Голова болит уже четвертый день подряд. Где-то внутри будто резвится особо злобный садист, который медленно втыкает в тело миллионы длинных, раскаленных до бела иголок. Уже сколько времени ты таила, растила и лелеяла в себе эту злобу, порожденную невообразимой болью и безудержным отчаянием, и она вот-вот прорвется наружу. Почти до слез жалко с ней расставаться именно теперь, когда ты скопила ее уже слишком много. Настолько много, что она уже стала не то чтобы частью тебя, она стала тобой… Мышцы перенапряжены до того состояния, когда уже не просто дрожат все части тела, а когда ты слышишь, как лопается твоя мышечная ткань. Тело охватывает лихорадка. Любая мелочь раздражает до такой степени, что ты готова часами издеваться над трупиком таракана, зверски пришибленного тобою тапкой только за то, что он по неосторожности попался тебе на глаза, когда перебегал от одних твоих соседей к другим в поисках чего-нибудь съестного. Хотя, при расчете, что тебя колотит, как тренажер Американ Стар, предназначенный для удаления жировых отложений на телах богатеньких дамочек, ты ни за что не попала бы тапкой по испуганному таракану, даже если бы он был размером с Эйфелеву башню. В голове неприятной жижей застыл какой-то бред, точнее весьма обширное его скопление. Смотришь на часы, и почему-то это простое действие превращает тебя в сплошной комок нервов.
Сердце стучит так, словно это и не сердце вовсе, а законченный неврастеник с упорством идиота бьется головой об стенку груди. Видно слишком долго ты запеленывала его в мокрый шелк холодной очаровательности, чтобы при малейших неприятностях в жизни ты казалась непробиваемой «железной леди». (Примечание: малейшие неприятности в жизни подразумевали полный ее крах.) Слишком долго ты заворачивала свою душу в грубый целлофан, глупо полагая, что это хоть как-то ее обезопасит от суровостей жизни, а не заставит ее кипеть изнутри, подвергая еще большей опасности…
Но вот уж странность человеческого устройства: даже из такого состояния, близкого к бурлению чайника, так и не снятого с огня, может вывести всего лишь удачное стечение обстоятельств, превращая нервную депрессию в радость психопата на выгуле. Настроение меняется с такой скоростью, что невозможно вспомнить, на что ты готова была пойти пять минут назад: совершить ритуальное самоубийство или принести в жертву непонятно каким богам весь окружающий тебя мир. Причем боги эти, требующие свежей кровушки, настолько натурально облизывали пересохшие губы и демонстрировали отточенные клыки, что ты готова была поклясться, что без труда узнаешь их из миллионов таких же кровожадных безумных божков, словно час назад в этой же комнате ты пила с ними водку. И тут в твою голову готова ворваться еще одна «гениальная» мысль: раз уж ты настолько запуталась в собственных бреднях, почему бы ни поджарить на вертеле этих самых божков, мирно распивающих горькую в соседней комнате, пока ты вышла на кухню покурить? Почему бы ни съесть их, хорошо пропеченных и покрытых хрустящей корочкой, принося их в жертву самой себе? Отгоняешь эти мысли с таким усердием, словно на тебя разом уселась целая стая жирных, породистых домашних мух.
Что в итоге? – спрашиваешь ты у своего улучшившегося настроения. В итоге ты сохранила злость, которую ты по каплям (иногда целыми потоками, по сравнению с которыми Ниагарский водопад – просто весенний ручеек) складывала в самом далеком (и самом безопасном) уголке своей души. Может, ты иногда и хотела избавиться от нее, но на самом деле знала, что ни за какие сокровища мира не согласишься на это по доброй воле. Только по воле случая и нервного припадка. Черный шелк опять не давит, а лишь приятно обволакивает твое сердце, которое уже прекратило стучаться в грудь с настойчивостью рекламного агента, желая, чтобы его впустили внутрь квартиры (или же выпустили наружу). Воздух вокруг стал влажным и горячим от пара, выпущенного твоим тормозным устройством, которое всегда срабатывает в тот момент, когда ты уже готова стать еще одной Чернобыльской катастрофой. Что ж, не зря пьешь тормозную жидкость. И что теперь? В тебе нарастает опустошение, силы покидают твое доселе зверски перенапряженное тело, и тебе не хочется ничего. Даже выработанный годами рефлекс, когда именно в такие моменты расслабления всего, чего только можно, возникает желание спать, и ты покорно идешь в кровать, на сей раз отказывается работать. Мысли шевелятся, как полуживые амебы, и ты уже начинаешь сомневаться, что из этого многочисленного, но бесполезного стада способна возникнуть хоть одна стоящая идея, как вдруг она гремит в твоем мозгу с такой силой, будто в твоей голове протрезвонили в Царь-Колокол: надо что-то делать. Не важно, что, главное – как. Надо сосредоточиться на чем угодно, пусть даже на курении сигареты, так, словно это важнейшее дело в твоей жизни, по завершении которого не стоит больше и жить. Или же будто жизнь твоя зависит сейчас оттого, насколько хорошо ты выполнишь сейчас выбранную тобой задачу. Это действительно лучшее (и, пожалуй, последнее), что ты можешь сделать, чтобы загнать себя в постель. И что самое интересное, помогает. Вот ты уже лежишь в уютной кровати, по телу разливается сладостная усталость могильщика, отмахавшего лопатой целый день, внимая все прошедшие сутки (одновременно орудуя лопатой) чужому горю, и, наконец, оказавшегося дома, обнаружившего там счастливых домочадцев, горячий ужин и теплую постель…