12.04.9..г. Милый друг! Наша переписка дошла до того таинственного мгновения, когда незнакомый и дотоле чужой человек вдруг становится понятным тебе и близким. О, я понимаю, что это не так, что я не вижу Ваших отрицательных черт, которые Вы естественно не показываете на свет, что мои сведения о Вас схематичны и основываются только на Ваших словах, но неповторимый, легкий, чуть грустный юмор, пронизывающий Ваши строки, подделать невозможно, и я уже выстроила в уме образ высокого худощавого мужчины с сединой на висках, иронической складкой у губ, смягченной романтической печалью в глазах, мужчины опытного, мудрого, сильного и нежного, словом, ах, что я, да ведь это же образ мужчины из женских романов, которые я читала в свое время запоем.
Вам смешно, Вы, должно быть, сидите на мягком диване в теплых домашних тапочках и при уютном свете бра читаете мое письмо, надев круглые роговые очки. Ваша черная кошка Диана, мурлыча, трется о Ваши ноги. И то, что я расскажу Вам сейчас, покажется Вам далеким и нереальным. Но я, действительно, женщина странной и необычной судьбы, и прошу Вас, чтобы эта судьба была известна только Вам. Впрочем, что значит странной и необычной? Когда я иду по улице, в толпе, мне кажется, что эти серые одинаковые лица скрывают неординарные происшествия и страсти, только об этом никто не знает. Я могла бы также умолчать о своем прошлом, сочинив какую-нибудь банальную историю, но патологическая правдивость и желание выяснить Ваше отношение ко всему тому, что было моей жизнью столь долгое время, подталкивают меня к этому рассказу.
Я родилась в Ташкенте, в одном из обычных кварталов Чиланзара. У нас был деревянный одноэтажный дом с небольшим садиком и задорной черно-белой собакой по кличке Букет. Перед домом тек арык вдоль пустынной улицы, обсаженной пирамидальными тополями. Летом я слышала, как весело журчит вода, зимой - как таинственно и грустно шелестят опавшие листья.
Мать моя была русской, отца я не знала. Восточной крови во мне не чувствовалось, я была чистой блондинкой с серыми глазами, красивой фигурой и точеными ножками. До шестнадцати лет я росла, как обычная девочка, ходила в школу, играла со сверстницами. Мать не любила, когда я приводила домой подруг и когда мы играли на улице.
- Рита! Рита! - кричала она и звала меня домой. Она усаживала меня на стул, давала в руки вязанье и как-то странно, оценивающе, смотрела на меня. Еще она с нетерпением ждала моего дня рождения, когда мне исполнится шестнадцать лет.
В это время к нам повадился ходить один плотный пожилой узбек. Заходя, он снимал тюбетейку, говорил нам с матерью: салям алейкум и бурно восхищался мною: ай! ай! какая красавица растет! персик! абрикос! Он вытягивал трубочкой губы, они у него всегда были масляные, как будто он только что ел плов, и мне казалось, что он готов съесть и меня, такой голодный огонь разгорался у него в глазах.
После этого он уединялся с матерью и они подолгу о чем-то разговаривали. Однажды я проходила мимо двери и услышала обрывок беседы. - А не обманешь? - спрашивала мать. - Что ты, деньги вперед, как договорились.
- Какие-нибудь торговые дела, - подумала я и прошла дальше.
Однако подружки мои по улице были другого мнения.
- Мама, ты собираешься замуж за Хакима? - спросила я, готовя приправу для праздничного лагмана к моему совершеннолетию.
- А что, он мужчина видный, - мать подняла голову от стола, на котором месила тесто, и довольно засмеялась. - Я еще не старая, тоже пожить хочу.
- Но ведь он узбек, - нерешительно проговорила я.
- Запомни, дочка, - голос матери стал вдруг необыкновенно серьезен, - для женщины нет ни узбека, ни русского, ни еврея, для нее есть только мужчина!
Я поняла глубокий смысл ее слов только позднее, но что-то в ее голосе заставило меня запомнить их.
