счастье»… и никак не могла понять – как, каким образом, когда-то, в обозримом ещё прошлом, это сгорбленное и раздавленное жизнью существо, было ей так дорого, что день, прожитый без его глаз, казался прожитым зря… «Кстати, какого цвета у него сейчас глаза, серые? Нет… даже не серые… водянистые и слезливые… Боже мой!.. А я ещё помню их с тем синим оттенком моря…» – Анна вздохнула и произнесла:
«Нет, Влад… не я звонила в тот раз… не я. Зачем?.. я ещё утром того дня всё-всё поняла… прости… мне пора… у меня моя фея дома одна… я должна торопиться к своему счастью. Теперь у меня оно есть, счастье!»
И Анна повернулась к нему спиной… она не видела, как Влад сделал шаг вслед за ней, пытаясь остановить её…как он взмахнул рукой… и взмах этот был то ли взмахом прощания, то ли взмахом отчаяния… она не желала ничего видеть…. шла спокойно и уверенно, оставляя своё прошлое на тропинке, заметённой жёлтым листопадом, и не желая больше о нём вспоминать