ПОСВЯЩЕНИЯ ПОЭТАМ
А.С.ПУШКИНУ
РОЖДЕСТВО
День шестой, отзванивали пущи,
падал дождь в туманное стекло.
Рождество – России явлен Пушкин.
Был июнь: беспечно и светло.
И еще, казалось, очень долог
будет путь. И так еще далёк
Черной речки черный мартиролог,
и Дантес, взводящий свой курок.
Милость к падшим, суверенность музы,
чтить ли им, погрязшим в сонном барстве?
Декадент, мятежник в желтой блузе,
бредить о реформах в государстве?!
Но, быть может, бросившись на выстрел,
не отмкнув раскаянием рот,
он хотел, чтоб кто-нибудь убыстрил
этот безнадежнейший отсчет.
Гений и злодей – несовместимы,
он-то знал бег времени и нас –
бешеных, пристрастных, терпеливых,
подвиг наш и действо напоказ.
Неуменье быть самим собою –
неизбежность говорить с колен.
Он не раб. Бывает и такое.
Он – предтеча высших перемен!
1961
***
О вы, Берновские дубравы,
здесь дни беспечные текли
неоспоримой нашей славы,
ее завет – не сберегли.
Зачем, зачем по воле рока
он не покинул край родной –
певец Европы и Востока,
певец России молодой?
С ним одиночество забыли,
и, декламируя стихи,
мы так бесхитростно любили
свои соблазны и грехи.
И в час негаданно-печальный
за вековечною верстой
нас примирит привет прощальный,
нас вдохновит простор тверской.
Завижу старое именье
и почерневшую скамью.
О сердце, сердце, вдохновенье…
Один ли в храме слезы лью?
1981
А.С.Пушкину
Всё сомнительно любезно,
в фактографии железной.
Как рассудкам пережить?
Пережить необходимо.
В испытательной трубе
нет ни пороха, ни дыма!
– Где мы, друг мой ?
– А нигде!
При народе я – за здравье,
но выходит – не о том?
Философии излом
в каждом новом равноправье!
И летим куда-то мимо
в неопознанной толпе,
абсолютно нелюдимо
поминаньем на тропе.
С днем рожденья, А.С.П.!
1961
М.Ю.ЛЕРМОНТОВУ
***
Недолюбив, недосмотрев…
твой литургический напев
запечатлел мои мечты
в чертогах высшей красоты.
И ждал тебя в последний раз
печально-мраморный Кавказ.
Как плач аидовой скалы,
твоя свирель из грозной мглы
ведет торжественный рассказ –
преображений звездный час!
Но звуков пламенная трель
ломает надвое свирель.
И в скорбный миг – о, мир святой! –
над зачарованной страной
смиряет свой бесценный дар
нежданно выросший Икар.
Померкнет солнечный простор,
вдруг озарятся глуби нор,
и пепел огненной волны
падет, как тень на лик Луны.
1984
* * *
М.Ю.Лермонтову
В тревогах роковых гаданий
мелькал неясно образ твой.
Чреда каких воспоминаний
предуготовлена судьбой?
Кем был тогда во тьме опасной
легко взлетавший на коня?
Бежал ли я от силы властной?
Кто обессмысливал меня?
В служенье гордом, одиноком,
толпой несчастною гоним,
я насмехался над пороком.
О, Байрон! Где твой побратим?
Теснились тучи над дубравой,
и мчались вихри с высоты
на наши ветхие заставы
и горцев шаткие посты.
Но будто маленькие кельи
на склонах свечи разожгли,
и хоры ангелов запели
от небосвода до земли.
Послушник сумрачного "Мцыри",
Куда лилась душа твоя?
Внимали царственные шири
журчанью светлого ручья.
Шатер небес, приют лазурный,
во тьме таинственно мерцал.
И голос твой печально-юный
меня оттуда звал и звал.
1986
ВОЛЬФГАНГУ ГЕТЕ
Хаос, хаос, хаос чувств.
Гость, ступающий под своды
в этот горний мир природы,
кто он - брат или Прокруст?
Полдень жизни. Время чувств.
Уз благое сотворенье.
Вдохновенье дерзких уст:
Фауст, Дева, Иисус.
