Звени, медуница!

 

 Анатолий Азовский

 

 

 ЗВЕНИ, МЕДУНИЦА!

 

 

 Избранные произведения

 

 

 В новую книгу известного российского поэта Анатолия Азовского включены избранные произведения, как знакомые читателям, так и публикуемые впервые.

 Книга предназначена для широкого круга любителей поэзии.

 

 

 

 

 

 

 

 ЗОВ КРЫЛА


 

 * * *

 

 Стали дни и светлей и длинней,

 Стали ночи темней и короче.

 И душе моей стали слышней

 Голоса набухающих почек.

 

 Вот и вновь тёмный времени пласт

 От земли отвалился покорно,

 И морозцем прихваченный наст

 Распадётся к полудню на зерна.

 

 В это утро - храни, не храни -

 Каждый миг из минувшего встанет,

 И в апрельские теплые дни

 Торный путь его ляжет в тумане.

 

 Будет память по следу идти.

 И понять не смогу я отныне:

 То ли прошлое там, на пути,

 То ль грядущее вышло из сини?

 

 И замнится, как прежде, душе...

 Только все ли надежды уместны?

 То, что было, - не будет уже,

 То, что будет, - давно мне известно.

 

 Но попробуй-ка душу пригни,

 Если так она многого хочет

 В эти длинные светлые дни

 И короткие темные ночи.

 

 * * *

 

 Ещё и снегу не пора

 Унять своё цветение,

 Но входит в комнату с утра

 Сирени привидение.

 

 Во всех сегодняшних делах

 Сквозит её присутствие:

 В душе звонят и зов крыла,

 И всех удач предчувствие.

 

 И пусть январь в окне горит -

 Взорвётся слово почкою,

 И первый стих заговорит

 На языке листочковом.

 

 * * *

 

 Погода и настроенье мартит,

 Хочется чувствовать жизнь.

 И первая капля с крыши летит:

 Дзинь!

 

 И первая кошка, то ль от стыда,

 То ль от блаженства, всю ночь

 В мир запускает, не опасаясь суда,

 Крика мартовский нож...

 

 Что бы при думать? Чем бы привлечь?

 Где ты? Откликнись. А-ау!

 Ведь для тебя я запряг эту печь,

 Еду косить трын-траву.

 

 Я ещё виды почти не видал -

 Вместе посмотрим на них...

 Месяц сосулькой с неба упал

 В стих.

 

 

 * * *

 

 Вы - балерина. Вам - аплодисменты,

А я - студент, безденежный король.

Король мечтаний. Я в душе, как в сейфе,

Храню к любой фантазии пароль.

 

Вот я - в балете. Вы - в ведущей роли,

И вам вполне даётся ваша роль.

А я сижу на сумрачной галёрке,

Да нет - на троне. Как-никак, - король!

 

И я, конечно, так по-королевски

Вам разрешаю восхищать себя

И этим па, и этим пируэтом.

И знаю: так танцуют - лишь любя!

 

И знаю, пусть хоть в жизни настоящей

Совсем не вас я, может быть, люблю, -

Вы исполняли роль свою блестяще,

И я дарую милость вам свою.

 

* * *

 

Отчего их зовут - незабудки?

Так робки лепестков их огни,

Что сорви - не протянут и сутки

Без земли материнской они.

 

Ни вода не поможет, ни ваза,

Как спасенья для них не ищи.

И уже - ни услады для глаза,

Ни отрады для тихой души.

 

Тут и вспомнишь, как рвал под угором

Их, цветущих, раздвинув кусты.

Синий взгляд не молил ли с укором:

Мол, не рви, только здесь мы - цветы?

 

* * *

 

Выкатывала солнышко заря,

В печи огонь метался на поленьях,

А бабушка стояла на коленях,

На Чудотворца набожно смотря.

 

Потресканно и строго лик желтел.

Лампадка не по-доброму чадила.

А бабушка молилась и молила

У Бога для меня иной удел.

 

И в простоте душевной как могла

Ругала «растреклятого германа».

И были для меня новы и странны

Её слова из горечи и зла.

 

Но вот, поправив старенький платок

И пригасив чадящую лампадку,

Она преобразовывалась в бабку,

Какую я любил, как только мог.

