Отцу моему
Ивану Федоровичу Диброве,
погибшему в годы
Великой Отечественной,
посвящается
"За отвагу"
Пролог
"Ура! Ура! Скорей, мальчишки!
Наш дед идет! Давай за мной!"
И ребятишки вслед за Мишкой
Рванули дружною гурьбой.
Навстречу, шаркая ногами,
Чуть опираясь на клюку,
Блестя на солнце сединами
Шел дед солдат, а на боку
Его – планшет с блестящей пряжкой,
В планшете что? Не угадать.
В одной руке держал фуражку
И, чтобы пыль не поднимать,
Ступал не на песок, – на травку,
Глаза прищурив, глядя вдаль;
А на груди его булавка
Сверкала, а на ней – медаль.
Медаль затмила все и стерла
То, что одет он кое-как
И выцветшую гимнастерку,
И старый выцветший пиджак;
И брюки-галифе седые,
И голову, полну седин,
Работой руки налитые,
Овраги щек в ручьях морщин.
И как мираж при ярком свете
Весь будто плыл он – не шагал,
В задумчивости не заметил,
Как рой ребят атаковал;
Как закружили, зажужжали,
Как в знойный день весны шмели,
Потом все сразу замолчали
И вдруг серьёзно повели:
"Скажи-ка нам... скажи-ка, деда,
Ведь в прошлый раз ты обещал?!
Как ты дожил до Дня Победы?
Ну и за что твоя медаль?"
Он кашлянул, пиджак поправил,
Подсел поближе к малышам,
Очки одел, клюку отставил
И начал ...тихо, не спеша:
"Ну что сказать, скворцы? Все было,
Не каждый выдержать бы смог.
Земля вся ходуном ходила,
Как будто рассердился бог;
Шрапнелью смерть бойцов косила,
Как застоявшейся косой.
На нас катила мощь и сила,
Аж страшно вспомнить ...боже мой!
Клочок земли рвало на части,
Кругом свист пуль, снарядов вой,
Но приказало нам начальство:
"Нельзя назад! Хоть смерть, а стой!"
Да и слова были излишни,
Ведь за спиной была семья,
Птенцы такие вот, как Мишка,
А это – Родина моя.
И за нее отцы и деды,
Короче – вся Россия-мать,
Стояли насмерть...до Победы...
А нам? Неужто подкачать?
Неужто дали б мы в обиду
Таких вот милых сорванцов?
Нет! То, что было – надо видеть,
Как мы лупили подлецов;
Нам тоже, брат, перепадало,
Перепадало... еще как!
От взрывов вся земля дрожала...
Силен был враг. Смертельный враг.
Рука, порой, и та дрожала,
Но лишь не дрогнула душа,
В разгаре боя всех держала,
Она клещами нас зажала,
До пулеметного накала,
До острой белизны кинжала,
И так весь бой не отпускала,
И ярость наша закипала:
"Сильней лупи! Давай-ка жару!"
И били мы, от злости ржа.
Потом вдруг всё смолкало разом,
Лишь где-то самолет кружит
И нас охватывала радость
Всех тех, кто был там еще жив.
Кто в сопку врос, с землей сравнялся,
Кто сам стал черным, как земля,
Кто падал, поднимался, дрался
Сейчас же посмотреть боялся,
А жив ли он? Неуж остался?
А коль остался? С кем остался?
Как друг, что рядом с ним сражался?
А жив ли он? Не испугался ль?
А коль остался? Кто остался?
Гурам-грузин? Трофим-туляк?
Да, многих мы не досчитались,
Задорных, смелых, молодых...
За нами сопка оставалась,
Лишь не было друзей в живых.
Они погибли... В отделеньи,
Где было девять молодцов,
После прошедшего сраженья
Остался я один... Нет слов,
Чтоб выразить то горе,
Ту боль, ту рану, ту печаль,
Что разлилась соленым морем
От жгучих слёз... А жаль... как жаль!
Как жаль! Ведь им по восемнадцать
Едва исполнилось тогда,
Им только б жизнью наслаждаться,
Ан нет... погибли... вот беда!
Пришла беда в лице фашистов,
Пришла беда в лице войны,
Будь прокляты фашисты трижды!!!
Погибли лучшие сыны.
Погибли те, кому б смеяться,
Погибли те, кому б любить,
Кому в живых бы оставаться,
Чтоб строить жизнь. Чтоб жить и жить.