Я пригласила на свой день рождения знакомых девочек и мальчиков, и мы славно повеселились. Против ожидания, мать не мешала нам и даже не стала сидеть за столом, а после фужера шампанского ушла к соседке. У нас была только бутылка шампанского и бутылка вина, но мы кричали, танцевали, смеялись. Часам к девяти пришла мать с серьезным лицом, и гости стали поспешно собираться. Проводив их, мать подошла ко мне, обняла и заплакала.
- Вот ты и стала взрослой, Риточка, - сказала она. Мне стало страшно, я не чувствовала себя взрослой, я была девочкой, мне хотелось прыгать, танцевать и смеяться.
Через несколько дней мать стала водить меня по разным учреждениям, чтобы получить паспорт. После того, как все хлопоты завершились, однажды вечером к нам пришел Хаким, совершенно необычно одетый. На голове у него не было тюбетейки, на нем превосходно сидел темно-серый в полоску европейский костюм с белой рубашкой и темно-серым галстуком. На ногах сияли черным блеском добротные ботинки.
- Вот, доченька, - сказала мать, - Хаким такой добрый, он едет отдыхать к морю и берет тебя с собой.
- А как же школа, мама? - удивленно спросила я.
- Ничего, догонишь. Это всего на неделю. Отдохнешь, покупаешься в море, наберешь сил и догонишь. Ты ведь хочешь искупаться в море? - ласково спросила мать.
- Всем хорош Узбекистан, - важно произнес Хаким, - а вот моря нет.
- Я даже не знаю, мама, - растерянно сказала я. - Конечно, я хочу к морю, но почему без тебя? Ведь я почти не знаю вас, - обратилась я к Хакиму.
- Вот там и узнаешь, - весело захохотал Хаким, но двусмысленность его слов до меня не дошла. Мне вдруг представилось, как я рассказываю подружкам о своей поездке и как они, раскрыв рты от восхищения, слушают меня.
- Спасибо, дядя Хаким, - сказала я, - я, конечно, с удовольствием поеду.
Улетали мы поздно вечером. Я прошла контроль, обернулась и посмотрела на плачущую мать, только сейчас, еще минуту назад, крепко обнимавшую меня. Я видела ее в последний раз.
Мы прилетели ночью, но было тепло, как днем. Возле аэровокзала от слабого ветра шелестела пальмовая роща, на черном небе сияли крупные яркие звезды. Хаким посадил меня в такси, и мы поехали по ночному городу среди молчаливо застывших зданий. Ехали мы долго, современные небоскребы сменились причудливо изукрашенными дворцами со стрельчатыми башенками, которые прятались за оградами с высокими решетками.
К одному из таких дворцов, который сиял, как в сказке, разноцветными переливающимися и мигающими огнями, мы и прибыли. Тут же из высоких резных дверей выскочили две женщины и, тараторя что-то на непонятном языке, забрали мои вещи и повели меня запутанными длинными коридорами. Спутник мой куда-то исчез, женщины привели меня в уютную спальню с темно-красными коврами на стенах и полу, поставили чемодан возле кровати и исчезли так же быстро, как и появились. Я вышла в соседнюю комнату, в ней стоял стол с большой вазой, наполненной фруктами. Села в кресло, расположенное напротив большого черного телевизора, и съела кисть винограда. Потом я решила отложить выяснение всех обстоятельств на завтра, глаза мои слипались, я забралась в кровать и уснула. Я не предполагала тогда, что эти две комнаты станут моим обиталищем на долгие годы, что мать продала меня в гарем богатому арабскому шейху...
26.04.9..г. Вот и опять я пишу Вам, мой милый друг. Благодарю Вас за то, что Вы оценили мое желание быть искренней и не поскупились на добрые слова. Поэтому Вас ждет продолжение. Наверное, мне следует предупредить Вас, что жизнь моя в гареме была неизбежно связана с удовольствиями тела, говоря по западному, с сексом, о котором я, как всегда, буду писать правдиво и полно, не скрывая ничего. Если это по каким-либо причинам не устраивает Вас, порвите мое письмо, не читая.