 

ЧЁРНЫЙ ХЛЕБ

 

 Сестре Ае

 

Я в детстве и тщедушный был, и робкий

Среди военных горестей и бед.

И чёрный хлеб с картофельной похлёбкой

Не каждый день имел я на обед.

 

В четыре года много ль понимаешь?

И принимаешь, несмышлённо-слеп,

Хлеб, что делила так неравно мама,

Тот липкий, чёрный, тот военный хлеб.

 

Теперь уж мамы нет на белом свете,

Недолгим было мамино житьё.

И, может быть, её приблизил к смерти

Тот чёрный хлеб, что съел я за неё.

 

 

БАБЬЯ РОЩА

 Анатолию Калинину

 

Трещал мороз, помолвленный с бедой,

Людской бедой, такой, что нету горше!

И к маю не осталось ни одной

Берёзы в заповедной Бабьей роще.

 

Там до войны не рай ли был земной:

Цвели цветы, кукушки куковали,

И парни под притихшею листвой

До петухов девчонок миловали.

 

Но что же делать, коль беда пришла,

Коль нечем обогреть детишек стало?

И женщины рубили для тепла

Деревья там, где юность их осталась.

 

Но не одним же бедам гнёзда вить!

Когда осели годы горевые,

Решили люди рощу возродить,

Чтоб к небу ветки вскинулись живые.

 

Так пусть их беды будут миновать,

Пусть на века кукушки напророчат,

Чтобы парням девчонок миловать,

Чтобы не стала Вдовьей - Бабья роща.

 

* * *

 

 Была избушка на курьих ножках,

 Осталась просто - о двух окошках.

 

 А где же ножки, коль были, где?

 Вначале прятались в лебеде.

 

 Ну а когда лебеду мы съели,

 То ножки тоже прибрать сумели:

 

 Не их ли бабка к крапивным щам

 В кастрюлю бросила - нам, внучам?

 

 Да и навар от них с пользой лёг,

 Коль сквозь войну прорасти я смог!

 

 

 

 

 Остановленное время

В 1961 году лежал я, только что комиссованный из рядов армии, в Камышловском госпитале инвалидов Отечественной войны.

 

 Тот, монастырской кладки, дом,

 Те сосны, те тревоги

 Давно остались там, в былом,

 На том конце дороги.

 

 Но только галки закричат,

 Как вспомнятся мне снова

 И дом тот каменный, и сад,

 Тот редкий сад - сосновый.

 

 Там страшно было в час ночной

 Проснуться между снами:

 "Огонь!" - кричал один больной,

 Другой - скрипел зубами.

 

 А утром снова зной войны

 Влетал с былым напором

 В рассказы Мишки-старшины,

 В хмельную боль Майора.

 

 И только мне, в сороковом

 Рождённому «салаге»,

 Что было вспомнить о былом -

 О пацанячьей драке?

 

 Тогда я в будущие дни

 Светил для них мечтами,

 Но как болезненно они . О будущем молчали!

 

 Как будто время столько лет

 Кружилось тут на месте

 Вокруг солдатских бед-побед,

 Вокруг письма невесте.

 

 Был дом, казалось, начинён

 Войной - вот-вот взорвётся!

 ...Наверно, госпиталем он

 Давно уж не зовётся.

 

 Но только галки закричат, Как вспомнятся мне снова

 И дом тот каменный, и сад,

 Тот редкий сад - сосновый.

 

 

МОЕМУ ПОКОЛЕНИЮ

 Юрию Неизвестному

 

И кто придумал так бездумно

Назвать нас всех детьми войны?

Да, мы росли порою трудной

Средь тягот воинских страны.

 

Но разве нас война растила?!

А не она ли нас тогда

Калечила и сиротила,

Снабжая болью на года?..

 

После Победы постепенно

Мы отдирали струпья бед.

Но не прошли они бесследно -

Те недоеды детских лет.

 

И если ойкну в нездоровье,

То не добром же помяну

Войну, что измеряла кровью

Мою страну во всю длину.

 

Не знаю, сколько нас на свете,

Но, знаю, - помнить мы должны:

Страны своей мы были дети,

Страны своей, а не войны.