Погибли... а какие парни!
Мне их до смерти не забыть.
Олекса говорил: "Як гарно
На цьому свити всим нам жить!"
А весельчак Гурам? Акакий?
А запевала Ур-Рахим?
Как вспомню, так и тянет плакать...
Давай, ребятки, помолчим...
Ну, а Заурий? А Аркадий?
Ну, а Василий? А Трофим?..
"А это что еще за дяди?"
"Скажу... Давай-ка помолчим".
Хоть было тихо – тише стало,
Лишь только шорох от ресниц,
Скворцы-мальчишки чуть дышали,
Да доносилось пенье птиц.
I. Заурий
Заурий был дитем природы
И самый младший, из болкар.
Военкомат таких в те годы
Пока еще не призывал.
Пришел из горного селенья,
Сказал, что паспорт потерял,
И видно было, без сомненья,
Что парень безыскусно врал.
Не знаю, наводили ль справки
О нем? Не говорил и он.
Но был зачислен до отправки
Он в наш пехотный батальон.
И в переполненной теплушке
Под монотонный стук колес
Когда пугали его пушкой,
Он ничего не произнес.
Твердил одно, что восемнадцать
Ему исполнилось вчера,
Что едет он с фашистом драться...
Все остальное – мишура...
И мы с расспросами отстали,
Ведь он по-взрослому был прав.
На жестких нарах задремали,
До самого утра проспав.
А утром, чуть рассвет забрезжил,
Росы жемчужин бросив нить,
Послышался железный скрежет
И громкий окрик: "Выходи!"
И сна как будто не бывало,
Бросаемся мы прямо вниз.
"Ложись!" – и с ходу в грязь упали,
А мессеры уж взмыли ввысь,
И вновь по-хищному заходят,
Чтоб сыпануть на нас свинцом,
И смерть совсем уж рядом бродит, –
Хлопки зениток, взрывы бомб,
Фонтаны грязи, вой осколков,
Не соловьиный, грозный свист...
До боли жалко, что без толку
Лежишь в грязи... не оглянись,
Не поднимись, не врежь, как надо,
Чтоб гад с крестом заполыхал,
И вдруг, как южные цикады,
Почти над ухом, где-то рядом,
Родной "ручник" застрекотал!
Взглянул. И что же вижу, братцы?!
Заурий, юный наш Заур,
Над кем пришлось нам насмехаться,
По гаду лупит... Чересчур
Уж смело он стоит и шпарит,
Стараясь мессера свалить.
Глаза слезятся, душит гарью,
А он строчит, строчит, строчит.
Уже и след простыл от гада,
А он строчит... кричу: "Кончай!"
Ну, в общем, парень был что надо!
Жаль... Не пришлось ему встречать
Ни Дня Победы, ни рассветов,
Ни разделенную печаль.
Погиб Заур... На сопке этой...
Геройский парень... очень жаль...
II. Аркадий
Аркадий был широкоплечий,
Высокий, стройный, как олень,
А пламенные его речи
Сгоняли враз тоску и лень.
Чуть перерыв между стрельбою
Иль спрячешься в блиндаж в грозу,
Он тут как тут перед тобою,
Посмотрит, скажет: "Хурузу?"
Райшом тэ харж! Агаш су, лаппу!*
Не горевай! Ну, как дела?"
И как рукой снимает накипь,
Что на душе твоей была;
И по-домашнему уютным
Покажется сырой блиндаж,
И бой, что длился день, минутой
Покажется, как сон, мираж,
Как наважденье, как химера,
Но только миг, и всё пройдет.
Аркадий? Ну его к холере!
Как скажет что, как запоет
–––––––––––––––––––
* Хурузу? Райшом тэ харж! Агаш цу лаппу!
(осетинск.) – Хорошо? Доброе утро, парень!
Про свой Эльбрус, про грозный Терек,
Иль про соседскую жену...
Он за присест вам сто Америк
Откроет... А Колумб – одну;
Как он любил, его любили,
Что он для женщин – царь и бог.
Эх, если б вы постарше были...
Такое рассказать бы мог.
Ну, ничего. Вот подрастете,
Взрослее станете, умней,
Тогда, пожалуй, и поймете
Всю соль в истории моей.
По правде, ничего не врал я,
Каким он был, таким уж был.
Красавец, лучший в нашем братстве,
Весь взвод, весь полк его любил.
А как красив он был в атаке,
Как здорово фашистов бил!