Бессердечный гений - пуст!
Сбросьте пагубное бремя
схоластических искусств!
Время, время, время чувств!
1971 г.
Н.А.НЕКРАСОВУ
ВОЛЬНАЯ
I
Мечты, сплотившие Россию,
нам в благоденствие даны.
Зачем тревожите стихию
недальновидные сыны?
В годину смут, гражданских бедствий
вы раздуваете пожар!
Могучей волей соответствий
падет кармический удар
на ваше злое произволье
неблагодарных гордецов.
Уймите глупое злословье
во имя царственных отцов.
Се поругания не новы.
Высоким хартиям верны,
воскреснут гении Петровы –
спасенье Пушкинской страны!
II
Братья удельные,
нивы бескрайние,
мчат беспредельные
думы случайные.
Рати лелеяны,
в татях – товарищи.
Родственны, сеяны,
зреют пожарища!
Дух бессердечен –
логос безбожен.
Авель беспечен –
Каин возможен.
Вождь благороден
честью народа.
Бард инороден –
никнет свобода.
Храм не поставлен –
вор не подсуден.
Гость обесславлен –
дол обезлюден.
III
«Ты и убогая,
ты и обильная,
ты и могучая,
ты и бессильная,
матушка-Русь!»
Будто метелица
над деревушками,
плачет, надеется,
ищет послушника.
Богу – угодная,
каторгой учена,
духом свободная,
казнями мучима.
Встань, моя пленница,
выкажи вольную!
Русь переменится
славой глагольною!
Многострадальная,
в гордости грешная,
правда опальная,
совесть сердешная!
В снах изобильная,
в знаках глубокая.
Ты не бессильная,
доля высокая!
1993
В.В.МАЯКОВСКОМУ
Флейта.
Флейта, в каком очарованном джазе
поете вы страстно, надменно и нежно?
Вот и теперь отголосок мятежный
слышится мне в синкопической фразе.
Помните, милая, в буйстве стрелецком
нашей ушедшей чарующей славы
здесь, на юру, на отступном Кузнецком,
некто писал, разметая управы.
Так и писал, что лошадь невзрачная,
как и наш век, уморительно падала…
Может быть, все вспоминать и не надо бы,
но навела твоя нота прозрачная.
Так и писал: упала лошадь.
Лошадь упала – помните это?
Лошади тоже был нужен некролог
в степени, искренней смерти поэта.
Так и писал он: лошадь упала,
упала лошадь – пели скрипки…
Значит, и лошади – так бывало –
делали те же большие ошибки.
Другу-стихотворцу.
1. Пришелец.
Когда
широкими мазками,
потертым хаки, пиджаками
и лбами самых разных мер
был выписан безумный интерьер,
все размешалось голосами
посуд, простуд, свободнейших манер.
Лишь он, потоком управляя,
смирял движенье грозных слов,
и зал, к отмщению готов,
преображался, замирая.
И громы метал неуступчивый рот.
Печальны и гневны пришельцы высот!
2. Эхо.
Наутро он предстанет перед риском
задачу разрешить. А нет? Так прахом лечь.
Допытывать музей, последнею запиской
кого он в этот миг решил предостеречь?
Провидел алый снег, Жуковского перчатку,
успением не измененный лоб,
толпу теней на лестничной площадке.
И свой большой, обитый красным гроб.
Позвонила, сказала "люблю",
властно раскрыла забрало.
Эхо событий так ясно - "сгублю!"
Врезалось в притчи вокзала.
Вот и обломки: на полки, в шкафы,
всё, что упало с откоса:
вихри дыханий, былые шарфы,
шлейфы публичного спроса.
Господи? Кто там окно приоткрыл?
Вздохи присутствия - в комнате.
Эхо вселенское гром возгласил,
но и послышалось - "Полноте!"
3. Счёт.
Вот и всё. Как будто запах гари
тронул воздух. Потянуло к сну.
Доктор Арендт, милый доктор Арендт,
Вы уже не надобны ему.
Он познал счёт меры этой крайней,
шаг отваги был необходим,
Маяковский, Лермонтов и Байрон
револьвер сжимали вместе с ним.