 

 

 

 * * *

 

Ещё остался уголок,

Где всё - как было.

Где детство ягод кузовок

В траве забыло.

 

Где я на тихом склоне дня

Приметить в силах:

Судьба во времени меня

Переместила.

 

* * *

 

На лугу ромашки расцвели:

Столько их взбелело над зелёным,

Что от вящей щедрости земли,

Как себя не чувствовать влюблённым?

 

Чуть взгрустну - и снова наплывут

Те луга, не знавшие распашки,

На которых, глядя в синеву,

Были слишком добрыми ромашки.

 

 Алёнушка

 

 Там, у омута, ряской заросшего,

 Где вокруг на сто вёрст - ни души,

 На спине валуна Алёнушка

 Тихо слушает камыши.

 

 Может быть, она только что плакала.

 Не от этого ль так синё?

 То ль глаза ее в омуте плавают,

 То ли омут - в глазах у неё...

 

 Сколько в красках и жизни, и небыли -

 Я подобных не видел картин!

 Виноватить её, или небо ли,

 Что хожу до сих пор я один?

 

 Но когда вся душа моя тронута

 Невозможным сиянием дня,

 Знаю я, у далекого омута

 Ты, Алёнушка, ждешь меня.

 

 * * *

 

 Не ты ли ночью мне в окошко

 Стучалась робко в тишине,

 И не твоя ль, скажи мне, ножка

 Меня тревожила во сне?

 

 Но это может лишь присниться...

 А наяву, а наяву -

 В лесу озябшая синица

 Зажгла последнюю листву.

 

 И грусть, и робкая надежда.

 А в результате - ничего!

 И ты пройдешь, хрустя одеждой,

 Не бросив взгляда одного.

 

 А я с тоской пустопорожней,

 Чтоб как-то смягчить боль беды,

 Куплю на память - так похожий! -

 Портрет одной кинозвезды.

 

 

* * *

 

 Володе Дагурову

 

За окнами куражится зима,

Она сегодня с полночи сердита.

И как увлечься книгою открытой,

Коль ночи тьма совсем сошла с ума.

 

Зима, видать, предчувствует весну,

Как будто знает - мало ей осталось...

Неужто я, когда подступит старость,

Как и зима, куражиться начну?

 

До той поры мне б лучше не дожить,

А то ведь даже грустно и представить,

Как буду я с самим собой лукавить:

О молодости мне ль пока тужить?

 

А молодости той - и след остыл...

Но, Бог ты мой, откуда эти мысли?

Ещё не годы надо мной нависли,

А лишь зимы последний снежный пыл.

 

Ведь утром встану, гляну за окно,

Увижу - «ель сквозь иней зеленеет»,

И солнце на пригорке лапы греет,

И мне ещё немало дней дано!

 

* * *

 

А вокруг - снеговое цветенье!

Белизна ослепляет до слёз.

И наводит мороз просветленье

На январские думы берёз.

 

Я в сверкающем этом затишье

От себя самого убегу.

Лишь, от лыж отставая, двустишья

Долго будут кричать на снегу.

 

 

АЛЫЕ ПАРУСА

 

И снова, словно ветер дунул,

Качнулись в гавани суда...

Скажи мне, кто тебя придумал,

Какой сказитель и когда?

 

Не ты ли гриновской Ассолью

Среди насмешек и тревог

Ждала меня с тоской и болью

На рубеже морских дорог?

 

И где б я ни бродил по свету,

Но даже в заполярной мгле

Твои глаза, как два рассвета,

Меня искали на Земле.

 

И, нарушая все уставы,

Я снова правил паруса

Туда, где ждать меня устали

Твои печальные глаза.

 

Но на крутых волнах качаясь,

Спеша на твой заветный зов,

Боюсь - а вдруг ты не признаешь

Моих раздутых парусов?!

 

Ведь если штормы озверелые

Не искромсали их в куски,

То вся их алость отгорела

От долгих странствий и тоски.

 

* * *

 

И когда мой корабль, сокрушённый циклоном,

Растворился, как стон, среди воя и брызг,

Я схватил не руками - зубами обломок,

И судьба даровала мне временно жизнь.

