Все это бред. Параноидальный, депрессивный бред. Я совсем не вижу смысла в «надлежащем». Что такое – «надлежащее»? Традиционность. Так надо. Твои предки жили так, твои родители поступили именно так, и ты должна сделать то же самое. Хотя бы для того, чтобы отдать должное всей этой веренице мужчин и женщин, совокуплявшихся на протяжении нескольких тысяч лет. Одно и то же, всегда, много-много раз, одни и те же движения бедрами, шлеп-шлеп… вот дикий еще человек, грязный, и его подружка на четвереньках перед ним.
Длиннющая цепь похоти, насилия, любви, нежности, согнутых ног, вздохов, километры разодранных кружев, стон на выдохе. И все это только для того, чтобы появилась Я.
Давай, они ждут! Сидя где-то в раю, смотрят на тебя и дружно подзуживают:
Вперед, продолжай наше великое дело – трахайся. В этом твое предназначение, оно вписано в линии на твоей руке. Выбирай, раздвигай ноги, принимай, привыкай и слушай звук выходящей кисточки из тюбика с тушью. Трахайся! Только так ты продолжишь себя и подаришь вечную жизнь нам. Чередой перерождений и смертей мы будем вечно на земле, и твоя промежность станет всем нам дорогой к бессмертию.
Мне противно. Я смотрю на того, кого выбираю. Незримые руки подталкивают, холодные их прикосновения, помнящие формы животной похоти, желающие через тебя снова прикоснуться к этим формам.
Неслышные голоса тихо, а затем громче и громче умоляют, требуют: отдайся и полюби его. И за всеми пульсирующими голосами и оболочкой инстинктов, я боюсь. Я не желаю делать больше то, чего я не хочу. Все эти невидимые нити, тянущие мои руки к чужим плечам, заставляющие касаться пальцами чужого живота… Я не желаю быть марионеткой. Принятое решение пугает бестелесных призраков, они прячутся по углам. И вот я одна. Словно все заново. Воздух вокруг кожи, движения головы. Я смотрю на того, кого выбираю. Он молчит, его глаза, за тонкой плёнкой век, двигаются. Он видит не меня, кто-то внутри него смотрит на грязную дикую женщину на четвереньках. Отдайся и полюби его. Как? За что? За марионеточные шлепки одного единственного инстинктивного движения? Он улыбается. Ему весело наедине с «не своими» воспоминаниями. Он не знает простых вещей, он все усложняет. Его ласковый голос, похожий на тысячу голосов его предков, со временем станет скрипучим, его характер быстро огрубеет, достаточно быстро для того, чтобы называть меня «сучкой». Он мог бы быть красивым, но он смотрит на мир глазами озабоченной своей прабабки, и слышит мои слова ушами дикого грязного человека. Я не люблю его. Он ловит мою мысль, и, грязно выругавшись, начинает курить, ходить, переживать. Переживает чужое разочарование во мне. Я не люблю. Я хочу выйти из игры. Эта мысль громче прежней. Сотрясающая дом, мир, достающая до неба, и в ответ ей - расколовшийся звук грома. Притаившиеся было голоса, с новой силой заскулили, заныли разрывая мозг. Ты должна, дай нам наследника, продолжателя. И их дрожащий страх дышит холодом, сковывает запястья, передвигает ноги в сторону того, кого я выбираю. Того, Кого Выбирают Они. Наследника…. И все? В этом высшее предназначение? Родить человека, который всю жизнь будет ненавидеть тебя за то, что ты выкинула его в эту жуткую жизнь, наградив страхами и болью. Человека, который будет говорить тебе прямо в лицо: Я не просил рожать меня. Человека, который под конец своей никчемной жизни, так же ненавидимый своими детьми, тихо умрет в своей постели, старый и больной, с последней, беспощадной и злой мыслью о своей матери. И так дальше. Бесконечный круг. Я не вижу смысла в продолжении этого порочного круга. Это не мое предназначение. Я не могу видеть эти чужие руки, чужие губы, слышать этот чужой голос. Я не могу раздвигать ноги и позволять горячему чужому члену, словно живому щупальцу, делать меня своей. Заполнять меня собой, убивать во мне меня, превращая в кого-то другого, покорного, ласкового, нежного. Тихое узаконенное убийство. А после всего этого продуманный ход: семья-работа-семья. Работа? Любая работа, даже любимая, со временем осточертеет до блевоты. Тупое перекладывание бумаг, тупые телефонные разговоры, все доведенное до автоматизма. И немного времени для тебя настоящей. Рисуй картины, пиши стихи или повести. Все как у людей. Зачем? В слабой надежде, что после смерти твоей останутся кучки зарифмованных слов, или кто-то даже снимет фильм по твоей книге. Но тебе то уже будет все равно. А пока ты превращаешься в зомби, исполняющего чужую волю, и вписывающегося в чужой сценарий, каждый день выполняя один и тот же ритуал, придуманный не тобой и именуемый судьбой. Нет! Призраки в испуге забиваются в угол. На миг возникает видение зародыша. Нежно-розового, улыбающегося в утробе, шевелящего ручками и ножками. Мой ребенок? Да нет, это я сама. Я, в начале и в конце своей жизни. И пуповина эта – неразмыкающийся круг времени. Несвобода. И теперь совсем не выносимы эти горячие ладони на моих плечах и липкая близость влажной кожи. Тем легче теперь.
Улыбаюсь мечущимся призракам и открытому настежь окну. Снова все как впервые. Мокрый запах города, желтый свет ночных фонарей, искаженное лицо того, кого они выбрали, протянутые его руки, угасающие, умирающие голоса в голове, и медленно приближающаяся земля…
Где-то далеко-далеко заплакал Бог.