Она жила только настоящим, потому что с появлением Арсения у неё не стало прошлого… даже воспоминания о нём померкли и не зажигались на экране её памяти, как то бывало прежде. Она жила настоящим ещё и потому, что будущего у неё с ним не было. Она понимала это. Он – нет, не понимал. Для него существовало понятие «завтра», «послезавтра», через два года. Для неё существовало только «сегодня» и он, живущий в её «сегодня», словно мушка в янтаре. Только янтарь их дней был живым и трепещущим, как они сами.
«Завтра», а уж тем более, «послезавтра» беспокоили её своей неизвестностью лишь в той степени, что там могло вдруг не оказаться его. «Будет день – будет пища» -- отвечала она на его вопрос о её планах на завтра. Единственное, во что она свято верила и надеялась – что завтра она вновь, обязательно и непременно, встретится с ним. Потому что иначе быть не может! Не может – и всё!
«Созвонимся» -- говорила она, подразумевая, что он позвонит ей в заранее оговоренное время, и зная, что задолго до этого времени, она будет находиться рядом с телефоном, гипнотизируя взглядом трубку и замирая в ожидании звонка. Сама звонила редко, только в тех случаях, когда необходимо было сообщить ему о том, что время свидания отодвигается на полчаса или же час из-за непредвиденных обстоятельств. Таким образом, связь была односторонняя, и вся ответственность за возможность их свиданий была как бы возложена на его плечи.
Тем самым она поставила его перед необходимостью быть распорядителем их встреч во времени. Она же располагала лишь пространством. И пространство это было маленькой квартиркой её родственницы в стареньком, дышащем на ладан, доме, которому «в обед было сто лет», но который упорно не желал сноситься и принимал в свои объятия всё новых и новых жильцов. Ремонт, который они с Арсением затеяли в этом маленьком, Богом забытом гнёздышке, никак не желал подходить к концу. Вечно до чего-то у них не доходили руки. Или не хотели доходить?.. При желании эту крохотную комнатку, с крошечной же кухонькой, можно было бы отремонтировать за два дня. Но Татьяне казалось – стоит поставить последнюю точку, последний раз взмахнуть кистью, как всё исчезнет вместе с необходимостью бывать здесь, в этом прибежище для них двоих, о котором мало кто знал и где никто не мог их побеспокоить.
В этой комнатке, более похожей на встроенный стенной шкаф и с трудом вмещающей одного человека, они становились близки друг другу так, как нигде и никогда, и вскоре привыкли к звукам восточной музыки, громкому гортанному говору азиатских семей, живущих за стенами их рая, к непрестанному ореву бесчисленных детей в этих семьях…
Все звуки оставались за пределами этой квартирки, а в ней жила тишина… их тишина.
Она была какой-то особой, независимой от окружающих звуков и обнимала их двоих с радостью. Тишина жила вокруг них…Тишина поселялась в их сердце, едва они переступали порог своего Эдема. Они входили в него, оставляя все печали и тревоги мира, из которого пришли сюда, также как обязанности и долг – там, за этим порогом, где тишина заканчивалась. Здесь они были сами собой, друг с другом. На всей земле – только двое – он и она… Арсений и Татьяна.
Изредка она приезжала туда задолго до его появления. Тишина любила и её одну. Обволакивала её покоем ожидания, ложась тёплой шалью на плечи. Ей нравилось это состояние ожидания… она и представить не могла себе, что у ожидания может быть другой оттенок – тревожный и мятущийся, какой бывает, когда прорастают в отношениях стебельки недоверия или подозрения, когда ожидание превращается в муку и может ничем не закончится… она ничего этого не знала ещё, и не хотела знать. Её ожидание – было ожиданием счастья, которое обязательно случится сегодня, так же, как это случилось вчера.
Встречи их с Арсением были непременно-ежедневными и она стала опасаться появлению вкуса привычки в отношениях, когда события развиваются по раз и навсегда написанному сценарию, изо дня в день. Как-то раз, между делом, она поделилась с Арсением этими мыслями. Он рассмеялся в ответ.