 

Я держался, как мог, напрягая все силы,

Привязавшись к обломку обрывком линя,

Но вставал океан и, зверея, носил он

По своим сумасшедшим пустыням меня.

 

И судьбу проклиная в седом полумраке,

Растеряв все надежды доплыть до земли,

Я завидую даже последней собаке,

Что лежит, подыхая, в дорожной пыли.

 

И когда океан не девятым, а сотым

Сокрушительным валом накроет меня,

Напахнут вдруг нежданно медовые соты,

И забьются желанно в глазах зеленя...

 

А в далёкой стране с азиатским загаром,

Наблюдая, как пляшет огонь на дровах,

Будет новый парнишка готовить свой парус

И мечтать о морях и крутых островах.

 

* * *

 

Из прошлого, хотя прошло немало

Тревожных лет и безмятежных зим,

Твои глаза, как два девятых вала,

Нависли вновь над ясным днём моим.

 

Нависли и обрушились!..

 Отныне

Не знать уж мне, что в мире есть покой.

И все свои домашние святыни

Я уничтожил собственной рукой.

 

И понял я: не будет мне спасенья,
Коль жизнь моя - судёнышко судьбы.

И наступило светопреставленье,

Где не помогут слёзы и мольбы.

 

Пускай - конец, пускай мне сил не хватит,

Но я одну надежду берегу:

Что завтра день я встречу не в кровати,

А на твоём заветном берегу....

 

 * * *

 Юрию Ляпину

 

 С какой торжественностью строгой,

 Сияя россыпью светил,

 Стояло небо над дорогой,

 И я тому свидетель был.

 

 Какая мощь в его мерцанье!

 Какой живительный покой

 В неслышном леса воздыханье

 Под упоительной луной.

 

 Ну что еще от мира надо?

 Какого жду от жизни дня,

 Когда вселенская прохлада

 Крылом коснулась и меня.

 

 Когда иду своей дорогой,

 И время есть, чтоб подсмотреть,

 Какой торжественности строгой

 Исполнена ночная твердь.

 

* * *

 

Теплынь... Зиме давно, по сути,

Пора замаливать грехи.

А у меня вторые сутки

Пурга не улеглась в стихи.

 

И чем помочь себе не знаю,

Хоть у ручья спроси теперь.

Но все ручьи лесные к маю

Буравят путь через апрель.

 

Весь край давно весной разбужен

И как некстати мой побег

В былое... Ну кому он нужен

Прекрасный мой вчерашний снег?

 

 

* * *

 

Словно сторожевая,

Пасёт облака луна.

Может, тебе какая

Помощь моя нужна?

 

Медленно примолкает

В овраге звонок ручья.

Может, тебе какая

Помощь нужна моя?

 

Шторы не опуская,

Стоишь опять у окна.

Может, тебе какая

Помощь моя нужна?

 

Как на костре святая,

В рассвете горит Земля...

Может, тебе какая

Помощь нужна моя?

 

* * *

 

В Полевском, тихом граде районном,

Я других музыкантов не знал,

Кто б с такой глубиной затаённой,

Так душевно на флейте стенал.

 

Трепетали и плакали звуки.

Я за ними следил, не дыша.

И медовою болью душа

Исходила от флейтовой муки...

 

Ну зачем я увидел его

В тот ручьями просверленный вечер?

Непонятное мне торжество

Излучало его красноречье.

 

И смотрел он победно в глаза

Не ушедшей по снегу косули.

Ничего я ему не сказал -

Ведь слова, к сожаленью, не пули.

 

С той поры, хоть убей, не могу

Слушать флейту - душою болею!

Всё мне кажется - жалобно блеет

Та косуля нас чёрном снегу.

 

ХУДОЖНИК

 Евгению Ильину

Я ухожу...

Мольберт с усмешкой едкой

Мне смотрит вслед - так трусу смотрят вслед.

Я ухожу. Листок с осенней меткой,

Как рот открытый, жадно ловит свет.

 

Он задохнётся. Облетит. И будет

За ним, смеясь, гоняться сиверок.

Он упадёт. Его затопчут люди.