И когда под сенью попустительств
жалкий сброд почти одолевал,
он, недосягаем для правительств,
к Черной речке медленно шагал.
1965
КУТУЛЛУ
РИМСКИЕ ЭЛЕГИИ
I
Я помню все – тяжелая сова
огромным глазом медленно взирала,
качался лес, и отблеском металла
посверкивала жесткая трава.
Пиликала неведомая скрипка, дремал телец,
и путник утомленный,
и ветхий дом ладьей златооконной
врезался в ночь, как божеский резец.
Я плакал, спал, кружилась голова,
и стрелки сонные текли за кругом круг,
и демон ночи – черная сова –
всей мощью крыльев мчалась в Бежин луг.
II
Брат любимый, слышишь ты меня?
Маленький страдалец неутешен,
голый труп качается, повешен.
Весь уж Рим во власти забытья.
Ах, что заготовили – осталось,
выпитого – горестная малость,
нить судьбы – негаданно распалась.
Весь уж Рим во власти небытья.
III
Милый ангел,
тень моей подружки,
ты лежишь прозрачен и недвижим,
перышки сладчайшие разъяты,
горсткой пепла, пухом серебристым.
Кто же твой доносчик и убийца?
Аргус,
что смотрел ты в рот воды набравши?!
Верный ангел, друг мой ненаглядный.
Где твой взор, хваленный мерзкий Аргус?
IV
Вот повержен, распластан и смят,
милый птенчик как будто уснул,
красных бусинок порван ряд…
Где же друг твой, любимый Катулл?
Десять тысяч стадий меж нас пролегли,
десять тысяч стадий, дюн или ден,
десять тысяч страждущих к лику Земли,
милый птенчик канул, пал, убиен.
Где твой верный ангел, бедный Катулл?
Где твоя веселость, воля, жест?
Милый птенчик канул, почил, уснул,
волчьи стаи бродят Рима окрест…
У
Клио слепая, ты плачешь навзрыд?
Где твой Флавий Иосиф, где честный Тацит,
где же утро твое, где туманящий день?
Пал трепещущий птенчик, и ранен олень.
Поминания колокол – убиен, убиен,
окровавлено облако, порван шелковый лен.
1968
* * *
Давно не видел я Катулла,
как киник, мерзну у ворот,
зима крылом своим взмахнула,
в бесстрастных звездах небосвод.
Заснежен ликтор в паланкине,
и этот всадник при щите,
и странник в порванном плаще,
и мальчик в легкой пелерине.
В домах у рынка чужеверцы
толкут какой-то порошок,
багряной гущей стал снежок.
Исход ума – один систерций!
Небесных знаков легионы,
что возвещают нам они,
какие новые законы,
какие странные бои?
Начертит вещие фигуры
пророка твердая рука,
к разгадкам чисел конь каурый
помчит на север седока.
И было все, как возвестилось
с необозримой высоты,
и время падало и длилось,
а вьюга грозная двоилась,
сбивала в пропасти мосты.
В схожденье Запада, Востока
грядут сигнальные огни.
Подвластны вестнику пророка
иных времен труды и дни!
1986
ЭДГАРУ ПО
Вечная Улялюм.
Есть в этом имени трепет и шум,
и тоска неоглядной глуши,
будто льдины, снега, азиатский самум
ударяют в пределы души.
Есть в этом имени страх и прибой,
и оленей нескованных бег,
и волков леденящий, непризрачный вой
от лесов, побережий и рек.
И сурового неба сверкание звезд,
чарования пристальный лик,
и тревожный удар – по торосу торос,
самого одиночества крик.
И по тропам спешит и лиловым снегам
одинокий, холодный и огненный звук,
будто эхо ударит и вымолвит: "Там!" –
заполярный, бесценный, магический круг.
Он туда добежал, твой единственный друг,
где до звезд протянулся серебряный мост.
Этот чистый, родной и неведомый звук,
пробудивший от сна белоснежный погост.
В чистом имени том, как в любовном бреду,
и судьба, и томленье, и трепеты дум.
О любимая, так мы назвали звезду –
Улялюм, Улялюм, Улялюм!