Итак, я проснулась в постели поздним утром, когда розовые лучи солнца, проникая сквозь легкую белую занавеску, играли на тонком желтом покрывале, которым я была укрыта. На уголке моей постели сидела красивая черноволосая смуглая женщина и с любопытством на меня смотрела. Одета она была в прозрачные кисейные одежды, сквозь которые была видна ее полная грудь с большими коричневыми сосками. Мне стало неудобно, и я хотела отвести взгляд, но женщина, увидев, что я проснулась, быстро сказала, указывая на себя: "Ай эм Фатима". В школе я изучала английский, да и жест ее не оставлял никаких сомнений. Итак, мою новую знакомую звали Фатимой.
- Май нэйм из Рита, - робко ответила я.
Я встала с постели, чемодан мой был открыт, моя одежда из чемодана, а также со стула, на который я положила ее, раздеваясь, исчезла. Фатима помогла мне одеть новую одежду, такую же кисею, как и у нее, и я, стесняясь своего почти обнаженного тела, вышла с Фатимой в гостиную. На столе, вместе со вчерашними фруктами, стояли кофейник, хрустальный кувшин с молоком и ваза со сладостями. Мы сели с Фатимой за стол, стали пить кофе и говорить.
Английский Фатимы был чуть получше моего, школьного. Мы обменивались простейшими фразами, с трудом конструируя их, но все равно я узнала почти все, что хотела узнать. Это было настолько диким, что я даже не расстраивалась, а смотрела на свое положение как бы со стороны. Я - современная девушка, школьница из свободной просвещенной страны, попала в гарем! Да меня хватятся и затребуют обратно! Да я убегу отсюда! А их всех посадят в тюрьму!
Но постепенно вся трудность моего положения стала доходить до меня. Мать наверняка как-нибудь убедительно объяснит причину моего отсутствия в школе и соседям. Скажет, к примеру, что я вышла замуж и уехала к мужу. Мысль о матери, польстившейся на большие деньги, вконец расстроила меня, и я слезами закончила завтрак. Фатима бережно уложила меня на постель и, постояв минуту, удалилась. Так началась моя жизнь в гареме.
Дни текли за днями, но, к моему удивлению, никто меня не тревожил, не тащил в постель к шейху. Утром, днем и вечером являлась молчаливая служанка, приносила еду, убиралась, меняла белье и одежду. Я смотрела телевизор, но передачи на чужом языке смотреть было неинтересно. Тогда я извлекла из тумбочки под телевизором видеокассеты и стала просматривать их. В большинстве своем это были любовные фильмы на английском языке с арабскими титрами, и отдельные английские слова, которые мне удавалось понять, давали хоть какой-то ориентир к пониманию фильма. Но попадались иногда такие фильмы, содержание которых не требовало словесных пояснений. От них я густо краснела, но все-таки смотрела их со сложной смесью отвращения и любопытства.
Фатима потихоньку учила меня арабскому языку, а точнее, как я позже узнала, диалекту стран Магриба, в одной из которых я находилась. Когда я выучила основные слова, я решилась выйти из своей квартиры в длинный коридор, устланный мягким длинношерстным ковром. В обоих концах коридора были окна, забранные узорчатой белокаменной решеткой, а по сторонам шли такие же, как у меня, двери.
Я открыла одну из них и вошла. Посреди комнаты стояла толстая негритянка, завернутая в красно-желтое полотенце, с голой грудью, враждебно глядевшая на меня.
- Что тебе нужно, - грубым низким голосом спросила она по-арабски. - Я, я... - забормотала я, зачем-то поклонилась и выбежала из комнаты. Я промчалась по ковру, как ветер, и только в своей квартире кое-как пришла в себя.
Я рассказала Фатиме о своем неудачном визите. - Бедная девочка, ты скучаешь, - сказала Фатима и погладила меня по голове. - Ничего, вечером мы пойдем на прогулку.
После ужина она зашла за мной, мы вышли в знакомый коридор и прошли к правой крайней двери. Фатима толкнула ее и мы оказались в большом, густо засаженном саду, с фонтанами и широкими тропинкам, прихотливо петляющими между аккуратно подстриженными газонами.