-- Боишься, что мы вскоре будем напоминать супружескую пару, прожившую в браке не один десяток лет? – спросил он, улыбаясь, и продолжил:
-- Знаешь, я бы только мечтал об этом… но всё равно не смог бы привыкнуть к тебе настолько, чтобы остыть… я каждый раз несусь к тебе, как в первый раз. А когда прощаюсь – мне кажется, что навсегда, что больше никогда не смогу увидеть тебя… и мне становится страшно… и потому я – не хочу прощаться… У меня есть друг – он женат уже семь лет. Он говорит, что настолько хорошо изучил свою жену, что теперь ему скучно с ней… скучно именно потому, что он хорошо знает её. Он знает каждое её движение, каждый взгляд, каждое слово, которое она произнесёт… ничего нового и неожиданного в его жизни с ней для него нет, и он считает – уже не будет. И она стала раздражать его. Представляешь?.. Думаю, что они всё же разведутся. А с тобой – каждый раз, как в первый… я никогда не знаю наперёд, что ты скажешь… что сделаешь… я не могу никак предугадать твоей реакции ни на что. Ты мыслишь не так как все. И ты заставляешь меня думать… читать… и опять думать. И меня это не гнетёт, как ни странно. Мне стало это нравиться, хотя я к этому не привык в прежней жизни, до тебя… я никогда раньше не думал столько и так… мне не было необходимости этого делать… я благодарен тебе за то, что ты меня этому научила. Но я до сих пор не знаю, какая ты, кто ты?.. и… зачем я тебе?.. я знаю только одно – мне плохо без тебя. Я без тебя не могу… я люблю тебя. Я счастлив… я это чувствую. Я никогда и никому раньше этого не говорил… не испытывал ничего подобного…и мне неловко об этом говорить… прости меня, наверное, я говорю бессвязно и не так, как нужно… но я не знаю, как и что нужно говорить в таких случаях… только не смейся надо мной… пожалуйста…-- Арсений смотрел на неё, слушающую его молча, уронившую вниз руку с кисточкой, с которой на пол капала краска… он понял, что озадачил её своим признанием…
-- Вдруг я напугал её?.. вдруг она не желала этого услышать?.. Вдруг на самом деле я не так дорог ей, как она мне? – пронеслись, сбивая друг друга, мысли.-- Что я наделал?.. зачем так вот?.. и сразу?.. Почему она молчит?..
-- Ты научила меня любить... И ещё я знаю теперь, чем просто секс отличается от любви. От того, что происходит с нами… и я не хочу это терять… вот…-- проговорил он уже полушепотом, чуть слышно…
Он замолчал, вглядываясь в её лицо и не находя объяснения её молчанию.
Она и в самом деле была удивлена, и не находила нужных слов в ответ. Татьяна знала, что ему несвойственно произносить такие длинные монологи и потому продолжала молчать, боясь сбить его с мысли. Она не хотела, чтобы он замолкал. Ей нравился его голос, глубокий, негромкий, красиво окрашенный. Голос, который мог принадлежать зрелому, умудрённому опытом, мужчине, но принадлежащий ему…Она любила слушать его звучание, закрыв глаза… и, уже расставшись с Арсением, также, закрыв глаза, вызывала его в памяти… этот голос…
Сейчас она вдруг подумала, что у неё не было случая послушать как он разговаривает с другими… какие у него интонации, когда он злится на кого-то, разъярён или обижен?.. Она знала его голос, обращённый только к ней -- к той, кого он любит, и которая любит его.
И подумала ещё, что им вместе нельзя бывать в обществе людей, их знающих и не подозревающих о каких бы то ни было отношениях между ними. Интонации их голосов непременно их выдадут. Он не сможет говорить с ней, как с посторонней, безразличной ему женщиной. А она за всю жизнь так и не научилась притворяться. Так что – опасно им двоим вместе «выходить в люди». Мысль эта огорчила её и она вздохнула. А потом подумала: «Как долго им удастся сохранить всё это втайне?.. И что будет, когда это перестанет быть тайной?»
«Я ревную тебя ко всем…» -- вспомнила она строчку из его записки к ней.