1981
ВЛАДИМИРУ СОЛОВЬЕВУ
Путь
Вежливость сердца – огонь упования.
Души обманутых – горе пути.
Наши потомки лелеют желания,
дух и субстанция возвращены!
Мы ли, они ли? Вселенские дива
скупо обступят в дороге святой,
так обходительно, умно, красиво
нас обрекут на кармический бой.
Споры не вечны в магической сфере.
Друг мой, на вызовы мчи и лети!
Сами откроются тайные двери.
Скаредность сердца закроет пути.
Нашей природы нетленны страдания,
дщери отечеств, науки сыны.
Тихо колышутся сны упования,
даже растения посвящены.
2003
БОРИСУ БУГАЕВУ
***
Припоминаю – утро, день,
и белый шлейф Прекрасной Дамы,
в глазницах – сумрачная тень
всеумерщвляющая драмы.
Сказать в сердцах – повремени,
ты здесь уже, сиянье века!
Вокруг – поверженная Мекка.
На стогны падшие взгляни!
На те поля, где вешний шум
звучал, как истины приметы,
грядут они за гунном гунн,
в броню двумерную одеты.
Грядут, не ведая вины,
надеждой собственной гонимы,
не столь невиданные тьмы –
безвольной воли побратимы.
Но образ милый и живой,
струясь невидимою силой,
взойдет неведомой строфой
над беспощадною могилой.
Преобразится судный день,
тамтамы грозные – в напевы,
нисходит свет Небесной Девы,
и блещет белая сирень.
1978
* * *
Андрею Белому
За бренной славой не охотясь,
иду, свободный и ничей,
к тебе, мифическая Отис,
к тебе, воинственный Орфей.
Цвета имен – пурпур заката.
Падет на траурную медь
круговращение Арбата,
метафорическая сеть.
И горечь лет, прошедших мимо,
и фонарей желтофиоль,
и прозвучит – Неопалимов,
как приглушенная бемоль.
И подвизается вития
развеять суженую смерть,
встречальный голос, литургия,
прощальный возглас – круговерть!
Сестра возвышенной псалтыри,
твои нетленны письмена, –
сияет в иноческом мире
Неопалима Купина.
Парит, чарующая взглядом,
летит, развеивая вздор, –
над мелодическим разладом,
в сомнабулический простор.
И просветляющею притчей
уже за Клиниками вширь
зарей встает Новодевичий
неугасимый монастырь.
Там незабвенны Соловьевы,
заветов праведный погост.
О Иоанн, о логос-слово
в неопалимых кущах звезд!
Надеждам новым – не смеркаться,
рывком – отброшены назад,
плыл купиною инкарнаций
желтофиолевый Арбат.
Явленья призраков несхожи,
багровый занавес упал,
два отрока – Борис,* Сережа,**
фосфорецирующий зал.
Партера хлесткое молчанье,
и жестов лоск, и злость молвы,
встречают "Первое свиданье" *** –
ужимки ряжены[, увы!
Увы, увы, в чертогах снов
смычками буйствует Гржимали,
певец двусмысленности слов
не узнает себя в финале.
Котурны требуют Бориса,
хотя какой же он Борис?
Он – дева Отис с Озирисом,
елейно-эллинский Парис.
Следит язвительно за мною,
спешит на дерзкий тет-а-тет,
своей мистической строфою
скрепляя умысел примет.
Игривый бард, не мне ль писали
сакрально-горний парафраз?
Однажды суженой назвали
соединяющую нас.****
Твой гений, пламенный и гордый
сошел в печальные тома, –
и зазвучали клавикорды,
как бы сошедшие с ума.
Воскресе дух! Непостижимо,
но там за дымкою – она,
светлолетящая стремнина,
Неопалима Купина.*****
___________
Есть место на земной поверхности священно,
сподвижником святых отшельцев обретенно.
Угодники, оттоль восшед на небеса,
оставили свои святые телеса,
которые, прияв усердные моленья,
даруют мир, покой, скорбящих исцеленье.
Так завещал из мглы веков
М.М., поэт наш, Херасков.
1972
* * *
Борису Бугаеву
Антенны, антенны, антенны,
антенны в жемчужном саду,
и снег, осеняющий сцены
в Охотном веселом ряду.
