Подняться на башню высокую самую –
И вниз –
И падать,
Да так, что вдребезги –
На небе ж ни зги,
Ни словечка –
От неба ни капли –
В рот даже манны небесной не падает –
И только я – камнем!
О племя безликое –
О маски прелестного –
Уйду от вас:
Чуть – и прочь!
Ни слова я вам не скажу:
Ни слова!
Ни слова!
Ни слова! –
И медленно сгину
В агонии мук
Лучше,
Исчезну совсем
В миг и в сутки,
И мучась – к порогу дойдя:
Ко смерти!!!
Старуха безмозглая,
Наглая тварь –
Повсюду
Я слышу, я вижу, и даже теперь –
Всё это!!!
Ослепнув, оглохнув –
Живым ли?!!
Что сон мне? –
Мне бессонницей дар –
И средь темноты наступленья,
Среди этих лиц искривлённых зеркал –
Там мысль моя –
И среди плоти, средь благ её и в утробе –
По самой плаценте –
Едва ли не в водах отшедших,
В блестящей от солнца, слепящей глаза воде рек –
На самых высоких вершинах, блестящих собою во всей красоте –
И даже сводимый от жажды, рядом с грязью от душ –
И не там ли уж я – разлетевшись, как крыльями – в стороны руки!?!
В прохладе дождя, уж кашляя весь и всё проклиная –
Там вечер, как лёгкое платье твоё –
И шёпот там тих и нет уж границ никаких и в помине
Для нас!
Но кто же позволит и кто же простит – спросить ли?!! –
А, может быть, просто уйти –
И даже земля будет стыть –
И пар будет белый
Над ней парить –
И смех будет смелый –
От губ сходить
И над землёй летать –
И хлопьями на уста садиться
Красавицам милым –
И сеять смерть…
В ту же ночь Вике приснился милый фрейдистский сон.
Будто бы стоит Вика у гроба своей бабушки, а та лежит там с глазами закрытыми, старый человек с лицом, испещрённым морщинами, в платочке белом на голове, сжатыми губами – лежащая окостенев вовсе, не шевелясь вовсе, а рядом стоит её дочь, и она же мать Вики – но по ту сторону гроба; а у бабушки на лбу беля повязка с какими-то надписями, и руки уложены на груди, а в ладонях у неё иконка со святым и свеча в рюмке с солью, горящая свеча, свет же её постоянно подёргивался – и Вика наклонилась к бабушке и поцеловала её в лоб, поднимая затем голову медленно и смотря в глаза, закрывшиеся навсегда.
Бабушка умерла позавчера. Рядом была мать Вики. Когда было ясно, что бабушка отошла, то ждали ещё пятнадцать минут они, а потом раздели тело её бездушное, и Вика принесла тазик с тёплой водой, мыло, шампунь и две губки. Мать викина подняла аккуратно голову матери своей и стала мочить водою волосы, потом налила шампуня в ладонь себе и тихо стала намыливать волос до пены, а потом смывала. Ещё же вчера Вика стригла ногти бабушке на ногах и омыла стопы ей, а та чего-то говорила Вике, и после Вика отёрла ноги бабушке полотенцем и прикрыла опять одеялом ступни её, и села рядом, чтобы остричь ногти и на руках ей, а бабушка чуть поднялась и очень тихо и слабо обняла её; а Вика тоже сложила руки свои в объятии и тихо положила обратно бабушку. И после состригла и на руках её ногти. А сейчас она мыла тело бабушки, и каждая часть её, ещё тёплая, но остывающая уже, слушалась всякого движения ей предназначенного.
И бабушку одели, положили на дверь, положенную на два табурета, и вызвали агентов, чтобы заказать гроб, место на кладбище и всякие прочие мелочи…
Вика проснулась, зевнула, потянула вверх руки и села на краю кровати.
Было слишком ещё рано, холодок веял с окна, и Вика прикрыла форточку, да залезла обратно под одеяло ещё не остывшее и чрез дрёму снова погрузилась в сон, чуть сжав ноги, охватя одной рукою подушку, и совсем уснула, уже без снов и забыв сон этот тоже.