Мне не писАть трудно весьма: хочется очень.
С дерева лир плод бы сорвать, сладок да сочен.
Лето вовсю. Девушек смех, юбки и платья.
Я же свой взгляд вперил в тетрадь, к черту объятья.
Тем миллион, выбор за мной: смерть и погода,
Ласковый май, странствие в рай, гибель народа,
Вена, Париж, реющий стриж, форточка в лето,
Россыпи дней, тени ночей, сладость запрета.
Как то на днях, на веселе, то есть в мажоре,
В гости зашел снизу сосед, и в разговоре
Он мне сказал: “Зря ты, браток портишь бумагу.
Лучше б как я: девок ласкал, пользовал брагу.”
В чем то он прав: кто ж супротив дЕвичей ласки?
Да и на грудь я бы принЯл меда, как в сказке.
Но не дает встать от стола муза – кокетка.
“Мы” – говорит – “милый, и так видимся редко.
Скоро уйду. Глазом моргнешь – нет меня боле.
Будешь в тоске грызть карандаш и губы до боли.
Вот удалюсь, можешь тогда баловать тело.
Нынче я здесь дух ободрить, так что за дело!”
Я за перо, муза ж моя сбоку маячит.
Значит следит, за результат ратует значит.
Се не в новЕ, как не понять: муза есть муза.
Кто бы ее стал воспевать, коли б союза
Ей заключить не удалось с стражем искусства?
Кто бы о ней стал говорить с чувством, без чувства ль?
С места сего виден расчет, как на ладони:
Муза моя – вроде скакун в жаркой погоне.
Лист и перо, как ипподром, вот вам сравненье.
Бег же рысцой или аллюр – стихосложенье.
Сам я – жокей, я и она скачем по кругу,
Жаждем похвал, нам никуда другу без друга.
Стоп. Господа, я не учел факта в задоре:
Муз – всего семь, стражей искусств – целое море.
В свете таком муза – жокей, я – лишь лошадка.
Стройся табун лиры певцов к ней по порядку!
Выпить не даст и покурить, спать не уложит,
Явит себя дрожью в руках, зудом на коже.
Только перо, взяв со стола в быстрые пальцы
И острие в лист поселив, как постояльца,
Можно унять дрожь, да и зуд. Только в погоне.
Так что, певцы, музы и проч., живо по коням!
16.08.2004