Я до него не знал, что драки
Бывают зрелищем таким;
И что огнем, и что прикладом,
Что кулаком и что штыком...
Короче, парень был что надо!
Горжусь я тем, что с ним знаком;
И тем, что вместе щи хлебали,
Хоть с порохом, но все же щи,
Порой о них мы забывали,
Порою нас они искали,
А ездовые все скакали,
Шарахались и вновь петляли,
Вопрос в безмолвье задавали:
"Вы наших хлопцев не видали?"
"Какая рота?.. Нет! Не знали.
Хана, наверно... Не ищи!"
Но не такие были парни,
Чтоб не найти, не накормить.
И вот едим уже попарно,
Есть, что поесть, есть, что испить.
Есть и двухствольная махорка,
Есть меж боями перерыв...
Аркадий съест и на пригорке
Лежит, поет, глаза закрыв.
Да, парень был огонь! Что надо!
Из мест орлиных, сам орел.
Достоен высшей он награды,
Но так безвременно ушел...
Спит вечным сном он в сопке этой,
Цветет над ним терновый куст.
И кажется, что сопка эта
Мощней и выше, чем Эльбрус.
III. Олекса
Олекса местный был, ребятки,
Он мне земляк и будто брат.
Родился в побеленной хатке
Как я, как тысячи хохлят,
С таким же, как и мы, азартом
По птичьим гнездам лазил он
И пас коров, и резал в карты
Или, когда потянет в сон
Соседа, что под спелой вишней
Устроился стеречь плоды,
Сочтет Олекса его лишним,
И унесет того туды,
Куды, Макар телят не гонит...
А сами – в сад озорники!
Чужой сад в детстве больше манит,
Там есть и груши и... пинки.
Всё от мичуринца зависит,
Каков владелец – таков сад.
Один – погонит, лихо свистнув,
Другой – пальнет в твой тощий зад.
Болит, свербит; на пузо ляжешь,
Молчишь. Не дай, бог кто-нибудь
Отцу о том словечко скажет...
Считай, гулянку позабудь,
Считай, что ходу нет к ребятам,
Забудь рыбалку, сад чужой,
Сиди один, закрытый в хате,
А то еще заставит батя
Очистить сад... но только свой...
Олекса кончил десять классов,
Любовь его лишила сна,
Стал парубком... здоровым, классным,
Но вдруг нагрянула война,
Как ураган, чума, холера, –
Страшнее выдумать нельзя.
Земля, где рос, как стог горела,
И стало общим для всех дело:
"За Родину! Вперед, друзья!"
Олекса был одним из первых,
Кто добровольцем из села
Пришел на призывной, где нервно
Большая очередь ждала;
Где каждый норовил быть первым, –
От старика и до мальца,
Где потеряли чувство меры,
Кричали: "Дай мне подлеца!",
Который лез в лице фашиста,
"Быстрей пиши! Скорее в бой!"
"Давай отправку! Нету жизни
Без мщенья, без передовой!"
И там на призывном писали:
Кого на курсы, кого в строй,
Кого насильно отправляли
С глазами мокрыми домой.
Олекса принят был, конечно.
Коль не его, кого же брать?
Саженный рост, саженьи плечи, –
Гора-горой... Ни дать, ни взять.
Хоть озорник, но добродушный,
Хоть и соврет, но к месту, в лад,
С таким даже в бою не скучно;
Как скажет: " Гарный я солдат.
Жаль ноженьки нэ по размеру,
Та форма рвэться нэ по шву.
От нимци. Щоб воны помэрли!
То ж из-за ных от так жыву...
Такэ гнылэ на нас полизло...
Ну що цэ хлопци за язык?!
Прыжав, а з нього вжэ й полизло,
Остався тильки одын пшык".
Как скажет что, хоть стой, хоть падай,
А как разведчик – высший класс!
Сапер, минер... солдат что надо!
Закрыв собой, комроты спас.
Вот-вот помрет, а точит лясы:
"Вы хлопци, гадов их... в штыки...
Зайдить до ма... район Смелянский...
Черкасс... сэло Бэрэзнякы...
Прывит мол... чэсно жыв Олэкса...
Мэнэ ж на сопци схоронить..."
Лежит он там, и песня леса
Ему про край его звучит.
У изголовья дуб могучий
Как сам герой, как страж стоит...
Олекса был одним из лучших...
Он жил, живет и будет жить.