И кончится листка короткий срок...

 

Прости, листок, прости меня, кленовый,

Я, может, первым затопчу тебя.

Я, может, первым стёртою подковой

Вдавлю тебя в песок небытия.

 

Вдавлю, и вдруг с твоим прощальным хрустом

Откроется мне истиной простой

Смысл бытия, а значит - смысл искусства.

И я вернусь, решительный и злой.

 

* * *

 

 Вене Дружинину

 

Ходить. Выдумывать. Терзаться.

Надоедать редакторам.

Удачной строчкой умиляться.

Считать копейки по утрам...

 

Ну что ещё для счастья надо?

Не жизнь, а - вольный бег реки!

Но надоело чьи-то взгляды

Стирать с затылка, как плевки.

 

ТРУБА

 

 Юре Трестеру

 

А он любил за чаркой вспоминать,

Как трубачом служил он в Первой Конной

И как умел в атаку поднимать

Своих друзей, теперь уже покойных.

 

Ну а труба в утробе чердака

Среди хламья ненужного лежала,

И пыль её помятые бока

Зелёным языком лизала...

 

СКОМОРОХ

 Любе Ладейщиковой

Я скоморохом был, а стал - шутом.

И при дворе сиятельного князя

Моя работа - шуткой, как кнутом,

Раскраивать пиров однообразье.

 

Я на посулы вольный хлеб сменял.

И мой колпак гремит с утра до ночи.

Хмельные гости слушают меня

И всей утробой сытою хохочут.

 

Они к забаве сводят мой талант:

Мои остроты - трескотня сороки...

А где-то продолжают скоморохи

На игрищах, как встарь, смешить селян.

 

Законом за лихие языки

Запрещены их вольные концерты,

Но там, где появились их возки, -

Работы брошены, пустуют церкви...

 

И не сдержать запретами народ,

Не умалить хулою представленье,

Когда в нём Правда в полный рост встаёт

И души заставляет встать с коленей.

 

Но трудно, от крутых дорог устав,

За кров, за деньги, за утробный хохот

Не променять на звание шута

Высокое призванье скомороха.

 

 

 

 

* * *

 

 Юре Лобанцеву

 

Мы пели в армии как надо,

Как нас учили петь в строю:

Чтоб рот - на ширину приклада,

Чтоб голос - как снаряд в броню.

 

Мы пели - облака качало,

Мы пели - был на то приказ.

И песня в небесах крепчала,

Но... умирала песня в нас.

 

* * *

 «Искусство принадлежит народу»

 В.И. Ленин

А мне по всем приметам

Не долго быть певцом:

Стать на Руси поэтом

Трудней, чем подлецом.

 

Найдётся и оценщик,

И уж ему ль не знать,

Какою из рецензий

Тебя за шкирку взять.

 

Он вычеркнет искусно

Несдержанный твой стон:

«Принадлежит искусство

Народу, - скажет он. -

 

У нас - страна героев,

Для них искусство строй!

Зачем же харкать кровью,

Когда ты сам - герой!»

 

А вдруг да это - правда?!

Чего ж я не решусь

Греметь во все литавры,

Коль славу любит Русь?

 

Она ж всегда - под солнцем,

И нет у ней теней...

Смотрю с тоской в оконце,

А там тоска - грустней.

 

* * *

 

Порой отлётной слушать грустно,

Как, вместе с дикими крича,

Домашние бунтуют гуси

И в небо рвутся сгоряча.

 

Зачем же их инстинкт тревожит

Глухой тоской по вышине,

Коль ни один взлететь не сможет

С собратом вольным наровне?

 

И вот уж стаи откричали...

А им стенать и гоготать

О том, что горше нет печали,

Имея крылья, - не летать.

 

ИЗЮБР

 

Изюбр трубил. Изюбр изнемогал.

Он всю тайгу, наверно, обежал.

Он жизнь свою, весь гулкий пыл в крови

Отдал бы за мгновение любви.

Отдал бы за единый смертный бой,

Чтоб умереть иль род продолжить свой.

 

Но падала на грозные рога

Безмолвием убитая тайга.

И только эхо сквозь осенний свет

Раскатисто картавило в ответ.