Не ко всем ты меня ревнуешь, -- подумала она, -- а к моему прошлому, в котором ещё не было тебя и в которое нельзя внести изменений… И ты, милый, это понимаешь… и я это пониманию. И не разговариваю с тобой о нём с тобой, не рассказываю тебе ничего не потому, что хочу скрыть что-то, а потому, что не хочу, чтобы ты страдал, добавляя моими воспоминаниями новой боли к твоим обоснованным подозрениям. Я знаю, как больно и тяжело слушать рассказы близких людей о той жизни, в которой ещё не было меня. Если бы ты знал, родной мой, каково мне было слушать твои признания!.. я не прерывала тебя вовсе не из любопытства, а потому что не хотела тебя обидеть. И ещё из-за того, что не желала показать тебе, что всё это имеет какое-то значение для меня. Я дала тебе возможность выговориться до конца, потому что знала, о чём ты в этом самом конце скажешь… и ты произнёс именно то, что я ожидала услышать: «Теперь ты знаешь обо мне всё, но это всё было до тебя и я больше не хочу ничего вспоминать из прошлой жизни. Теперь есть ты, Танюша, и я! И больше никого и ничего! И убрал со стола кучу фотографий. Эти фото были как улики, подтверждающие твой рассказ, твои воспоминания… слова растаяли, обещанные быть забытыми… но счастливые отпечатки прошлых встреч и привязанностей – остались жить, спрятанные тобой в папку, откуда их вновь при случае можно было извлечь и оживить… как это сделала вчера она со своими, вернув к жизни своё прошлое, которое хотела бы забыть навсегда… во всяком случае – сейчас, когда он, Арсений, живёт в её настоящем рядом с ней.
Татьяна чувствовала, что настала её очередь делиться с ним своей прошлой жизнью… что он ждёт этого от неё для того, чтобы объяснить себе самому отчего он так привязан к ней, почему ему даже дышать трудно без неё…Он желал объяснить своё настоящее её прошлым.
Она и наедине с собой не любила этих воспоминаний, а ему-то и вообще не хотелось ничего рассказывать. Но… пришлось разыскать свой старый альбом с фото, произвести тщательный отбор, чтобы не было лишних вопросов с его стороны, а ей – чтобы рассказ был покороче… главное – чтобы не попали в поле его зрения её «бывшие». Хотя именно это, как она понимала, и интересовало его…
Она помнит как тогда, вздохнув, достала из сумки пакет с фотографиями, положила на стол и произнесла:
-- Сегодня у нас с тобой вечер воспоминаний. Это – компромат на меня… смотри… – и вышла из комнаты. Она полагала, что тут же последуют вопросы и ей легче будет отвечать издалека, как бы невзначай, не видя его глаз. Но, к её удивлению, вопросов не было. Она обернулась, через кухонную дверь, взглянула на него – он молча перебирал фото, подолгу рассматривал каждое. Одну из фотографий, самую большую, долго держал в руках, потом встал, прошёл к шкафу напротив дивана, поставил её, прислонив к стене, и вернулся на прежнее место. Когда она вновь взглянула на него – он сидел, откинувшись на спинку дивана и, не мигая, смотрел на снимок. И молчал…
Татьяна хотела что-то сказать ему, но не сделала этого… подошла… села рядом… он, словно не заметил её присутствия, пока она не придвинулась ближе и не приникла головой к его плечу. Она почувствовала, что сейчас не нужно ничего говорить… и молчала… ждала…
Они сидели рядом долго… тишина становилась всё более глубокой и вязкой. Казалось, что в этом оцепенении жива была только фотография, смотрящая на них двоих со шкафа… вдруг она ощутила какое-то изменение. Не было произнесено ни звука, но что-то изменилось… и она почувствовала это. Тихо, осторожно, приподняла голову от его плеча, взглянула ему в лицо. Он не шевелился, сидел, как и прежде, откинувшись назад. Только теперь глаза были закрыты, а щёки были мокрыми.
-- Он так похож на меня… -- удивилась она. Он же плачет… плачет молча, так же как я обычно плачу… -- А отчего он плачет? Что его так могло расстроить? – она бросила взгляд на старое фото, которое, пожалуй единственное, из этой кучи снимков прошлых лет, нравилось ей. Она, чуть старше, чем он сейчас, с грустной улыбкой и распущенными длинными волосами, держала на коленях годовалую дочку. «Мадонна с младенцем» -- заметил муж и отец дочки в тот день, когда они печатали вместе с ним этот снимок… давно... на семейной кухне… тогда она и предположить не могла, что пройдёт чуть меньше времени, чем она уже прожила на этом свете, и другой мужчина, почти мальчик, почти ровесник этому снимку – глядя на него заплачет…
Сейчас она смотрела на него и не решалась ни шевельнуться, ни заговорить… -- Что-то нужно сделать... Что он делал, чтобы утешить меня, когда я так вот молча плакала? – стала вспоминать она, и молча прикоснулась ладонью к его мокрой щеке.