IV. Трофим
Трофим – потомственный ружейник
Как его дед, отец, братья
Свой вклад несли посильный, дельный
Во славу русского ружья;
И как они, когда для мести
Звала стонавшая земля
За Родину, в защиту чести,
Встал богатырь Трофим-туляк.
Стал молча в строй, раздвинул плечи,
Готовый смертно бить врага,
Готов смести его, как нечисть,
Рубить фашисткие рога;
Рубить сплеча до основанья,
Чтоб не поднялся, не подрос,
Чтоб позабыл навек названья
Тех мест, куда он сунул нос.
Трофим стрелял, колол, прикладом
Врагов ползущих добивал,
Но очень много было гада,
Как гнус он к сопке прилипал.
Как саранча, как тараканы
В окопы лезли, словно в щель...
Покрыли его тело раны,
Он весь от ярости кипел;
Дробил им черепа на крошки,
Но слишком был неравным бой:
По трупам лезли, лезли, боши,
И пал израненный герой.
И всяк, кто жив ещё остался,
Кто мог пока сжимать приклад,
При виде павших молча клялся
"Отмстить за смерть друзей! Назад
Ни шагу! Сопка будет наша!
Врага не пустим! Не уйдем!"
И помирали мы по-дважды,
И выстояли, и живем.
Трофим, когда все смолкло разом,
Когда считали мы живых,
Как белый холм весь перевязан,
Был неподвижен, бледен, тих.
Но только мы в блиндаж спустились,
Бесшумно по полу скользя,
Как у него глаза открылись
И он сказал: "Вот так друзья...
Что уж не так, за то простите...
Подвёл... оставил рано строй...
Рад, что вы живы... не судите...
Я не хотел покинуть бой...
Умру я братцы... сердцем чую...
Жаль... до Победы не дожил...
Эх! Мне бы жизнь еще вторую!
Вот гадов бы тогда побил..."
Да, жизнь она одна дается,
Одним – как миг, длинней – другим.
Но знай: покуда сердце бьется,
Служи народу, как Трофим.
Служи и будешь жить ты вечно
В сердцах и памяти людской,
И не посмеет враг извечный
Нарушить труд твой и покой.
Трофим в тот день от ран скончался.
Мы погребли богатыря...
Он в двадцать с жизнью распрощался.
Он прожил с честью и не зря.
Лежит и он на этой сопке,
Полощет клен свой лист как флаг.
Под ним силач – огромный, робкий
Живой в сердцах, Трофим-туляк.
V. Василий и Акакий
Был среди нас еще Василий.
На Гомельщине где-то рос.
В нем не было Трофима силы,
И ниже среднего был рост.
Но глаз его был верным, точным.
Рука колхозника – тверда.
Во всем он был опорой прочной,
И нужен всем, везде, всегда.
Его помощник, друг Акакий
В расчете числился вторым.
"Ты понимашь? Был пэрвым в сакле
А здэсь же пэрвый – наш "максим".
Вах! Вах! Что есть, то есть, он пэрвый
Всем пулэметам – пулэмет!
Васылый – впэрэди, то вэрно,
Потом уже Акакий... вот!"
Но это так, в часы досуга,
Когда кто дремлет, пишет, шьет.
Подначивал Акакий друга.
Случалось и наоборот,
Василий что-нибудь отмочит,
Прокуренный щипая ус,
Что у того полезут очи,
И только скажет "Беларус...
Вах! Вах! Какой ты нэ хорошый".
На этом и кончался спор,
Но если влезет кто-то прочий, –
Мужской случался разговор.
Василий сдержанней был, старше,
С крестьянским словом мудреца.
И в перерыве, и на марше
Учил напарника-юнца:
"Ты вот, Акакий, петушишься,
Мол, изучил все назубок.
На самом деле же от шиша
Не можешь отличить курок.
Постой не заводись, голуба,
Ты ж сябра мне! Не торопись.
Коль хочешь быть бойцом, не дубом, –
То слушай старших и учись.
Учись спокойствию, сноровке,
В прицельной планке глаз точи!
Ты вообще, дружище, ловкий,
А вот врага лупить... учись.
Конечно, убивать – не дело
Но такова уж, братец, жизнь,
И ничего здесь не поделать,
Чтоб не тебя, – то ты учись."
Вот так Василий-землепашец
Как борозду клал, всё учил,
А молодой джигит-кавказец
Ту мудрость на лету ловил.
И пригодилась мудрость жизни,
Когда за сопку мы дрались.