Вот Некто - зовется Андреем,
фигура его - фолиант.
Порывами гиперборея
овеян шлафрок и талант.
В изысканный тон Петербурга
одета манежная стынь,
напор и остроты Панурга,
с немецким акцентом латынь.
Сей говор и облик известный
в планкарте случайно найду.
И умысел сонно поместный
исчислю в текущем году.
Исчислю желаемый town*,
чертог поднебесных забот.
Вставал чертежом Гетеанум,
как слепок сиявших высот.
И речи, как некая милость,
и милость, как тайный загад.
И чудище двигалось, мнилось,
теснилось на мглу баррикад.
1962 г.
_____
· Город (англ.)
Н. ГУМИЛЕВУ.
***
Благородство надежд доверяют бумаге,
тайный символ судьбы сотворит божество.
Все нам видится сон и величье отваги,
открывающих строфам свое волшебство.
Но упал ты, отнюдь, не на скошенный клевер –
на холодную, грубую, чуждую твердь,
развернувшись плечами в отеческий север,
где полярной игрой осеняется смерть.
Млечный путь не отметил бесценной потери,
друг-пиит не скорбел, к изголовью припав.
Но ютились в саванне поникшие звери,
и застыл на бегу беззащитный жираф.
1961
А.АХМАТОВОЙ.
***
– Кто эта женщина в театре полигамий?
Я вопрошал, косясь на облака
– Кошачий дух, достойный египтянин,
он здесь творит несметные века.
Так, рассудив, ответил Модильяни.
27.08.04
Чтица.
Белыми пишем и синими,
красен влекущим запрет.
Никнут безвольные лилии,
гневно сверкает буфет.
Родственны воля и боль,
чтима закалка булатова.
Смыслов рассыпана соль.
Сонно читает Ахматова.
03. 09. 2004
ОЛЬГЕ КИЛЬЧЕВСКОЙ
***
Я не знаю, как случилось это,
смерть призвав, обручена с петлей.
Годы, дни, рождения и лета:
шестьдесят и схлещенно – восьмой.
Ты ушла, Орфею приурочась,
вход в Аид, строфою искупив.
Слышишь ли, надмирно средоточась,
вечный шум волнующихся нив?
Отпущаше (вольному – неволя?)
грех гордыни, мелочных обид.
Как ты там – уж Ольга, а не Оля,
чья судьба свиданью предстоит?
Желтый Спас с багряною рябиной.
Кто еще за меньшею сестрой?
Вот и минул август твой любимый.
Верен духу поминальный строй.
Может быть, всевидящие пальцы
в судный день распутали клубок,
отстранясь от мира постояльцев?
Мир не властен. Властен только рок!
Только ты, поверившая, знаясь,
с сердцем правды, только с ним одним.
Уходить – чужим не подчиняясь.
Весть прияв, пророк неоспорим!
1968
Р.ГАМЗАТОВУ
***
Который месяц ждет жена,
а путь далек меж Черных гор,
"О нет, не любишь ты меня",
потупил путник взор.
Тревогой всадника томя,
зовет, зовет прощальный хор.
"О нет, не любишь ты меня",-
откликнулся простор.
Коня, полжизни за коня!
Несется конь обезумев.
"О нет, не любишь ты меня",-
стучит в ушах напев.
Я так спешил, я так спешил,
и вынес конь из-под огня.
"Я так ждала, я так ждала...
О нет, не любишь ты меня!"
Цветами спальня убрана,
и, позументами, звеня
вошел седой джигит.
"О нет, не любишь ты меня".
Пред ним - прекрасна и юна,
покойница лежит.
1969 г.
Л.Н.МАРТЫНОВУ
Дельфийский маг, поэт Л.Н.Мартынов
читал мои загадочные строки.
Исчислив явь в мантическом потоке,
я наблюдал полет аквамаринов.
С небес далеких падали Икары
в дейтерий, твердь, на огненные роды.
То длился день по циклу менвантары
еще не расхищаемой природы.
Не так ли мы известною дорогой
все кружим здесь и там, магистр Гораций,
по анфиладам грез и декораций,
в долинах сна, над плоскостью убогой?
