Иван Петрович проснулся, как всегда, рано. Как он любил говорить, - «с первыми петухами». Петухов у него никто никогда не видел, да и в округе их не встречали, тем более первых. Вообще как он их считал, остается загадкой, но как-то так мистически сложилось, что Иван Петрович просыпался непременно с ними. Вставать так рано особой нужды не было, но Иван Петрович любил просыпаться с запасом, чтобы никуда не спешить. Вообще запасов у него было много – хватило бы не на одну зиму, но до зимы было ещё далеко, и чтобы запасы не пылились просто так, Иван Петрович то и дело с ними просыпался, впрочем, и засыпал тоже. Среди своих запасов он больше всего любил запасной парашют – для чего он предназначался никому было неведомо, но Иван Петрович относился к нему очень трепетно и постоянно таскал с собой, бывало даже на работу, что уж совсем было ни к чему.
Работал Иван Петрович в крупной компании, если его спрашивали, где он работает, то он так и отвечал, - «в крупной компании» и многозначительно молчал. Если кто-то желал узнать подробнее, чем он занимается, то Иван Петрович говорил, что там он не последний человек и сердито надувал губы – а поскольку губы у него были небольшие, то и надувать их было неудобно, поэтому, лицезрея такую картину, собеседник Ивана Петровича от дальнейших расспросов отказывался. На работе Ивана Петровича любили – бывало, увидят его или встретят в коридоре, так сразу радоваться начинают, восклицают: «Ба! Да это же наш Иван Петрович!». Ивану Петровичу такое отношение было по душе – он останавливался, широко разводил в стороны руки и улыбаясь говорил: «Да, это я». Его никто не оспаривал, поскольку в большинстве случаев это, действительно, был он. Отца Ивана Петровича звали Петр. Вот этот самый Петр назвал своего единственного сына Иваном – и стал с тех пор Иван Петрович Иваном Петровичем. Он так всем и представлялся, - «Иван Петрович» - говорит и руку протягивает, для рукопожатия. Со временем он привык, что его так зовут и порой даже откликался, - «Чего?» спрашивал и озабоченно смотрел куда-то.
Так вот, проснувшись с петухами и запасным парашютом, Иван Петрович решил подняться и совершить свои обычные утренние телодвижения, так он почему-то называл зарядку. Дабы избежать колкостей коллег, что, мол, он встал не с той ноги, Иван Петрович всегда вставал на обе и непременно одновременно. При удобном случае Иван Петрович об этом упоминал, чем неизменно приводил в недоумение всех знакомых.
Учитывая свои физиологические потребности, Иван Петрович первым делом отправился в ватерклозет –там он надолго не задержался и направился в ванную, дабы побриться. Иван Петрович дорожил своим лицом и брился всегда очень тщательно и осторожно, боясь порезаться. Своим лицом Иван Петрович дорожил по одной простой причине – оно вызывало доверие у окружающих. Об этом ему не раз говорили… и не два, сколько точно раз говорили неизвестно, потому что не считали. Иногда говорили даже не ему, а друг другу, показывая на Ивана Петровича пальцем: «Вот лицо, вызывающее доверие». Тогда Иван Петрович делал вид, что ничего не слышит и, отвернувшись, улыбался.
Он вообще часто улыбался, но чаще всего не к месту, а если и к месту, то не к тому в котором находился. Поэтому некоторые считали его глуповатым, но это было не так. Иван Петрович был образованным и начитанным человеком, много размышлял и делал выводы. Выводы он делал из всего что попадется. Иногда и не ждет никто ничего и спокойно всё вроде, а Иван Петрович тут как тут уже вывод очередной сделал, да так неожиданно, что все растерялись. Сидят все растерянные, и работать не могут – всё о выводе думают. Поэтому делать выводы на работе Ивану Петровичу запретили, так и сказали: «Делай выводы в другом месте». Других мест было много, но там Иван Петрович никого не знал и когда попробовал сделать вывод все испугались и разошлись, и остался Иван Петрович в другом месте один. Это ему не очень понравилось, а точнее совсем… совсем не понравилось. Тогда Иван Петрович решил поделиться выводами с друзьями, благо их было много. И тех и других, но выводов больше – на всех бы хватило. Друзья по началу терпели, что с ними делятся, но потом им надоело, и они стали отвлекать Ивана Петровича на что-то другое из чего вывод, конечно, не сделаешь, а если и сделаешь, то какой-нибудь невзрачный совсем. Расстроился тогда Иван Петрович. А пока он расстраивался выводов стало еще больше и решил он тогда записывать их и складывать в стол. Иногда друзья его спрашивали- чего, мол, делаешь? А он отвечал: «Пишу в стол», и чувствовал себя при этом писателем – но кроме его этого никто не чувствовал, что, безусловно, доставляло Ивану Петровичу большие страдания. Страдания, тем более большие, Иван Петрович не заказывал, но их всё доставляли и доставляли… иногда Иван Петрович даже не успевал сделать вывод, а уже доставляли новое страдание… он даже сменил адрес и переехал, но его всё равно как-то отыскали… Делать было нечего и Иван Петрович решил складировать доставленные ему страдания в стол, вместе с выводами. С тех пор стол он не любил и старался обходить его стороной, что было не просто, т.к. стол у него был очень большой, стоял посередине комнаты, так, что Иван Петрович постоянно на него натыкался. Ночью стол выглядел и вовсе зловеще, - ночью Ивану Петровичу казалось, что стол медленно движется на него, чтобы открыть все свои ящики – Иван Петрович кутался в запасной парашют и долго не мог заснуть.
