Тяжко было на душе с самого утра.
Все шло не так , вкривь и вкось .
В опочивальне было душно и тишина давила на сердце.
Марины не было рядом .
И где и с кем она была? Ревность грызла душу .
Рынды у дверей отводили взгляд , а если и глядели то исподлобья и с тусклой ненавистью во взоре.
Господи, им то что он сделал плохого?
Ответ известен- книжник и чародей .
Им , чадам боярских родов , не милость ,ни гнев его не сулил ничего. Они были супротив.
На другой стороне жизни.
Страна так легко шагнувшая под его руку , припала к его руке не верным псом , а измученной гоном волчицей , орошая длань кровавой , бешеной слюной .
Волоча по камням пустые , бесплодные сосцы.
И вот пришел предел.
Еще с утра он отмолил свою грешную душу , не у тусклой иконы Богоматери - глядя в отверстое на восток , забранное Цареградской слюдой оконце.
Ярый бог коснулся лица теплой рукой и ушел в вечный свой бег на закат.
Но на сердце легче не стало.
Чует сердце.
Он надел чистую рубаху и порты .Сапоги из красного сафьяна и красный же польский кунтуш.
Казачья шаблюка на бедро .
Соболиный треух на русые в редкой седине волосы.
Что еще?
Засопожный нож , пистоль за кушак и перстень с рубиновой каплей на царев перст.
Готов.
Вышел в дверь привычно клоня голову.
Рында у дверей вздрогнул и нервно перехватил бердыш.
Не царь из княжьей почивальни - лях с ****ским, голым ликом стоял перед ним.
( бороду сбрил вчера безжалостно - не перед кем стало прятать лик).
Но узнал и медленно склонил голову ,судорожно двигая кадыком.
Более никого в покоях не было.
Ясно.
Пришло время и скрученное тяжкой дланью понеслось, полетело сметая последние остатки жизни с бледного лица.
Твердым шагом вышел в великокняжью горницу, кинул взгляд на опустевший стол и низко склонился, прощаясь навек.
- Прости батюшка, не сберег.
Горько то как !
А ведь говорил Карела ! Под корень надо-бы извести песье племя.
Батюшка вон не боялся .
Его боялись.
И как боялись.
Но жалко !
Ох, как жалко было неразумных кровичей.
Скудоумных , трусливых , наивных. Вон даже Ваську пожалел.
Измену подлую простил. Вот и плати теперь по счетам.
За Карелу в гнусной корчме зарезанного ,за пороченье его имени.
За Лисовчиков , татей и насильников , его волей спущенных на порубежные веси.
За Марину , дочь шляхетскую , несчастную жену свою , в чужие руки отданную.
Всех жалел , чужих голов не снимал , вот и плати своей.
Ватага жалости не прощает.
Каморье племя .
Сам ходил за чужими жизнями , а теперь придут за твоей.
Где-ж ты свирель смертная , приходи. Позвоним на-последок бубенцами.
Все.
Нет в душе моей более жалости.
Да пожалуй, что и души более нет…
…И он совсем не испугался когда ,внезапно , дубовую дверь в залу вынесло глухо ревущей, пьяной с утра толпой , и чернь стрелецкая с Волховитиным,кричащим из-за спин и на него персты тянущим, ринулась с шаблями наголо по кесареву душу.
Клинок сам прыгнул ему в руку .
Холодно блеснули , синие , цвета студеной озерной воды глаза и тело пустилось в знакомый пляс.
Звонко и весело запели невидимые бубенцы .
Страшное дело кровавая сеча.
Трижды накатывались в зал стрельцы и трижды отступали с посеченными лицами , отрубленными руками, скользя и падая на залитых кровью половицах.
Невиданное дело - Государь ,словно закованный в сверкающую сбрую серебряным клинком , призрачно скользящий , теснил озверевшую толпу к воротам. Еще немного и ужас овладеет сумрачными душами воев , еще немного и побегут они бросая оружие в страхе забыв и имя свое , лишь бы спастись из этой смертной палаты.
Вот побежали!
Победа!
Но с последним стрельцом из черного зева ворот вдруг один за другим влетели в горницу факелы и жарко мгновенно занялись и стены ,для красоты завешанные китайским шелком и святыми прапорами , свидетелями Куликовой сечи, и думские скамьи и сам стол престольный.
Воздух в горнице выжгло в минуту .
Что он ждал?
На красном кровь не видна и кунтуш насквозь пропитанный чужой и своей кровью , тяжко клонил плечи к полу. Правая рука висела плетью и отбросив шаблю, баюкая ее левой , он кинулся к окну .
Выбил ногой венетское скло и тяжело перевалившись через стену выпал на шатровый скат.
Перекатился через голову , вскочил на ноги и побежал лесным, рысьим шагом к сходу на стену.
С земли стрельцы били по нему влет, но стрелы не успевали и выбивали щепу сзади.
Все! Ушел!
Там в Китай-городе верные черкасы и ляхи, жизнь и победа .
Слава Ярому!
Но нога в беге предательски нырнула под стреху , хрустнула в лодыжке и болью выстрелила вверх.
Тело повело , он упал на колено , завалился на бок и полетел покатился к краю.
Ахнули на земле и радостным воем зашлась чернь.
Он катился бесконечно долго,
ударяясь головой ,локтями, ногами,
А затем твердь кончилась.
И раскинув по синему небу крылья , бросилась душа в свой последний полет…
Удара о землю он не почувствовал , но был еще жив и долго и мучительно полз куда-то , волоча за собой перебитые о землю ноги , пока кто-то в черном кафтане с безликой личиной под треухом не перевернул его на спину сильной рукой и задрав подбородок , полоснул по горлу кривым персидским ножом.
Тело до ночи лежало у красного крыльца и люд стоял в отдалении не решаясь подойти к подло убитому Государю , на вспоротой груди которого страшным знаком лежала смертная свирель – скоморошья дуда ,
А лик был укрыт подлой личиной в сусальной слюде.