Я был - не по своей вине -
Мятущейся мишенью мертвых пашен.
Четыре с лишним года на войне,
Потом - полвека без вести пропавшим...
К своему одиночеству обращаюсь по имени-отчеству.
В своей державе быть собой – тягчайший, смертный грех.
Я никогда не был антисоветчиком, антипатриотистом... Я всегда был антиидиотистом, чего еще больше не прощают... Я никогда не испытывал неприязни к государству - испытывал неприязнь к той мерзости, которая творится около него.
От Чечни до второй мировой
Поэтапно вернулся живой,
Чтоб вглядеться
Оттуда -
Сюда -
Через сумерки слез и стыда.
Хрупкое государство под названием – Детство... Ему нет забвения и нет в него возвращения. Кто его лишен – не простимо, непоправимо. Я однажды чуть не сгорел от запоя, когда хотел в него возвратиться. Остановил сумасшедший крик из глотки: а вдруг не получится выйти из запоя? – и этот страх победил.
... Невозможно забыть и страшно терять. Но возвращаться нельзя: пришел, увидел (не то!) – и потерял.
Это всегда болит, «как у солдата отнятые руки»...
Я не антисоветчик, не антипатриот... Я пишу только о том, чего нельзя повторять в жизни.
Если повернуться к жизни в профиль, откроешь сундук с пережитым... И найдешь столько ненужного, что без юмора жить нельзя. Серьезное окажется ненужным и наоборот.
Я себя над Лениным чищу.
Я сверху, а Ленин - внизу.
Захочу- сяду на лысину и поеду,
Но ни в коем случае не повезу.
Я припаду к земле душой, вмерзая памятью в Россию...
Поздний, единственный, близкий,
Кто мы, дружище, скажи?
Мертвой страны обелиски
Среди завьюженной ржи.
Дали Мише "Нобеля" с разворотом шнобеля.
Но я, пройдя мирскую бойню, оставлю память о стране - о нынешней и той, что помню.
Чернь бездумна и дика, что сегодня, что встарь. Сам себе я владыка, сам набат и звонарь.
Далекая луна.
По травополью
Иду сторонкой
От грызни земной.
И боль моя
Становится не болью,
А частью жизни,
Сросшейся со мной.
Жизнь моя принадлежит Державе. Смерть моя принадлежит Державе.
Что же лично мне принадлежит?
Мне страна подарила стальной, не терновый венок... Я за несколько лет стал на десять веков одинок.
Молитвы. Плач. Песни и пляски. И в этом зверином лесу себя в инвалидской коляске я в "светлое завтра" везу.
Сам пред собой в закате золотом - слепой пастух, растоптанный скотом.
Я был
Не по своей вине
Живой мишенью
Мертвых пашен.
Четыре года -
На войне,
Полвека -
Без вести пропавшим.
Монографией века,
Жесткой оптикой дня
И герой,
И калека
Молча смотрят в меня.
Находиться и действовать в состоянии измененного сознания: выставлять оценки своим мыслям, действиям в произвольно измененной политсреде.
О чем я не мечтал –
Не помню сам:
Пройдет война,
Вздохну на всю планету,
Всем детям – хлеба!
Взрослым дам вина!
И в мир уйду,
Где героизма нету.
После скитаний по земле, и не найдя жилья, я возвратился сам к себе и не узнал себя.
Осудил меня век для кочевий - возвращаться до смерти домой.
Воет душа
Так удушно и сдавленно,
Выплакав слезы
Надолго вперед.
Вот за то, что не слеп по команде – стал тенью от века...
Я боюсь шевельнуться: сидят во мне черные сны.
Темный парус над общей недолей. И сидит здесь душа моей памяти – псом, на цепи...
Я тем и отличаюсь от многих других, что пишу только о пережитом лично – о жизни своей, сверстников, близких. Если кому-то непонятно, нет трагедии. Тому, кто не бывал в заключении, не объяснить вкус хлеба тюремного. Надо ли это переживать? – наверное, нет...
Врагов у меня нет, в моей задаче – только дружить. И слишком мало времени осталось на циферблате моих часов для обид и какой-то вражды. Успей улыбнуться, подарить кому-то радость, это сейчас мой девиз.
Но враги почему-то постоянно есть у государства (смотри по телевизору). И все-то на него, бедного, вероломно налетают.
Дело в том, что в моем творчестве нет никакого лирического героя. Это литературоведческое определение, родившееся, если не ошибаюсь, в шестидесятых годах, обошло меня стороной. Я никогда не использовал эту форму, а просто жил и выражал то, что довелось прожить – эмоциями. Мне жизнь отвалила немало, и в каждом стихотворении я совершенно искренен. И тогда, когда через наше село под Харьковым проходили армейские части:
«И пошел я рядом
С ними вдоль села.
Шел в солдатских валенках
Ростом не по мне,
И остался маленьким
Где-то на войне».
И потом, когда...
«Кипит снегами полынья,
Бьет по лицу, по синей коже.
Стоит над тундрой
Тень моя,
На сорок лет
Меня моложе».
Думаете, мне - малолетнему участнику войны - было не обидно, когда
«Гремя огнем и блеском стали,
Победоносный свой уют
Пропили мы и просвистали.
Враги давно друзьями стали
И нам на нищенство дают».
И моя ли вина в том, что
«Шел в коммуну паровоз –
Оказалось, мимо.
Утонул в потоке слез,
Ни огня, ни дыма...»
Момент истины для меня - в каждом стихотворении. Ничего не скажут читателю мои биографические подробности, которые, поверьте, весьма банальны и достаточно описаны многими хорошими писателями (тем же Солженицыным). А я стихами живу, осмысливаю ими действительность, заключаю в формулировки, чтобы жить и думать дальше.
Другое дело, что в мою задачу как автора входит не просто писать, но создавать читательскую аудиторию, которая будет это прочитывать так, как мне хотелось бы. Читатель не должен действовать по формуле, которой, скажем, научили его в средней школе: «Дай все сразу и сейчас». Он тоже должен всю жизнь учиться читать и понимать...
Тело каменным стало. Душа только помнит побои, отшагав со страною ее исторический пласт.
Каруселька страны,
Каруселька судьбы,
Каруселька...
Смех и слезы – лечу,
Закружила ты в доску меня.
Так увечно прожил. Так калечно рассвет прозреваю...
Я понимал – потребуются годы,
Чтоб осознать трагический урон
И в черновей российской непогоды
Вернуться после личных похорон.
К покаянью души я годами иду в свою Мекку одиноко и молча, как пропавший без вести солдат.
Обращаюсь сквозь глумь и молву
Во четыре конца неуюта -
К мировому братанью зову.
Я припаду к земле душой, вмерзая памятью в Россию.
Поддержи меня, Родина,
Не лишай только мужества жажды:
Дострадать, досказать,
Догореть без остатка хочу.