На стонемыслимом, стопервом,
На стонебесном этаже,
Там, где иначе дуют ветры
Как небожители уже,
Там, где восторг в обнимку с жутью,
Где до земли так путь далёк,
Откуда виден всею сутью
Людьми придуманный Нью-Йорк,
Там, на ещё не стопоследнем,
На стокрылатом этаже,
Представшем будто бы посредник,
Как с неба и земли клише,
Там, как всегда, сначала смутно,
Затем во вкус входя, паря,
Обычное вставало утро
Одиннадцатого сентября.
И год две тысячи был первый,
По сути тоже небоскрёб.
Но времени счёт будет прерван –
Глобальный движется соскоб.
И брызнет кровь по всей планете.
Взовьётся пыль. Осядет прах.
И день, что обещал быть светел,
Предстанет траурным в веках.
Две эти рухнувшие башни
В своём паденье погребут
Наш легковерный день вчерашний
И наш обманчивый уют.
Пойдёт расчёт на "до" и "после ",
Споткнётся время о Коран.
И будет террористов поиск,
Глухой от бомб Афганистан.
Всё это будет днями позже.
Пока ж телеэкранный бум.
Полётов смертоносный ножик
Под сердце башни резанул.
А в них, ещё не веря смерти,
На помощь призывала жизнь,
И белым голубем над клетью
Там, на сто первом шарф кружил.
Он так призывно извивался,
Так откровенно горевал.
И цветом белым не сдавался,
А лишь вниманье привлекал.
В уже отцепленном вагоне,
В уже случившейся беде
Он бешено плясал агонию,
И пляску видели везде.
И это жгло сильнее крика
И к телу подключало ток.
И чей-то личный и безликий
Метался над окном платок.
То падал он, то возвращался,
В прямой запущенный эфир.
Сначала звал, потом прощался.
Затем в бессмертие уплыл…