Диагональ.
Время кружится. Уж скоро февраль.
Бескомпромиссная диагональ
режет на юг и на север спираль,
снежных метафор великая даль.
Но не печаль, а могучий аккорд
стужей озвучится. Аэропорт?
Вот он, за облаком!
Сказочный норд,
ты раскрываешься словно вуаль –
недостижимый предел и рекорд.
Это твоя, поднебесная сталь!
Боль искушений, сиянье реторт,
несоразмерны разбег и эскорт.
Всё подитожится? Это едва ль.
Время двоится и грезит февраль.
2003
У.КЕМЕЛЬБЕКОВОЙ
* * *
У.К.
Путник, ты нужен кому-то,
весел и ярок Шираз,
сердца коварную смуту
не исчерпает рассказ.
Богом прошу, успокойся,
верность судьбе сохрани,
вот они струны - откройся,
вот они руны - усни.
Путь обрывается круто
в черные омуты глаз,
ночь ли, сердечная смута -
все позабудет Шираз.
Снова картины Тавриза,
небо, бескрайняя степь,
легкие струны Хафиза,
полночи черная крепь.
1979 г.
Придел.
Ворон привечу и дроздов,
неслышно речь ведут растенья.
Моё последнее гнездо.
Привет, привет, уединенье.
Свои спокойные шаги
я измеряю этой мерой
оградой тихой, светло-серой.
А дале – не видать ни зги.
Но слышу я восторг и рост,
как рифмы веют надо мною,
и дух вздымается волною,
колебля временный погост.
Да, все мы здесь. Частицы сна
даруют смелые приметы.
Стоят нездешние планеты
окрест знакомого окна.
И мы вдвоём на зов летим
к печально близким и родным!
2000г.
Со-знание.
Необозрим великий океан,
я слышу плески, столкновенье вихрей.
Но голоса, казалось мне, утихли
пред обозреньем грозных панорам.
Сама рука сбивается, спешит,
она летит в загадочном полёте
как контрабас. В космическом гавоте
он есть огонь – над музыкой парит.
Замедлен гром. Растянутые ноты
полны иносказанием страстей.
Во всём объеме долы и широты –
лишь отзвук числ расставленных сетей.
Мантрически, как пушкинская сказка,
наполнит ум волшебным веществом.
Навстречу им! Не требуйте развязки –
пирует дух в сознании пустом.
Парсеки бездн! Приблизит бесконечность
невнятных сил мышиная возня,
тот вечный путь, таинственная млечность –
иное "я" окутает меня.
Но диалог Вселенною возвышен,
чтоб удержался в памяти времён
мелькнувший сон под рухнувшею крышей.
Чтоб говорил сознанию Платон!
2003
***
Смерть – моя подруга, не из местных,
и не раз во взорах ты мерцала.
Ты поставишь впереди известных
новое заглавное начало.
Успокоишь и начнешь движенье,
но не выдашь тайны после встречи,
лишь тогда, когда начнётся пенье
я настигну смыслы новой речи.
Пусть для нас сужденье будет ново
и не всё расписано по книгам,
я войду в молчание сурово
и вернусь нежданно странным мигом.
Уж стучат решётки кочевые,
но зачем невидимости тренье?
Я найду дороги запасные,
зазвучит мое стихотворенье.
Очень давним, языку далёким,
там не ищет видимое око.
Отстранённо близким, одиноким,
но к тебе направленным потоком!
2004
Прибежище
Веленье Севера, окрест
не – плоть, божественного прок.
Ты, Запад – воинство, насест,
и южножертвенен Восток.
Земных сознаний города,
ваш крик впечатан в равелин.
Простите сушу, плачи льда
и хляби донные равнин.
Последних символов рекорд,
кто размышлениями горд?
Во искупленье гневных орд
послужит нам аэропорт.
Земные хроники. Канун.
Смятенье истин входит в рост.
Неколебимы вождь и лгун,
Храни прибежище, форпост,
в наветных гневах новых Лун!
2004
БУЛАТУ ОКУДЖАВЕ
Письма.
Напой мне ласково частушки,
Есенин их когда-то пел.