По тропинкам гуляли женщины, кто вдвоем, а кто в гордом одиночестве.
- Не все наложницы дружат друг с другом, - сказала Фатима, беря меня под руку. - И запомни, Рита, доверять здесь нельзя никому.
- И тебе тоже?
- Я другая, и ты мне сразу понравилась, - ответила Фатима и прижала мой локоть к себе.
- А сколько здесь всего наложниц?
- С тобой девять. Есть еще три жены, но они живут отдельно от нас. К нам они ходят, а мы к ним нет. У них больше прав, они ведут хозяйство, командуют слугами. К нам относятся свысока.
- А почему здесь все такие недружные? Они ревнуют?
Фатима недоуменно посмотрела на меня.
- Ревнуют? Нет, они просто завидуют друг другу. Чем чаще наш повелитель встречается с женщиной, тем больше она получает подарков.
- Фатима, а где же эти самые евнухи, о которых я читала в сказках "Тысячи и одной ночи"? Я что- то ни одного не видела.
- Евнухи стоят в наше время очень дорого. Да и зачем? Нам достаточно служанок, а охраняет гарем современная сигнализация.
Вскоре после этого вечера меня первый раз представили шейху. Произошло это днем, перед обедом. Ко мне прибежала взволнованная женщина, как я позднее узнала, одна из жен шейха, велела мне накрасить губы, надеть украшения и повела меня опять запутанными коридорами через весь дворец. Наконец, она ввела меня в просторный зал, увешанный написанными маслом картинами, и, пятясь, неслышно исчезла. Я сделала несколько шагов вперед и увидела невысокого смуглого мужчину с густыми черными волосами. Он стоял у окна и курил длинную трубку.
- Рита, звезда моих очей, я буду счастлив пообедать с тобой, - сказал он по-арабски, и сделал приглашающий жест к столу, не надеясь, что я пойму его слова.
- Благодарю тебя, мой повелитель, - ответила я, наученная Фатимой, и увидела, как высоко поднялись его брови, и затем лицо осветилось улыбкой.
- Ты знаешь арабский?
- Немного, - скромно ответила я.
Мы сидели за столом, ели, пили сладкое вино и говорили, как старые друзья. Абу, так звали шейха, учил меня новым словам, терпеливо, неоднократно поправляя мое произношение.
В течение месяца мы встречались с Абу несколько раз и всегда за обедом. Шейх оказался воспитанным, образованным человеком, обучавшимся в Англии, усвоившим западные манеры, которые он удачно сочетал с восточными. Он был интересным, умным собеседником, показал мне свою коллекцию картин, библиотеку, говорил со мной об искусстве, кинофильмах, а иногда и про свои деловые встречи с партнерами по нефтяному бизнесу, не считая меня слишком молодой для этого. Словом, он умело вел свою игру, и к концу месяца я в своем затворничестве уже скучала без него. Я стала часто думать о нем, а однажды мне приснилось, как он целует меня.
Я уже готовилась ко сну, когда в мою дверь тихо вошла жена Абу.
- Пойдем, - сказала она, и я все поняла. Легкая дрожь пробежала по моему телу, хотя вечерний воздух был горяч и сух. Жена привела меня в мягко освещенную небольшую комнату, половину которой занимала широкая кровать под расписанным райскими птицами балдахином.
Абу сидел на краю кровати и смотрел на меня.
- Сядь ко мне, Рита, - сказал он. Я села, он обнял меня, прижал к себе, и я, как цветок от полдневного жара, сомлела в сильных мужских руках.
10.05.9..г. Мой дорогой! Вы так интересно рассказываете о своей молодости, как Вы работали геологом, о своих романтических приключениях в горах и тайге. В то время, как Вы стояли на палубе катера, стремглав несущегося по Ангаре, свободный, обвеваемый свежим речным ветром, я томилась в роскоши и скуке гарема.
