История, какой ее виток,
с каким восторгом мы ни попирали,
быстрее архимедовой спирали
перерастает собственный итог.
1.
Да, были времена. Роился пух
в садах, изнеможением согретых.
Он путался в потухших сигаретах,
в заблудших душах, в душных вечерах.
Вчера я вспоминал – увы и ах –
так и не вспомнил подлинное имя.
Когда мы позже виделись – другими –
от красоты захватывало дух.
Да, были времена. На сто свечей
за упокой не дам одной за здравье.
Пускай мое кромешное заглавье
мне принесет иудины гроши.
О, как же были ночи хороши
тем августом, когда вверху, над бездной
светился Бог, безмолвный, бесполезный,
осиротелый, бросовый, ничей.
Да, были времена. Не изменить
их поступи – широкой и красивой,
не оболгать их дивной перспективы,
не поболтать о жизни визави.
Кощунство – не признание в любви,
кощунство – вот: в чем ходят, в том летают.
Счастливые часов не наблюдают,
а сами вьют божественную нить.
2.
Мы обрели сочувствие планет,
единство цели, духа, чувства, вкуса,
эстетику и минуса, и плюса,
и сладкое в своем, и соль в чужом.
Мы побратались с каждым чертежом
в конструкции отечества, хотя и
специалисты были негодяи:
чертеж размыт, а пояснений – нет.
Мы стали чуть циничнее и злей,
всего чуть-чуть, на толику, на каплю.
Я это перечту – но не исправлю,
все так и есть, прискорбная вина.
Мы выпили источники до дна,
и потому не ощущаем жажды.
Но стоит помнить: выпитые дважды,
они грехоподобны, как елей.
Мы дружим с Богом против божества,
убожества, убежища, убранства
и сжатия доступного пространства
в клубок противоречий и интриг.
Мы почерпнули из заморских книг
удобных мастерских неоднозначность,
статистику, стилистику, невзрачность –
неволшебство в искусстве волшебства.
3.
Снегами заметает рубежи,
уходит время, бойкое, как эпос.
В медали переплавленная крепость
еще дымится где-то за мостом.
Я не берусь настаивать на том,
что не могло случиться по-другому.
Кружится снег, бежит от дома к дому,
приюта не находит, вновь бежит.
Возможно, так устроена стезя.
Возможно, только так – никак иначе
однажды утром сокровенный мальчик
находит у постели, что искал,
и ярких звезд воинственный оскал
любовников сшибает с сеновала.
Весна идет. Она не миновала,
она недалеко. Но к ней нельзя.
Как зверю не преодолеть забор
вдоль железнодорожной магистрали,
не выбраться из этой пасторали
тому, кто от рождения – пастух.
То не огонь от сырости потух,
и не от недовольства ропщет стадо –
то в тусклом ожиданье листопада
свою весну оберегает бор.
4.
Сегодня время требует идей,
идей и действий – не воспоминаний,
но именно теперь мне дорог ранний,
растапливавший льды всесильный луч.
Покуда двери заперты на ключ,
не возвратиться снова к созиданью.
О, флаг свободы, будущему данью
в лучах рассвета развевайся, рдей!
Как никогда не успеваю жить,
летят недели, как автомобили.
Оглянешься назад – уже в могиле
не ты, но время мертвое – твое.
А вслед за ним спешат в небытие
листы несовременной писанины,
и тяжким бременем на наши спины
ложится пыль, и прошлое лежит.
Сегодня зло потворствует добру,
поскольку есть предел обобществленью,
и просвещенье двигается ленью,
и темнота толкает нас на свет.
Пускай на тот, пускай на этом нет
прибежища и дела Человеку,
но в честь того, кто переходит Реку
зажгу свечу, задую, уберу.
5.
Какой пейзаж припомнится в тепле,
не засветло, у светлого камина?
Одна дорога, вьющаяся длинно,
окраины далеких хуторов
с их огоньками слез, букет ветров
в коричневой зачерноморской вазе,
мучительная трудность первой вязи
на белом полотне и на столе,
победа над невидимым врагом –
невежеством (известное лукавство),
от мелочных потребностей лекарство –
пустая степь, куда ни посмотри,
неясное томление внутри
и безответной чувственности ноша –
нет, не любви, ведь не одно и то же
любить одну и целый мир кругом.
«Я все отдам за сумеречный свет,
За долгий день, за стук колес, за ветер,
Врывающийся в темное окно,
За шум дождя, за капли на лице,
За лужу на проселочной дороге,
За блеск звезды, за первую зарю,
За новый круг, за желтую листву,
За робкое движенье занавесок,
За дружный смех, за терпкое вино.
Я все отдам за сумеречный свет».
Так память возвращает, преломив,
события минувшей пятилетки.
Конец строки, строфы, возврат каретки –
и знак кавычки, скорченной, двойной.
Но жажда стихотворства, как больной,
не подлежит успешному леченью.
Я перейду, прощаясь, к заключенью
и переплавлю будущее в миф.
6.
В грядущем человечество сметет,
но не война – воинственная серость,
и новые дельцы устроят сервис:
раскраска, ненадолго, до поры.
Ненужные в хозяйстве топоры
народы попрактичней пустят в сечу.
Кто победит – сегодня не отвечу,
но, думаю, не этот и не тот.
Грядущему культура не нужна.
Поэзия и проза – архаизмы.
В ряду других такие катаклизмы,
как гибель стихотворчества – пустяк.
Но мы не спустим пресловутый стяг
(я говорил об этом многократно):
вперед нельзя, но некуда обратно,
поэзия не может без рожна.
Грядущему – морщины на чело,
и пусть оно меня не судит строго,
пусть не сулит далекого острога,
но если заклеймят и запретят,
я знаю: наихудший результат –
когда победа – фокус объектива,
и жалкая, пустая перспектива:
ни трудностей, ни цели – ничего.
01-03.04.04