А он трубил. Он весь изнемогал.

Он всю тайгу рогами разорвал!

И вдруг услышал где-то в стороне

Такой же трубный вызов тишине...

 

Охотник ждал. Он терпеливо ждал.

Он трое суток зверя вызывал.

Рожок его, не чувствуя вины,

Врывался трубно в дебри тишины.

Врывался песней, песней о любви -

О самом тайном таинстве в крови...

 

Изюбр трубил. Он к схватке был готов.

Струилось утро меж крутых рогов.

Но из кустов, безмолвием звеня,

Ударили навстречу два огня.

Ударили - и закачался лес.

Ударили - и белый свет исчез.

И стон предсмертный выдохнула грудь...

 

Как это страшно - песней обмануть!

 

* * *

 Диме Шмерлингу

А осенью полна отчаянья

Простая исповедь земли.

По скулам облаков печально

Скользят, как слёзы, журавли.

 

И в опустевшем храме леса,

Тряся охрипшие кусты,

Гоняет ветер мелким бесом

Цыплячьи выводки листвы.

 

И речка, словно в нервном тике

Трясётся, на камнях звеня.

И день, тоскливый и безликий,

Совсем не смотрит на меня.

 

* * *

 

 Еще один осенний день,

 По окоём заросший тучами,

 Ушел, оставив только тень

 В душе, печалями искрученной.

 

 Ничто уж не вернуть назад.

 И примирюсь я, видно, с мыслями,

 Что этот чёртов листопад

 Совсем не посчитался с листьями.

 

 Что этот день стоял ребром.

 И роще, высвеченной холодом,

 Пришла пора на серебро

 Менять накопленное золото.

 

 * * *

 

Всё меньше волнуюсь. Всё чаще себя

Ловлю на зазубренной мысли:

Не слишком ли скуп и расчётлив стал я

На чувства? Как будто - все вышли.

 

Сегодня приснилась былая строка.

В ней слов - половина на выброс!

Но как трепетала, какая тоска

С запасом была в ней - на вырост!

 

И смог бы ещё я, да жмёт мастерство,

Пришедшее, как наказанье.

Как будто из храма ушло божество,

И храм стал - одно лишь названье.

 

* * *

 Доне

Я цельным хотел быть, да только,

Как в юности в разум вобрать,

Что надо для этого долго

По крохам себя собирать?

 

Но, ставя высокие цели,

Я к ним устремлялся, как мог.

И плакал, коль цели пустели

И прахом ложились у ног...

 

Так жизнь и ломала, и мяла,

И розовый веяла прах,

Чтоб всё на места свои встало

В моих набегавших годах.

 

Теперь я и твёрдый, и цельный,

И случаем неуязвим.

Чего же топчусь так бесцельно

Над розовым прошлым своим?

 

* * *

 

Пока живу, скупой судьбе доверясь,

В самом себе сто раз я разуверюсь,

Сто раз решу: «Копчу напрасно свет,

Какой там к чёрту из меня поэт!»

 

Но сам себя перед рассветной стынью

Подбадриваю выспренней латынью:

«Дум спиро сперо», - средь людской возни

Пока живу, - надеюсь, чёрт возьми!

 

* * *

 Диме Пэну

Май ударил в берёзовый пень,

И взметнулись тугие побеги.

И стоял очарованный день

И вздыхал запах прели и неги.

 

И молчала над лесом лазурь,

Дальним облачком чуть омрачаясь.

Убегали цветы от косуль

Под защитный огонь иван-чая.

 

И готов был шиповник расцвесть,

Да стоял и гадал на опушке:

Это что же за грустную весть

Разносили по лесу кукушки?

 

ЖУРАВЛЁНОК

 

 Танцует журка в зоопарке...

 Анатолий Пудваль

 

В зоопарке на склоне лета

Журавлёнок, теряя пух,

Каждый день за кусочки хлеба

Брачным танцем смешит толпу.

 

Он старательнее калеки

Демонстрирует «ремесло»,

И размахивает нелепо

Неокрепшим ещё крылом...

 

Но однажды, забыв о хлебе,

Он увидит, зрачком кося,

Как расклинит слепое небо

Улетающий в даль косяк.

