Встретились у метро. Он, ехидно:
– Пишется?
Я, теряя терпение:
– Сам не видишь?
– Есть у меня одна знакомая пышица…
Долго описывал, переходя на идиш.
Трудно стоять с тяжелыми чемоданами.
Я обреченно:
– Слушай, а может, чаю?
Он удивленно:
– Миша, с твоими данными…
И вообще, я бросил. Но угощаю.
Долго мы пили. Долго за жизнь балакали.
С каждым стаканом спор становился жарче.
Он возмущенно:
– Чем же она мила, коли
даже не кормит?
Я:
– Понимаешь, старче…
– Я, – говорю, – от нее отказаться рад уж, но
Где я сыщу другую, пускай такую?
В редкое время, когда перспектива радужна,
Я ничего не пишу и по ней тоскую.
Есть, – говорю, – у тебя, у скрипящей старости,
Вечное обаяние вечной темы.
А из моей бездарности да усталости
Сока не вытянешь и для одной поэмы.
Есть, – говорю, и перстом указую на сердце, –
Мысли какие-то, чувства, но их не родишь.
Кроме того: не успеет она накраситься –
Только звончей тогда и красивей вроде ж!
Он потянулся, чаю прибавил градуса,
Выпил, хватил печенья, сказал с усмешкой:
– Ну, коли так, чего ты? Живи и радуйся,
Только пиши побольше, пиши, не мешкай.
Что до того, что любишь ее некрашеной, –
Это у всех – тем меньше, чем больше стажа.
Я-то давно уже не такой безбашенный,
Чтобы, как ты, работать без макияжа.
В каждом стихотворении скрыта музыка…
Ох, шебутная! Но до чего упруга…
Я недопонял:
– Кто шебутная, муза-то?
– Пышица, теоретик! Моя подруга.
Он расплатился. Вечер скучал за столиком.
Я опоздал на поезд. Одни проблемы…
Двинул домой. Становиться не алкоголиком –
Автором неизвестной пока поэмы.
22.01.04