Когда поблекли первые впечатления, жизнь в гареме оказалась однообразной и пресной. Часами мы, наложницы, лежали в саду на мягких подушках, изнуряющая, расслабляющая жара, фрукты и сладости, разнеживали до того, что не хотелось даже говорить.
Насытившись моей невинностью, шейх постепенно ввел наши встречи в график, и я видела его два раза в месяц. А между тем чувственность моя была разбужена, я мечтала о его ласках, мне снились откровенные картины.
Однажды Фатима принесла мне кассету с нашумевшим американским фильмом "Глубокая глотка". С замиранием сердца мы с Фатимой смотрели, как довольно длинный и толстый мужской член постепенно полностью исчезал во рту женщины. После окончания фильма мы поделились с Фатимой впечатлениями и пришли к выводу, что сделать это невозможно, или, по крайней мере, очень трудно. Мы с Фатимой неоднократно брали
в рот член Абу, но захватывали его в лучшем случае до середины.
- Подавишься, - категорически заявила Фатима.
Но мысль провести такой эксперимент засела у меня в уме. Мне всегда хотелось сделать приятное Абу, я не замыкалась на собственных ощущениях, а смотрела, какие чувства испытывает он, владея мной, и его наслаждение еще больше возбуждало меня.
Приближался день моей встречи с Абу (кстати, полное имя моего повелителя было Абу-ль Хасан Ахмад ибн Юсуф аль-Азрак). Я тренировалась, засовывая себе в горло банан, я кашляла и захлебывалась, у меня текли слезы, но, постепенно, уговаривая себя не бояться и расслабиться, я достигла неплохих результатов. Я поняла, это были два важнейших компонента успеха: смелость и расслабление.
Когда я в тот вечер вошла в спальню Абу, он сидел на краю кровати, как в день нашей первой встречи. Я подошла к Абу, опустилась на колени, взяла член, поласкала его руками. Он напрягся, мгновенно отозвавшись на мою ласку. Я взяла его в рот и, не торопясь, стала засасывать его, мелкими толчками погружая его глубже и глубже. Умница Абу, видя мои движения, слегка наклонился ко мне, положив мне руки на талию. Я упорно продолжала проталкивать член Абу и вдруг обнаружила, что уперлась в курчавый лобок. Он полностью был во мне!
Сердце мое колотилось, дыхание было частым, я закрыла глаза и стала уговаривать себя. Постепенно я успокоилась, затем, раскачиваясь всем телом, выпустила часть члена наружу и быстро вобрала его в себя. Движения мои ускорялись, у меня стало горячо в груди, громадный скользкий поршень ходил у меня внутри, то слегка отпуская, то до отказа нанизывая меня.
Абу громко застонал, а мне показалось, что у меня в самом центре груди забил горячий фонтан. Я даже не могла стонать с широко раскрытым ртом, лишь сладкая судорога пульсировала внизу живота. Член Абу не опал, не вынимая его из моего рта, он кончил в меня еще раз. Обессиленная, я упала на ковер к его ногам.
Абу был изумлен моим искусством. Он тоже видел фильм, но считал, что там был показан просто эффектный кинотрюк. Абу спросил меня (таков Восток), какую я желала бы получить награду, и призвал меня не скромничать. Я пожаловалась ему на скуку и сказала, что люблю читать и еще, что хотела бы хорошо выучить язык и читать книги на английском. Абу молча кивнул головой.
В течение месяца была закуплена целая библиотека русских и английских книг, и ко мне стала ходить преподавательница английского. Кроме того, Абу прислал мне массивную золотую брошь с великолепным розовым бриллиантом.
Жизнь моя переменилась, я стала много читать, открыла для себя стихи Эзры Паунда, Томаса Элиота, Йейтса. Как сейчас помню завораживающий ритм строк из "Пепельной среды":
Because I do not hope to turn again
Because I do not hope
Because I do not hope to turn
Desiring this man's gift and that man's scope
I no longer strive to strive towards such things
(Why should the aged eagle stretch its wings?) *
* Ибо я не надеюсь вернуться опять
Ибо я не надеюсь
Ибо я не надеюсь вернуться
Дарованьем и жаром чужим не согреюсь
И к высотам стремлюсь не стремиться в бессилье
(Разве дряхлый орел распрямляет крылья?)
