Пурурава увидел об утреннем часе
Нимфу тутошних вод – индианку Урваси.
Изнырнулась ладонь, изнырнулась нежданно –
А потом голова с половинкою стана.
А вокруг нее волны перстнями летели,
Теребила крупинки своих ожерелий.
И бессмертилась в ней колдовская примета –
Как легко ее тело на душу надето.
И тогда его сердце смозжилось любовью –
И покрался по-дремному и по-котовью.
И чарунью загреб в неразжимном притуле,
Чтобы вызнать – какую, проверить – свою ли?
И кричала по-божьи, кричала что мочи,
Вырывалась из рук аж до самой до ночи!
Под пригорком лесным поступил он по-ловку –
И уторкал в мешок – и заузлил веревку.
Как разбойник, покрался по ярам, по ярам –
И вернулся домой с верезгливым хабаром.
Знал, кого он зацапал, зачем он зацапал, –
И уставил мешок, и уставился на пол.
А сверчок соловьил, гайворонил в подстенке,
И мешок неожиданно стал на коленки.
"Отпусти, человек, в ручьевые кочевья.
Эта дрожь моя – божья, а вовсе не девья!"
"Ты не вышепчешь воли, моя недотрога...
Хоть разок на веку – а попестую бога!"
"Ни к чему тебе ласка – та ласка сверх силы,
Ни к чему тебе счастье у края могилы".
"Так пускай к запредельям – несется услада.
Если так я решил, – значит, так вот и надо!"
Из мешка ее вытряс, как будто из кожи.
"Только мы тут с тобою – да вольное ложе".
"Я всего тебе дам – и грудей внебовзбитых,
И что бело на шее, что красно – в ланитах.
Но закрой от меня свое бренное тело,
Чтоб на этот манок – божество не глядело!"
И в потемках гирлянды развесил над ложем –
И прильнула к нему всем своим богодрожьем.
Друга обволокла, распалила распалом –
Чтоб устами тянулся ко грудям-кораллам.
"Погляди на меня, как я пламенем пышу".
"Ах, довольно, дружок, что тебя я услышу".
"Отчего же не выйдешь на счастья дорогу?"
"Не приходят глаза – да любви на подмогу!"
"Во своих во глазах – да мой пламень затепли!"
"Чем глядеть на тебя – так пускай бы ослепли!"
И он чуял молчком, как богинино тело,
Вековеясь к нему, все истомой намлело.
И он сам намлевал так бессильно и сладко,
Что в безмирье вомлел – и исчез без остатка.
И не стало его ни в укромных аллеях,
Ни во чреслах его, ни левей, ни правей их!
Из любовного ложа востек половодьем
И своим наслаждался бестельем-безродьем.
И науку не быть он учил по наитью,
И проснулся при звездах – скиталец к небытью.
И увидел, как рядом богиня-девица
В хмуром ложе его – светлотою темнится.
"Ты мне в душу втемнись, ты рассудок затми мой,
Но останься бессмертной, бессмертно любимой!"
"Умирать от любви – в том немного провина.
А в жару моих чресел – рожу тебе сына".
Родила она в поле, о самом полудне,
Когда злак на свету золотится безлюдней.
"Богу в очи впечалятся эти пеленки,
А живу я житьем из загробной сторонки.
Я увижу в лесу папы-мамины лица,
Если их отразит ручьевая водица.
В колокольчиках зябко, и знойно – в тимьяне:
Все – для наших для тройственных существований!"
И пошли в тот лесок, в тот лесок-приснолеток,
Где меж временем – ветки, а время – меж веток.
И вошли в чабрецы, будто в знойные реки,
А потом в колокольчиках скрылись навеки.
Было двое людей, да единое – тело,
И невемо куда это все отлетело...