 

Журавлиные клики-звоны

Будут страстно куда-то звать.

И очнувшийся журавлёнок

Вдруг откажется танцевать.

 

МУЗЫКА

 

Ты с превосходством поучала,

Что в музыке есть два начала:

Одно - добра, другое - зла.

Но для меня была, как плаха,

Суровая токката Баха -

Не для меня она была.

 

Косились нервные соседи

(Какие-то «сеньоро-леди»),

И было мне не по себе

От этих светских поучений,

От этих едких пресечений -

От них я вовсе огрубел.

 

- Ну, хватит! - обрубил я внятно,

И, видно, стало ей понятно,

Что я послал её к чертям.

Она обиженно затихла,

Как будто дали ей под дыхло.

И враз всё встало по местам.

 

На сцене куцый человечек

Сутулил над роялем плечи.
Соседи прятались в себя.

Ходила музыка по залу

И что-то строго выражала,

Казалось, тоже всем грубя.

 

Но вдруг она как будто стихла

И всей душой - к моей приникла,

Подбодрив ласково: «Держись!»

Видать, не нравилось ей тоже,

Когда по полочкам разложить

Пытаются чужую жизнь.

 

И для меня понятно стало,

Что мы с тобою - два начала

(Неважно, кто - добра, кто - зла),

Что между нами шла всё время

Борьба в житейской нашей теме,

С твоим успехом, явно, шла.

 

Но неожиданным финалом

Токката Баха зазвучала,

Жизнь оголив при вираже.

И музыки святая сила

Срывала фальшь и приносила

Желанный катарсис* душе.

 

___ ___ ___ ___ ___

*Катарсис - очищение

 

 

* * *

 Лиле

«Как хороши, как свежи были розы», -

Читала ты, и голос твой метался

По нервам зала, словно бы не зная,

Кого ещё за душу ущипнуть.

Скучающий, пижонистый, случайный -

Я понимал, я чувствовал, я слушал.

А ты читала, и никто из зала

Не знал, что ты читала для меня.

 

«Как хороши, как свежи были розы», -

Читала ты, но я уже не слушал.

Я вспоминал. Передо мной светился

Счастливых дней далёкий ореол.

И всё, что было искренним и чистым

В совместной нашей неудачной жизни,

Вдруг ожило, повеяв ароматом

Друзьями купленных на свадьбу роз.

 

«Как хороши, как свежи были розы», -

Читала ты, а я сидел угрюмо

И думал о тебе, о наших ссорах,

О том, как всё меняет этот мир.

Ведь даже и любовь, подобно розам,

Давно погибла в серой вазе быта,

И никакой водой воспоминаний

Её теперь уже не оживить.

 

* * *

 

И день светить не перестал,

Когда тебя я осуждал

За быструю свою победу...

 

Будь проклят час, когда я предал

Елань в ромашковом угаре,

Осокой сжатый ток ручья,

Твой взгляд с доверчивостью карей,

Он - как молился на меня.

 

Но с той поры мне - не влюбиться:

Торчком вина в душе торчит.

И тёмно там, где б - солнцу биться,

Что сладким должно быть - горчит.

 

 

* * *

 

Закат стекал стекал по капелькам с весла.

Над глубиной покачивалась лодка.

В твоих глазах остатками тепла

Ещё любовь посвечивала кротко.

 

Ещё тебя суконный мой пиджак

Оборонял от свежести вечерней,

И было мне совсем не просто так

Казаться и улыбчивым, и верным.

 

Но уж созрели горькие слова,

А, коль созрели, долго ль им сорваться?..

На берегу привставшая трава

Могла в тот вечер нас не опасаться.

 

* * *

 

Купается окно в чужих рассветах...

 - Любил?

 - Люблю! Но хочется давно

Лишить её и памяти, и света...

 

Когда-нибудь с решимостью поэта

Я сердце камнем запущу в окно,

Чтоб в дребезги - и То, и Это!

 

 

* * *

 

Средь полей, быльём заросших,

В днях, где был я молодым,

Ходит память-аграномша

По угодиям своим.

