из города, беспорядочным ворохом улиц сваленного на самый край побережья, ещё никто не уезжал.
слишком жестоко било солнце в полуразрушенные стены на севере,
где городская дорога выползала из пыльных трущоб,
чтобы сдохнуть в сотне метров от них, высохнув в рыжем песке мёртвого простора.
слишком нежно просыпалось море и дарило надежду каждое утро.
даже раз потеряв её, человек вновь приходил и брал с рук.
море знало в этом толк.
знал и город.
поэтому за много лет они не отпустили от себя ни одного человека.
впрочем, лет никто не считал.
как не считали потерь,
песочным налётом отпечатанных на лицах и скрывших, смешную в этой ненависти, нежность.
зачем?
сам вопрос пугал здешний воздух своей чужеродностью и жестяным звуком вселенной.
нет, и не было никогда под раскалённым небом ничего,
кроме этого царства незаметных смертей.
не могло быть.
здесь плакали сумерки масляным блеском двенадцати ламп, по одной на акрополь.
по одной, потому что ни к чему яркий свет там,
где, даже в темноте, душа остаётся единственной твоей ложью.
да и не было больше ни у кого ни ламп, ни свечей –
остальным жителям города хватало иступлённого солнца,
и ночной мрак принимался ими как избавление.
только двенадцать акропольцев не могли позволить его себе.
ибо ночь – такая же благодать, как лёгкая смерть –
даётся лишь в обмен на иллюзию твоего права быть.
и если лёгкая ткань самообмана не скрывает изгибов твоей жизни,
значит, имя твоё звучит как шорох бархата после грозы, и дом твой – акрополь.
странный город. странный.
но не более, чем любой другой, из тех,
что переполнены суетой и влагой безымянных героев будней.
только влага здесь дороже золота.
дороже молчания, что течёт с двенадцати холмов и даёт силы на новый рассвет.
и получивший право на этот город,
избавлялся от всех «вчера» и от единственного «завтра»,
избавлялся от влаги, которую ненавидят во всех городах мира и называют слабостью, избавлялся от самого себя.
акрополи вбирали в себя всё, что могло помешать познать улыбку идиота –
человека, не знающего своего лица.
именно здесь он перестал слышать своё прошлое.
оно исчезло,
как исчезает утренний туман – тихо и тоскливо, ранено отползая за край сознания.
прошлое не может фальшивить.
но разве отсутствие звука гарантирует нам точное исполнение?
этого нельзя понять.
нельзя, пока не окажешься в этом городе.
не задохнёшься клейкой плёнкой песка на своих губах
и не почувствуешь последним живым атомом сердца, что все иллюзии твоей жизни –
лишь попытка удержаться в ней.
попытка не прийти сюда, в иллюзию самого себя, потому что это уже –
навсегда.