Люблю галлийский мягкий слог,
железный лязг германского наречья,
славянский смех днепровского поречья,
романской речи песенный напев.
Люблю, Шварцвальд, когда твои изломы
горбатятся под солнца утюгом:
ушли в историю давно уж камнеломы,
вода играет мельниц колесом.
Люблю Вогезы в соснах и Эльзас,
дарящий радость жизни и вина,
где Рейна бьется редкая волна;
Бургундии холмы в полдневный час.
Здесь пролегает путь Экзюпери,
Его нога ласкала эти камни.
Прислушайся, остановись, замри...
Открыты окон мирно ставни.
Забыто - почему, на ком лежит вина.
И, слава богу, нет клочка земли
тяжелым оккупантским сапогом примятой
и писем, временем измятых.
Я приземлился на другой планете,
Жестокость зим здесь сведена на нет:
Хотя еще не Серенгети,
Но явно и не Амурзет.
На этой большой и странной планете,
где любят по-другому и думают не так,
рождаются, впрочем, такие же дети,
А рухлядь молча несут на чердак.
Здесь будет утешена скорбь всего мира,
завяжется новая где-то война,
и будут дарить со здешнего пира
куски пирожных и бокалы вина.
Здесь чувствуют к другому
не больше чем на пятак -
смешное заблуждение
и все совсем не так?
Давно, совсем давно, не здесь,
там, на другой планете,
что родиной осталась для меня,
остались старики и дети.
Но не забыты, нет, узоры Хохломы,
распевные мелодии приокской стороны,
былины и сказания русской старины,
и задушевный голос балалайки.
Встают перед глазами
Исаакий, мол и Спас,
и Тихвин за лесами -
все помню, как сейчас.
О, родина моя, уже ль ты за холмом:
Родина Сталкера и Городового,
Лешего и Станового,
Приказчика и Подрядчика,
Ремесленника и Растратчика,
Пивовара и Зубоскала,
Беломорканала,
Душечки и Полкана,
Носа, Бедного Чиновника,
Трех Богатырей,
Шестой Палаты, Иванушки Дурака,
Отцов и Детей,
Бесов, Комбатов и Ренегатов.
Ингерманландией она звалась,
где до Карелии рукой подать,
где русский мужичок бредет сгорбясь:
вестимо, матерь землю уж орать;
чухонец с берега закидывает сети.
Она осталась ею, прежней падчерицей
злой судьбы старухи,
хотя прошли давно уж времена разрухи:
так изменилась и осталась сама собою,
не уступая времени железному прибою.
Узнаю вас - черные крыши,
репейник в саду, бузина.
На скамейке старик, как и прежде:
- Привет, как дела, старина?
Он посмотрел отвлеченно,
закурил и налил вина:
- Ушла от меня Надежда...
Да, на хрена она?
Горький в скверике,
покрашенный бронзовой краской,
пионеры напротив в золотой раскраске:
облупившиеся и заброшенные.
Здесь стоит еще кинотеатр "Колос",
где плакал мальчик про себя в голос,
поведавший ему в детстве,
что трагедия и величие живут по соседству,
о муках и судьбах "Войны и мира" -
Здесь торгуют товарами со всего мира.
Логическое продолжение или начало конца?
Провидение или злая игра рокового слепца?
Впрочем, Андрей Болконский и Наташа Ростова,
Вы начали забываться уже в Бабстово.
Вот новый банк. Здесь раньше была поляна:
дорожка, петляя, меж елок вилась,
мужичок, бывало, пройдет полупьяный,
пионерия прибивает скворешник, смеясь.
Здесь теперь зияет даже не яма:
летают известья над антенной кружась
о том, где находится гора Фудзияма
и что там с йеной у них за страсть.
Поделили районы доходам согласно,
в соответствии с монополией негласной.
Посадили пару магнатов для острастки,
подвергнув этот факт огласке.
Потом навалились будни
и пошла жизнь своим чередом
через пень-колоду или так, кувырком.
Где вы, моего детства года?
Время вставило ногу в стремена...
Повар Мишкин, короткие штанишки,
фабрика "Заря", да на главной улице два фонаря,
Патина первомайской демонстрации,
голосистые ораторы с конфетти, но без иллюминации,
ботинки в универмаге,
нашли их, неизвестно на каком продскладе:
Лакированные, черные - очередь.
Народу невпроворот, ажиотаж:
- Ботинки из папье-маше!?
- Блажь!
- Нет, сам не доносил.
- Алкаш!
- Точно! В вытрезвитель его срочно!
А носили их исключительно покойники,
но основная масса народа
просекла происки антипода
и послала их обратно в город
по народному телефону
без большого шуму и звону,
Где же вы теперь времена
фирмы "Рога и копыта"?
Осталась одна старуха,
да разбитое только корыто.
Возможно, смешное заблуждение
и все совсем не так?
Вновь улетаю с этой планеты
в иные, далекие, но такие знакомые края,
где так же шелестят краями газеты
и горят автомобилей прожектора,
где взрослеет дочка и ждет жена.
Поставим точку и выпьем вина.
Дождь смывает снег,
как время стирает память.
Жизнь замедляет бег,
не уставая ранить.