-- Мальчик мой милый…-- подумала она, а вслух произнесла тихо: «Не надо… не надо плакать… это было… было давно и прошло уже… давно прошло… и ничего исправить нельзя… так же, как вернуться в то время… не плачь, родной… я не виновата… не виновата, что так рано родилась… я поторопилась… ничего не поделаешь… не плачь…»
-- Господи… не то я говорю… совсем не то, -- подумала она… и замолчала.
Он молчал тоже, только своей ладонью накрыл её ладонь и передвинул к своим губам. Ей стало невыносимо, пронзительно жаль его в эту минуту. Она поняла, что сейчас, сегодня, глядя на эту фотографию, он осознал в полной мере пропасть времени, их разделяющую… и поняла, что именно сегодня она должна что-то сделать, что-то предпринять, чтобы остановить их совместное движение с направлением «в никуда»…но у неё не было сил решиться на это. Она подумала: «Пусть решает он. Как он скажет – так оно и будет… я соглашусь с любым его решением… могу я хоть раз почувствовать себя НЕ ответственной за происходящее?..»
Но он молчал, прижав её ладонь к своим губам, не отводя глаз, уже открытых и влажных по-прежнему, от фотографии… а она смотрела в его лицо, такое знакомое и родное, на его пальцы, прижимающие её руку к его губам… и чувствовала, что он хочет что-то сказать, но не находит слов… или понимает, что всё, сказанное им сейчас – будет лишним?.. Всё и так ясно, без всяких слов. И фото это – лишь первая ласточка, напомнившая им, что оба они запутались во времени. И что впоследствии обнаружатся, всплывут, ещё какие-нибудь обстоятельства, причины, предметы, которые ненароком будут им подсказывать их же ошибку… сейчас эти напоминания лежали, схороненные временем где-то на дне ящика в шкафу – оторванная пуговица от знакомой когда-то рубашки… забытое, неотправленное письмо… поздравительная открытка… купленный, и не подаренный галстук… они, найденные случайно в самый неподходящий момент где-то в будущем -- будут причиной, если не новых слёз, то новой запоздалой ревности к прошлому и новой пропастью, отделяющей их от будущего.
И он, и она понимали это, и оттого – молчали. Наконец она почувствовала, как губы его ожили, прижались к её ладони… и отвела руку от них, всё так же, молча, глядя в его лицо…
-- Мне жаль, что не я был тогда с тобой…не мог быть… -- он кивнул на фото.
-- Я плачу от своего бессилия… я жалею, что этого всего у тебя не могло быть со мной…тогда…я не знаю, как сказать тебе… я не могу никак подобрать слова… но ты же меня понимаешь? Да?.. ты же без слов всё понимаешь?.. как всегда?.. и знаешь, что со мной происходит?.. правда?..
Она понимала, что он волнуется, подбирая слова, которых нельзя было найти, чтобы объяснить его слёзы… объяснить было невозможно. Можно было только понять… и она поняла это задолго до того, как он решился заговорить…
-- Молчи… молчи… -- сказала она, снова опуская голову на его плёчо.
-- Молчи… если не хочешь, чтобы я тоже заплакала.
«Наше прошлое – это чужая страна… Там всё-всё по-другому…» -- подумала она сейчас, припомнив вчерашнее и удивилась, очнувшись и осознав, что он стоит перед ней и молча ждёт ответа…ответа на что?.. она перевела взгляд с его лица на лужицу краски у её ног, потом на кисточку, которую всё ещё держала в руке и, наконец, ожила в сегодняшнем настоящем. И улыбнулась в ответ.
-- Я тоже не хочу тебя терять… ты мне дорог… веришь?.. – произнесла она, и тут же почувствовала фальшь произнесённых слов… -- А сама-то я верю в это?.. – промелькнула мысль, словно бабочка, едва задев крылом её сознание.
-- Что со мной?.. странно, что после этих его признаний я сама не знаю, что ответить ему… или это вчерашний экскурс в прошлое?.. нет ничего хуже, чем несчастье вспоминать времена прежней радости…
-- Всё хорошо… сегодня… правда?.. – она вновь взглянула на него, уже улыбающегося и спокойного, и сама улыбнулась.
-- Правда… хорошо… сегодня… -- ответил он, и улыбка слетела с его губ в потревоженную звуком тишину их Эдема.
********************************