Среди огромной глыбы льда,
Жыл эскимос Сарвинага.
Квартир и дач он не имел,
И на морозе не потел.
С утра пробежка,
После - душ,
На завтрак пять замерзших туш,
Любимых им, пингвинов Гути,
А после, нагоняя жути,
На местных медведЕй и нерп,
Как бумеранг, кидает серп.
И как гарпун, тяжелый молот,
Он в них кидает в лютый холод.
И в медведей он их кидает,
В оленей, котиков, якутов,
И в эскимосских алеутов …
А как вспотеет и промокнет,
Идет в ярангу, и
там сохнет.
И жарит вновь пингвинов Гути,
И быбыль-гумку «Тутти-Фрутти»,
Себе он защеку положит,
Когда поест, чтоб обезвредить,
Возникший кариес внезапно,
И от цинги предостеречься,
Ведь в тундре нету витаминов,
Они от холода там мёрзнут.
Зато там есть киоск ларёчный,
Где много всякова товара,
И добрый дядя киоскёрщик,
Даёт его всем без базара.
Даёт без денег, а за шкурки,
Убитых меховых животных.
За золотой песок и камни,
Различных ценных минералов.
Так вот.
В ларёк Сарвинага шёл,
За табаком, дезодарантом,
Серпом и молотом, и солью,
И спичек взять, в ларьке без денег.
Но киоскер, хотя и добрый,
Имел как все – крутую «крышу»,
И «крыша» часто наезжала,
К нему в ларёк по первым средам.
И хоть тот день был – понедельник,
Вся «крыша» там уже сидела.
И ожидала день расплаты,
Поскольку денег не хватало.
И вот, герой наш, напевая
Вторую песню «Лакримозы»,
С аленью шкуркою под мышкой,
К ларьку пришел, собой довольный.
«Мая хатела десдаранту,
серп, молот, соль и спичка.
За всё даю аленью шкурку,
Ат северный алень, однако».
Тут «крыша» как расверипела,
И как давай кента метелить,
Пинать ногами и руками,
И бить его аленьей шкурой.
Все, в голову стремясь ударить,
Поскольку печень всю отбили,
И почки, сердце, селезенку …
Ваще все недра отстегнули.
Такая злая была «крыша».
Сарвинага был в настроенье,
Простил ребят в коротких стрижках.
И, как закончили дубасить,
Сказал братве: «Однако, хватит».
Усталые бандиты взмокли,
И на морозе, простудились.
И от простуды и обиды,
Они, все разом – застрелились.
А эскимос собрал в ларьке всё,
В торбу, висевшую на шее,
И поволок он по торосам,
В свою ярангу витамины.
И там он ждал весну, в обнимку
С последним из пингвинов Гути.
С утра с пингвином в тундре бегал,
И принимал с пингвином души.
Смотрели телесериалы,
Играли в шахматы вдвоём,
Ходили как-то на охоту,
И весь засрали водоём.
Где жили нерпы и тюлени,
Когда там жил Сарвинага,
Один, без всякова пингвина …
Вот были раньше времена!!
Сейчас со спутника посмотришь:
Свинарник, чище полыньи.
А раньше рыба в ней плескалась,
Пила и молот, и киты.
И в ней «Титаники» тонули;
И Амундсен там замерзал;
И Крузенштерн там потерялся;
Колчак, там, пару раз кирял.
Но жив савраска сорвиногий,
И Гутипин гвинжыв, подлец!
Ведь это он – герой поэмы,
Хотя и чукча молодец!
Всю зиму он прожил с пингвином,
Кормил, поил, и телом грел,
А утром, жирную скотину,
Сарвинага забил, и съел.
Весь день он жрал пингвинью ногу,
Весь вечер, чукча ласту грыз,
К зиме, он – четверть не осилил,
Такой отъелся спиногрыз.
На восемь лет хватило туши,
Последнего из Гутикан.
Но, всё же, умер, от обжорства,
Сарвинага – алень, баклан.
PS. Не говорят о мертвых плохо,
Но это не некролог ведь,
О радикально-новом это,
Не нравитца, так не читай!
Чё я ещё могу сказать.
ВМ/ГУт. 25.6.97. ХХ в. ээ.