Поскольку жены у Ивана Петровича не было, то, побрившись, он пошел готовить яичницу самостоятельно… Вообще женщинам Иван Петрович нравился. Они ему так и говорили: «Нравишься ты мне», отчего Иван Петрович смущался и конфузился, но мужественно предлагал встретиться. После нескольких встреч, женщины узнавали про стол Ивана Петровича и его содержимое, но больше этого их настораживала возможность того, что Иван Петрович может сделать вывод, причем в самый неподходящий момент. Поэтому многим женщинам он разонравился, но об этом ему не сообщали, а говорили только, что мол дела у них и заняты шибко, - Иван Петрович понимающе вздыхал и говорил: «Да чего уж там…». Оставшиеся женщины начинали беспрерывно сочувствовать Ивану Петровичу. Он чувствовал их сочувствие, раздражался и уходил пополнять содержимое своего стола – после чего его часто называли бесчувственным.
Нельзя сказать, что Иван Петрович был одиноким, просто он часто оставался один. Один на один.. Он часто оставался один на один с кем-то, о ком никому не рассказывал. Но этого одного Ивану Петровичу было мало и он часто грустил, - тогда он звал гостей, причем самых разных. Приходили не все. Иван Петрович их всегда чем-нибудь угощал, вообще у него мало чего было, а бывало, что и не было вовсе, однако, каждый раз Иван Петрович что-то откуда-то доставал ставил на стол и говорил: «Вот. Угощаю». Иван Петрович любил веселиться и угощать и мог это делать долго. Бывало, гости уже устали угощаться и веселиться, да и поздно уже, а Иван Петрович всё прыгает вокруг них, тормошит, пальцем тыкает и руками размахивает, - «давайте» - говорит, - «веселитесь ещё». Не всем из гостей это нравилось и в следующий раз, на приглашение Ивана Петровича, они отвечали: «Ага. Знаем мы вас – опять угощать будешь. Нет уж дудки…» - и вешали трубку или что-нибудь другое, а то и вовсе отвернуться, и скажут «Неа…». Ивана Петровича это печалило сильно, поскольку сам себя он угощать не хотел, а его угощали редко и осторожно – по праздникам…
Позавтракав, Иван Петрович задумчиво покурил и стал собираться на работу. Полностью экипировавшись, он заметил шляпу, которую ему давно давным подарили. Шляпа была какой-то несуразной и вроде бы уже и поношенной – вообще утверждать, что это шляпа, необходимо было определенное мужество, коим Иван Петрович обладал на данный момент в полной мере. Кто ему мог сделать такой нужный подарок оставалось только догадываться, но Иван Петрович решил её впервые надеть, он вообще был такой решительный человек, но не все об этом знали.
До работы далеко не было – Иван Петрович обычно добирался до неё пешком, хотя у него стояла машина под окном. Знающие люди утверждали, что машина была его – видели, как иногда он стирает с неё пыль и идёт себе дальше куда-то. В данном случае он направлялся на работу. Пока шел Иван Петрович крепко задумался о своей судьбе – вообще он довольно часто думал и поэтому, в принципе, уже привык к такому роду деятельности. Вот так он сильно задумался, что вошел на работу в одежде верхней, да ещё и в шляпе в придачу. Отвлекся Иван Петрович от своих тяжких дум и сразу сделал вывод, что он на работе, но никто на этот факт не обращает внимания – ни на Ивана Петровича, ни на его вывод. Насторожило сие обстоятельство Ивана Петровича – подходит к своим коллегам «Доброе утро» говорит. А те на него смотрят косо и сторонятся по стенке, а если стенки нет, то в сторону уходят… в другую, не в ту на которой Иван Петрович находится. «Надо прорываться на другую сторону»,- подумал Иван Петрович и стал догонять коллег и внушать им: «Я же Иван Петрович! Разве вы меня не узнаете?» Но никто его не узнавал: одни бледнели и бежали прочь, а другие кричали: «Самозванец! Мы знаем Ивана Петровича хорошо, и ты совсем на него не похож! Ишь чего удумал…!» - и вообще были довольно агрессивно настроены. Иван Петрович совсем растерялся, даже потеть начал. Стоит потеет, шляпу снял обмахиваться – жарко мол. Тут один из сотрудников возьми и закричи: «Ба! Да это же наш Иван Петрович!». За ним второй, третий узнавать начали…- окружили удивленного Ивана Петровича, руки тянут, каждый поздороваться хочет, доброго утра пожелать… Иван Петрович смутился руками развел широко, будто обнять всех решил и говорит: «Ну вы даете…» - слукавил, конечно, никто ему ничего давать и не собирался, но всё равно рады все были; потом подумал, поднял вверх указательный палец и добавил: «Дело в шляпе».