Стремления струн
втрамбованы в ящик рояля –
дрянного бастарда-рояля:
надменная нижняя челюсть,
как белый бурун
на реке Укаяли,
вскипает, ощерясь.
Восторженный джаз
целует змею саксофона –
незлую змею саксофона –
в её плотно сжатые губы.
(Вот холодно было в снегу бы!)
Бубнит контрабас,
и пламенем – трубы!
И палочки-дождь
по пузам бегут барабанов –
сердитых господ барабанов, –
по их золотому сервизу,
руки повинуясь капризу,
как ломкий орнамент по фризу.
Всё – ложь,
что родом не с улиц, не снизу.
«Фильтруйте базар!»
Ссыпает горящие угли –
синкоп раскалённые угли –
худой загогулиной грифа
гитарный гусар
в расстёгнутость лифа
погоды конца сентября –
конца бабьелетней легенды,
двухтысячелетней легенды
о послекладбищенском рае.
Летят, меж собой говоря,
на юг треугольные стаи.
Двина цвета старого чая
уходит в моря.
Не зря,
не втуне и не напрасно
светла и прекрасна
погода полётного клина
под небом гусиным
(то серым, то синим)
у нас –
отсюда, возможно,
простой, осторожный,
булыжный, сапожный,
железнодорожный,
но всё же восторженный
джаз!