Она плывет...
Зависть, как парное молоко, липкое и сладостное опутывала его сознание. Он представлял эту картину: почти русалка плывет по глади, осторожно взмахивая руками, то погружаясь с головой, то выныривая и глядя в синюшное, чистейшее небо. Длинные волосы, повинуясь воле волны, переливаются, изредка показываясь на поверхности. Эти медленные движения волос отчетливо напоминают ему кадры из начала фильма А.Тарковского «Солярис», когда точно также, только чуть медленнее, переливались водоросли в ручейке. Каждый раз, просматривая этот фильм, на этом месте он испытывал опьяняющее чувство торможения времени, и так не хотелось, чтобы эти кадры заканчивались. То же самое он видит и сейчас. Она плывет, а знамя ее волос медленно развевается и извивается под озерной слюдой. Отточенные движения настолько вкрадчивы, как будто ей не хочется нарушать легкий разговор капелек, взмывающих вверх за ее руками, а потом отрывающихся и падающих в свою стихию. Это похоже на какую-то игру. Им – капелькам – видимо, так горько просто улетать из этой идиллии, что они неизменно возвращаются обратно к своим братьям и сестрам и растворяются среди них и снова взлетают, чтобы упасть.
Она плывет…
Иногда она прекращает всякое движение, переворачивается лицом вверх, закрывает глаза и думает о чем-то самом сокровенном, спрятанном в ночных бессоньях – в самом далеком чуланчике прошлого или настоящего, а может быть перебирает брызги возможного будущего. А солнечные лучи, небрежно заигрывая с ней, ощупывают выступающее из воды лицо. Кожа то подсыхает, то вновь смачивается набегающей волной, которая смывает эти лучики.
Кажется, что: то ли вода стала по температуре равной телу, то ли тело с водой, но она воистину русалка, которую вода не обжигает своей сущностью, а принимает как равную. Обвивая ее кожу, она старается по-матерински поддержать ее на поверхности, чтобы очумение этих картин прочно вошло в сознание. А солнце уже не такое жаркое, как несколько часов назад, но еще достаточно теплое, посылает свои лучи, которые, ударяясь о воду, рассыпаются на мириады алмазиков, образующих светящуюся дорожку. Они ослепляют ее, и она улыбается в ответ и жмурится. Потом приоткрывает глаза, думая, что эти драгоценные осколочки уже утонули в воде, но нет… Вот они – все также слепят ее и переливаются на водной глади. Легкие волны, повинуясь воле задумчивого ветерка, обнимают ее и шепчут о каких-то своих тайнах. Выплеснув грусть, они откатываются, уступая место своим подругам. Эта беседа не может никем прерываться, и кажется, что так будет вечно - 1000 лет, а может и больше. Ощущение небывалой воздушности в теле, а скорее неощущения тела, и единения с природой, с водой, с солнцем, с радостью существования отодвигают куда-то далеко во вчера весь остальной мир, пусть и очень дорогой, но такой неважный в эту опьянительную минуту. Где-то вдалеке еще гремит убежавший дождь, словно будильник, который на ранней зорьке напоминает о необходимости вставать и делать кучу дел - повторяющихся и неизбежных. Но, как и по утрам, она не хочет слышать эту ругань времени. Сейчас над ней чистое небо, а тучевая чернота, заглянув на полчасика и напугав своей оглушительностью, уже исчезает за поворотом небесного шоссе. И только редкие белые пухленькие облака продолжают наблюдать за ней, принимая причудливые формы зверей или предметов. Эти фигурки, отражаясь в озерном зеркале, начинают оживать – улыбаться, грустить и даже разговаривать. В этот момент она ощущает возврат в детство, когда могла часами, сидя на берегу, смотреть за плывущими снежными кораблями и представлять самые разные картинки и даже театральные сцены.
Она плывет...
Над водой низко склоняются пышнотелые деревья, своими руками загораживая ее от обыденной суеты береговых гравитаций. Они тоже что-то шепчут ей, возможно находясь в таком же восхищении. Время от времени они что-то вскрикивают, вскидывая руки вверх, словно о чем-то предупреждая ее, и снова умиротворенно замирают.
Сам берег кажется чужим и страшным, как будто именно он будет когда-нибудь виноват в том, что ей придется все-таки выйти на землю и ощутить огромную тяжесть своего тела, одевать одежду, а вместе с ней нанизывать на себя нескончаемый перечень забот, которые все равно предстоит делать. Но сейчас это не важно… В эти мгновения берега не существует. Есть только вода, солнце и она…
Она плывет, а он, сидя в тесной клетке московской квартиры, страшно завидует - по белому, или по черному - не разобрать. Она пишет ему о своих заплывах, а он, еще ни разу не дотрагивавшийся до воды в этом году, почти физически ощущает водную гладь от этих слов. Он тоже где-то рядом - в мечтах или наяву, но тоже ныряет, захлебываясь от наслаждения. Он тоже ловит солнечные зайчики и закрывает глаза, и улыбается, забывая все на свете.
Невесомость воды, невесомость времени, невесомость сознания - это ли не истинное счастье?
Она плывет...
16.08.04