Беззубым лунем опустился ниц,
упал на плаху, растопырив руки,
подмяв собою веру плащаниц,
объятый горем этот близорукий
прошедший день… Он так стучался в дверь,
лаская сов стихов моих и песен,
а рассвело – ворвался словно зверь,
и было бесполезно троекрестье…
* * *
Продавали душу
на блошином рынке –
жалкую, немую, выпитую в ноль –
за одну полушку
в новые ботинки
одевая дурней,
пропивших любовь.
* * *
Впивается, душит, щемит троеточье, --
над брачною простынью, словно в намаз,
весна распластала хвосты по-сорочьи,
изъяны соперницы сдав напоказ;
кричали «Вся в белом!», и, вот вам: под гримом --
пустой мишуры и баклуш сабантуй,
а горлышки битых (не к счастью!) бутылок
у ветра прощальный сорвут поцелуй…
* * *
Нет, не вышло из меня Бовари,
не смотри так, не смотри, не смотри!
Рассчиталась я на раз… два и три…
только вальс не состоялся внутри;
на три четверти хлебнула зари:
догори, мол, за меня, догори,
а вокруг других сердец снегири
говорили мне: «Себя не кори».
Это, молвили, чужая вина, --
глубину ночей не выпить до дна,
даже если залпом неба глотнуть,
то на небо не откроется путь.
* * *
...даже если захочется, только прошу -- не гори!
Оставайся мне крепостью, пологом и переправой,
оставайся мостом, под которым пройдут корабли
всех сожженных надежд, всех отпущенных в небо астралов...