На нас глядела вся Отчизна:
"Смотри, солдат. Не оступись!
Убей врага! Назад ни шагу.
Умри, но выполни свой долг"
Витала в воздухе отвага.
Никто осмелиться не мог
Подумать даже, чтоб Отчизны
Не выполнить такой наказ,
И многие отдали жизни,
Чтоб жили счастливо сейчас;
Чтоб мирно солнце вам светило
И чтоб вы помнили всегда,
Что были голод, смерть, насилье,
Что мир добыт не без труда,
Что были парни как Акакий,
Олекса и Трофим, Василь...
Что слезы высохли, что плакать, –
Порою не хватает сил;
Что ты живешь – они погибли,
Прошло с тех пор уж сорок лет,
Что наистрашнейшая погибель –
Война... ее страшнее нет.
И чтобы ей не возвратиться
Как и троянскому коню,
Пришлось тогда нам смертно биться,
Рубить фашистов на корню.
И бил Василий и Акакий, –
Наш дружный, спаянный расчет,
В поддержку нам: "тик-таки-таки"
Как песню пел их пулемет.
И мы молили: "лейся! лейся!"
Давай, "максимка", громче пой!"
И бил "максим", лилася песня
Свинцовая за упокой.
Да, сильно очень насолили
В тот день фашистам два бойца.
По ним Акакий и Василий
В печенки били и в сердца.
По ним из гаубиц палили,
И минометный сыпал шквал,
И танки бронебойным били,
Ну а "максим" не затихал.
Его от злости колотило,
Свинцом ритмично поливал...
Но взрыв, второй, еще... накрыло...
Прямое попаданье было,
"Максим" навеки замолчал.
Потом искали после боя,
Своих израненных друзей,
Но не нашли... где были двое –
Был ров, размером в пять траншей.
И в этом рве захоронили
Всех тех, кто там геройски пал,
Всех тех, что за Отчизну бились,
Кто за Отчизну жизнь отдал.
Лежат в могиле этой братской,
Василь, Акакий... все свои –
Грузин, узбек, туляк и брянский...
И песнь поют им соловьи.
VI. Гурам
А там, где смех – не смех, а хохот,
Где постоянный шум и гам,
Там, стало быть, связной наш Гоги
Или по паспорту – Гурам.
Родился он под Кутаиси,
А вырос высоко в горах,
Где след медведя, норы лисьи,
Где сам паришь на облаках.
Где первым ты рассвет встречаешь,
Купаясь в солнечных лучах,
Где снег кругом, а загораешь
И, где торжественно молчат
Деревья, сединой покрыты,
Где режет белизна до слез.
Вот там среди других джигитов,
Гурам-джигит, герой наш рос.
И взгляд его, как воздух чистый,
Глаза смешинками искрят,
Задорный, смелый, голосистый,
Как будто черти в нем сидят.
Без анекдота, без бравады
Минуту он не усидит.
Но связь работала как надо:
А он первейший был связист.
Чуть часть вперед – он руки в ноги
С катушкой гибких проводов.
Подходим, слышим "Взрыв! Я Гоги!
Прием! Как понял? Будь здоров!"
Да, парень был незаменимый
Связист – связистам всем связист,
Веселый, словно конь ретивый,
По-детски мил, по-детски чист.
В тот день, когда земля трещала,
Стонала, плавилась и жгла
Вдруг в командирской тихо стало...
Без связи плохи, брат, дела.
Без связи что? В разгаре боя
Ты должен все о каждом знать:
Кто слева, справа, за тобою,
Кому помочь, кого принять,
Куда поддать огня побольше,
Где надобно проход найти,
Где задержать врага подольше,
А где и вовремя уйти.
Без связи, как слепой котенок,
Отрезан будешь и разбит.
И вот уже Гурам в потемках
По трассе проводов бежит.
То минным присвистом прижатый
К земле калёной он ползет,
То срежется в короткой схватке
И вновь искать... вперед! вперед!
Скорей найти обрыв! Связаться
С командным пунктом, доложить,
И снова в бой, с фашистом драться,
Минутой каждой дорожить.
Но вот изгиб, воронка... точно,
Здесь должен быть обрыв. Нет, срез.
Зажал концы, а из-за кочек
К нему пяток фашистов лез.
Заметил, полоснул по гадам,
Зубами стиснул провода,
И связь была, неслась команда:
"Волна", огонь! Прием "Звезда".