24.05.9..г. Дорогой мой друг! Вы, кажется, начинаете ревновать меня к прошлому. Вы пишете, что мои письма и возбуждают, и мучают вас. Поверьте, все это пустое, и ревность - такой же нехороший плод воспитания, как и зависть. Как я уже писала, в гареме и жены, и наложницы мирно сосуществуют друг с другом. Вообще, как сильно мы зависим от окружающей среды, от ее влияния на нас. Уже по приезде сюда, в Гомель, я была в христианской церкви и, глядя на молящихся, кощунственно думала, что если бы все они родились в Алжире, или, скажем, Марокко, они вместо "Христос воскрес" с таким же воодушевлением произносили бы: "Аллах акбар".
Но упорно продолжу свое повествование. Незаметно текли годы, из худощавой, застенчивой девушки я превратилась в женщину со смелым кокетливым взглядом, линии моего тела округлились, походка стала плавной и покачивающейся, словом чувственность лилась из меня невидимым, но убийственным потоком.
Настало очередное знойное лето. Невыносимая жара даже в саду заставляла прятаться по комнатам, в которых стояли кондиционеры. Но их постоянное, хотя и слабое гудение раздражало. Кроме того, холодный поток застудил мне шею и я, выключив кондиционер, томилась, раскинувшись на постели. Раскаленный воздух был таким плотным, что, казалось, его можно было резать на куски.
Ко мне зашла Фатима. Я отбросила в сторону очередной любовный роман и начала с ней болтать о пустяках. Вдруг я поймала себя на том, что украдкой бросаю взгляды на грудь Фатимы и черный треугольник, просвечивающие сквозь прозрачную кисейную одежду. Фатима поймала мой взгляд и замерла, оборвав болтовню на полуслове. Между тем по южному быстро стемнело. Я лежала на спине, откинувшись на подушки, и смотрела, как Фатима наклонилась над моими ногами.
Она быстро, горячим влажным языком водила по внутренней стороне моих ног, затем коснулась раз и два самого чувствительного места. Почувствовав мою реакцию, она раздвинула мои ноги шире и стала нежно и настойчиво ласкать меня язычком. Я отвечала на ее ласки осторожными встречными движениями. Фатима обняла мои бедра руками и ускорила движения язычком. Раздражение внизу накапливалось, я чувствовала, как набухли клитор и губы, живот мой напрягся, я непроизвольно сжала ногами ее лицо. Фатима, сжатая, как-то ухитрялась ласкать меня, и вдруг острая сладкая судорога волной прокатилась по моему телу. Из горла моего раздался радостный крик, я впервые познала оргазм от ласк женщины.
Мы легли с Фатимой вместе, тесно прижавшись друг к другу. Наши мокрые тела влипли друг в друга, мы ощущали себя единым телом. Затем мы приняли душ и легли в постель на боку в так называемой позе 69: я лицом к ее ногам, она - к моим. Я всегда мечтала о бесконечности ласк, и вот бесконечность была передо мной. Мне не надо было торопиться, я изредка медленно касалась язычком клитора Фатимы, ощущая в тот же самый момент ее ласку и вдыхая тонкий аромат ее секреций. Я проводила рукой по ее гладким бедрам и ягодицам и опять приникала ртом к ее раздвинутой щелке. Исчезло течение времени, иногда мне казалось, что я начинаю невесомо кружиться и плыть, теряя сознание. Острого, ярко выраженного оргазма больше не было, его сменило ощущение постоянного нескончаемого телесного удовольствия, не сконцентрированного в одном месте, а растекшегося по всему телу.
Через неделю жена Абу, как обычно, зашла за мной. К моему удивлению, в коридоре нас ждала Фатима. Жена Абу привела нас обеих в знакомую спальню. Я поняла, что Абу все знал. Мы с Фатимой легли в постель и стали ласкать друг друга. С полчаса Абу смотрел на нас, затем плавно и естественно вошел в наши игры. Участие мужчины внесло красивые обертоны в мелодию нашей "розовой" любви, и придало нашим ласкам совсем новое звучание. Я открыла для себя новый спектр ощущений, нечто ранее даже не представимое мною.