Молчит Катулл. Не пишет Пушкин
и даже Тютчев онемел.
Я не в тоске. Да ум зависим!
Что толку мне от книгонош,
обложек с запахом галош.
Но как давно уж нету писем!
Ушёл хозяин. Никнет дом.
Никто не бросит нам – "Куда-то!"
Всё отродясь и испокон…
Но как давно уж нет Булата!
2000
ВЯЧЕСЛАВУ КУПРИЯНОВУ
Письмо Вячеславу Куприянову на деревню в Германию
В глухой деревушке немецкой,
проездом на Танарифе
сижу на космическом рифе,
тебе благодарен заране.
«Какая, однако, эпоха»,
говаривал миру Мартынов.
Не плохо, родные, не плохо.
Свобода – неплохости имя.
Сегодня – печаль. Годовщина,
Великий соратник покинул
земное своё воплощенье,
но трепетно духа движенье
еще не явившейся книги.
Себе – пожелаем удачи!
Когда заколочены дачи
мы чувствуем это движенье.
Не спрячешь его притяженье,
бессмертного духа метанье.
Молчание – избранный дротик,
уже не нагонит невротик
нагое, как лук, умолчанье,
и скроется недомоганье!
На всех исполинских широтах,
и всех нерассказанных сагах
все та же причина оврагов
на наших незримых бумагах.
Как в дымчатых снах никотина
сигарным рефреном двоится
и форум рассудка стремится
как воздух к сигнальному флагу.
Но ныне (не нынче, конечно)
с любимой пирую грибами,
картофельный соус кружится,
он здесь и командует нами.
Обдумаешь многое. В прошлом
встречали прекрасные лица.
В своем поведенье надличном
стихи представители Солнца,
но мы в глубине не тарифной
грешны самовластьем бумаги.
Привет тебе, поздняя осень,
Вы, рифмы, – стопы муравьиных,
упругие в каждом вопросе.
Я – здесь, отражаюсь в витринах,
стихах о подспудно зелёных,
классичных по осени, смелых,
изящных в своих электронах.
И ей, госпоже интонаций,
я следую скромным примером,
чтоб бодрости не примелькаться,
не скрыться на поприще сером.
Привет вам, вожди Танарифе.
Свобода – поэзии имя!
Она появляется в гриме.
22.10 2004
ВАЛЕРИЮ ГАЛЕЧЬЯНУ
Муравьи
Симптомы бешеных рулад,
ты одиозен, новый свет.
Суровых стражников пикет,
движений брошенных парад.
Неведом пленникам укор,
забыты древние бои.
Во весь магический простор
помчат сознания рои.
Мы муравьи, мы муравьи!
В туманных сумерках Фавор.
2004
Юлии
Тайна златого улея,
зов драгоценных лир.
Встретит Ромео Юлию,
Тень моя, сон, Шекспир!
Чаши и ритмы чар.
Мы – долгожданны в свете.
В небе скользит Икар
следом за Капулетти.
Вот и Монтекки ждут
сладкого сердцебиенья.
В зареве нетерпенья
лики моих минут.
Гимны и Зевсу, и Гере!
Славлю нетленную стать.
Боже! Как радостно встать!
Просто коснуться двери!
1999
АНДРЕЮ ЗЕЛИНСКОМУ
Весна священная.
Привычна нам рассудочность весов,
порядок целого, фрагменты пониманья,
но жаждет дух магического знанья:
стремительно колышимых основ.
На этом захолустье заводском,
или в другом – столь лиственном и сельском...
Как чудится в свидании апрельском
весны священной вдохновенный гром!
Внимай, неугомонный, и молчи!
Что ж, трепеща, изведаем разлуку.
Но, говорят, уже летят грачи,
преодолев пространственную муку.
2003
ПОСВЯЩЕНИЕ ЛИ БО
Весенний прилив щебетанья.
Как будто изжита разлука.
Смиренный, ты странствуешь в муках!
Незрячи глаза пониманья.
Ужели напрасно позвали?
Полны именами реестры.
Великих походов оркестры
прочнее испытанной стали!
Читаю Ли Бо в переводах.
Печали, печали, печали.
Как тени великих походов,
легко мы по склонам бежали!
2003