Когда нашли его ребята,
Лежал Гурам, к земле приник,
И провода в зубах зажаты,
И сам, как полупроводник.
Погиб... в неполных девятнадцать,
По-детски мил, по-детски – чист
На этой сопке спит он, братцы,
Наш Гоги... Наш Гурам-связист.
VII. Ур-Рахим
Без песни нет, друзья, и строя,
Привал без песни – не привал,
Где Ур-Рахим один, где трое,
Но кто-то песню запевал.
Неслась она, забыв про званья,
Родня, равняя всех и вся,
Она была вторым дыханьем,
То грусть, то радость нам неся;
То всколыхнет, как буйный ветер,
То словно шепот камыша...
Любил я больше всех на свете:
"...На диком бреге Иртыша"...
И чуть привал, прошу Рахима,
"Давай, Рахим, про Ермака".
И где берется только сила?
Несется песня, как река.
Сильна, могуча, полноводна,
Как ранняя в горах весна,
И забываешь, что голодный,
Про марш-бросок, про ночь без сна,
Про то, что где-то за привалом
Опять бросок и снова в бой.
Ну что ж! Давай-ка, запевала,
Еще одну! Еще запой!
И песнь лилась, глаза влажнели,
И был боец совсем другим,
Когда ту песню хором пели,
И звонко запевал Рахим.
Он вырос на степных просторах,
Где и колючки песнь поют,
Где степь бескрайняя, как море,
А воздух от жары, как ртуть;
Где древность – в седине мечетей,
А юность – горны и полет,
Где ночь темна, что звезды светят,
Где, растворясь в пространстве этом,
Ты слышишь, как звезда поет.
И он, Рахим, впитал все это,
И сам, как песня, стал для нас,
Рожден под Бухарой поэтом,
Лежит на севере сейчас;
На этой сопке злополучной,
Где бой неравный был ва-банк,
Где, обвязав себя получше
Гранатами, под вражий танк
Он бросился, и стон металла
Разнесся в дальние края...
И биться сердце перестало
Степей узбекских соловья.
Он здесь лежит, на сопке этой,
В могиле братской – сотни с ним,
Слезами горькими согретый,
Наш запевала – Ур-Рахим!
Эпилог
Старик умолк, смахнув слезинку,
Поправил на груди медаль,
И на лице его морщинку
Закончила долбить печаль.
Какую сотню тех морщинок
И вдоль лица и поперек
Долбит печаль небеспричинно, –
Резцом нарезывает рок;
Слезою их судьба шлифует,
Стараясь грани подтереть,
Чтоб снова сечь лицо всплошную,
И все за то, что умереть
Не смог он, защищая сопку,
Смерть надсмеялась, не взяла...
Хоть был боец он не из робких
И дрался там, где смерть была:
Где пули, как шмели, гудели,
И разносился хищный вой
От мин, снарядов... Гибли ели,
А он все дрался. Был живой.
И за свою лихую удаль,
И за бесстрашие своё,
Надолго смерть его забудет...
Восьмой десяток, а живет
Живой свидетель дней суровых,
Кобзарь жестоких дней войны;
Живет в народе его слово,
А в нем живут его сыны.
"Вот, кажется, и все, джигиты,
Что рассказать вам обещал", –
Он подмигнул кому-то хитро:
"Ну, а медаль? Так что медаль?
Медаль она для тех отлита.
Для тех, о ком я рассказал,
Она связала монолитом
Всех нас. Я раньше сам не знал,
Что то единство даже в буквах.
Они – заглавные имен
Что здесь всё отделенье будто.
Смотрите вот", – продолжил он, –
"З" – есть Заур, а "А" – Аркадий,
Олекса – "О", а "Т" – Трофим,
Василий – "В", а "А" – Акакий,
Где "Г" – Гурам, "У" – Ур-Рахим.
А в целом если? «За отвагу» –
Медаль. Медалям всем медаль,
Из восьмерых – достоин каждый.
Погибли только...очень жаль...
Он поднялся, очки поправил,
Продел в планшет его ремни,
И, в нарушенье всяких правил,
Мальчишки двинулись за ним.
Они построились за дедом,
А он у них, что комполка,
Повел их в прошлое Победы,
Туда, где рваные бока
На сопке вдалеке виднелись,
Повел к друзьям, друзьям своим,
Туда, где днем и ночью пели
Им песни мира соловьи.
сентябрь 1981 год