С большим разочарованием я узнала потом от Фатимы, что женская любовь в гареме - заурядное явление, что у Фатимы, кроме меня, есть любовница Далила, и что Абу наслаждается любовью с двумя женщинами не впервые.
Я не буду рассказывать, как текли годы в гареме, как я искусно поддерживала интерес и страсть Абу ко мне все новыми выдумками и забавами. К сожалению, разнообразие секса довольно быстро исчерпаемо, все в конце концов приедается, и я заметила, что Абу ко мне остывает. Он все реже вызывал меня, все реже дарил драгоценности, новые наложницы поступали в гарем и проходили путь, пройденный мной.
Меня ничуть не устраивала роль стареющей позабытой наложницы, которая рано или поздно переводится на положение служанки, и тогда мне впервые по серьезному пришла мысль о побеге.
Через Фатиму мне удалось добиться свидания с управляющим дворцом. Он выслушал мою просьбу и отрицательно покачал головой.
- Женщина, только за одно это свидание с тобой я могу лишиться своего места, - сказал он.
Тогда я сняла с себя брошь с розовым бриллиантом, подарок Абу за мои оральные подвиги, и положила на стол. У управляющего жадно загорелись глаза. Я сняла с себя одно из колец и добавила к броши.
- Учти, женщина, если нас поймают, я и ты лишимся жизни, - сказал он и сгреб драгоценности со стола.
Сам побег прошел заурядно. В полуденную жару, когда все слуги попрятались в прохладные уголки, я переоделась в европейское платье и, поцеловав заплаканную Фатиму, вышла из дворца. Улица была пустынна. Свернув в переулок, я села в машину к управляющему. Он вручил мне паспорт, билет на самолет и сто долларов. В аэропорту никто не заподозрил в женщине, одетой в европейский костюм и прекрасно говорящей по-английски, беглянку из гарема.
Через пятнадцать лет я снова очутилась в Ташкенте.
Как привидение, я ходила по давно забытым местам. Мать моя умерла, дом продали, подруги детства меня с трудом узнавали. У соседки я узнала, что на похороны матери приезжала из Гомеля ее двоюродная сестра и оставила адрес. Я написала ей письмо и через три дня уже была в Беларуси.
Здесь я за оставшиеся украшения купила квартиру, стала преподавать английский, работала переводчицей. Много бывала на природе, столь для меня необычной, пыталась научиться плавать, но не смогла, много гуляла в лесу и по городу, но в какой-то момент мне стало не хватать друга. Я познакомилась с помощником пилота и, не долго думая, вышла за него замуж.
Этот мой поступок оказался весьма легкомысленным. Воспитанная совсем в других культурных традициях, я с недоумением смотрела на своего пьяного мужа, я тщетно пыталась привить ему ту утонченную медлительную созерцательность, к которой я привыкла в наблюдении ли природы, в еде, в любви, я не понимала под влиянием какого дурмана я вышла за него замуж. Он был груб и поспешен, невнимателен ко мне, к моим чувствам, эгоцентричен. Больше всего ценил энергию, динамичность. Как это ни банально звучит, мы оказались разными людьми.
Вот почему при знакомстве с Вами, милый друг, я решила ничего не скрывать и рассказать Вам все.
8.06.9..г. Мой друг! Я чувствую, что внесла в Вашу жизнь беспокойство и сумятицу. Вы не знаете, как ко мне отнестись. Вы называете меня развратной женщиной и пишете, что не можете жить без меня. Вы считаете меня сексуальным чудовищем и нежно называете меня своей рыбкой. Поверьте мне, дорогой, что я всего лишь игрушка судьбы, сделавшей меня такой, как я есть. Видимо нам все-таки лучше расстаться, так как вы не захотели понять и оправдать меня. Прощайте, мой милый бесценный друг! Прощайте, или, может быть, до свиданья?