 

От её больших стараний,

Не смиряемых и сном,

Колоски воспоминаний

Наливаются зерном.

 

С каждым годом ей работы

Добавляет возраст мой,

И у ней - одни заботы,

Ну а льготы - ни одной.

 

Ходит милая, хлопочет,

В тех деньках вздыхая вновь,

Где, как аленький цветочек,

Светит первая любовь.

 

* * *

 

Я видел тебя! Это - правда.

В осенней сквозной тишине

Явился твой образ однажды,

Как сон позабытый, ко мне.

 

И сразу запахло июлем.

Я слышал жужжанье шмеля.

И мысли тихонько коснулись

Заросшего временем дня.

 

Как мог я забыть про такое -

Про этот лесной уголок,

Где мы не искали покоя,

А жизни вбирали урок?

 

 

Там травы стояли - по пояс!

Там сосны - рвались из земли!

Там скорый, как дни наши, поезд

Мелькнул и растаял вдали.

 

 

* * *

 

Зачем в такую ночь густую

Ты вспоминаешься опять,

Как будто можно не впустую

Твой стук в окошко ожидать?

 

Зачем так слепо мы когда-то

К легенде древней отнеслись

О половинках двух разъятых,

Которым надобно сойтись?

 

Не знаю, с кем ты, как ты, где ты, -

Но обложила мысль кругом:

А вдруг и ты не обогрета

Своим семейным очагом?

 

И ты души не залечила...

За что ж судьба, как двух слепцов,

Нас так безбожно разлучила,

Что не отыщешь и концов?

 

С тех пор и в жизни не устроен,

И нет пристанища душе,

Хоть столько замков понастроил,

Что мало воздуха уже.

 

* * *

 

Как долго я искал в тиши созвучья

Для самой лучшей песни о тебе.

Уже в костре давно сгорели сучья,

И след остыл твой лёгкий на тропе.

 

Когда ушла? Куда? И не заметил.

И нет теперь обидней ничего,

Чем эта песня, лучшая на свете, -

Звучит, а я не знаю для кого.

 

В СУББОТНИЙ ДЕНЬ

 Катерине Губановой

Ещё июнь, ещё румянец года*

Ни с неба и ни с леса не сошёл,

И днём приветным радует погода,

И груз годов пока что не тяжёл.

 

Вот я иду и тихо рву ромашки,

Росистые ромашки на лугу,

А из кустов глаза пугливой пташки

Мой каждый шаг пытливо стерегут.

 

- Ну, здравствуй, остроглазая синица!

Ты б лист осенний убрала с груди,

Ещё успеешь чем-нибудь прикрыться

От холодов, что ждут нас впереди.

 

Но что синице до моей заботы?

Своих забот у птахи - через край!

И для неё ли льготы от субботы,

Когда птенцов кормить - лишь успевай?!

 

Но эта встреча всё же не случайна,

И не случаен жёлтый цвет груди:

И не заметишь, как придёт печальный

Период жизни - осень впереди!

 

____________

*Месяц июнь наши предки называли румянцем года.

 

 

* * *

 Александру Шахмину

Где ум ни слов, ни пищи

Раздумьям не найдёт,

Душа своё отыщет,

Душа своё возьмёт.

 

Душа особых правил -

Она и под ножом

Верна одной лишь Правде

И в малом, и в большом.

 

И смысла нет в обмане

Для праведной души

Ни в сладостном тумане,

Ни в горестной тиши.

 

Так пой, пока поётся,

Рыдается - рыдай!

И душу, коль смеётся,

Тоской не занимай.

 

Ведь лишь к душе свободной

Находят путь родства

И женщины, и звёзды,

И звуки, и слова.

 

* * *

 

Ещё не вчера ли плескала

Река и, обняв острова,

Гусей-лебедей выпускала

Из каждого рукава.

 

Ещё не вчера ли берёзы

Галдели на том берегу,

А нынче всё строже морозы

С обрыва глядят на реку.

 

Пора ледостава настала.

Всё туже сжимаются льды.

И вот уже биться устала

Последняя струйка воды.

 

И снег - обложной, торопливый -

Задумал всю землю занять.

Но всё же речные извивы

По впадине можно узнать.

 

И как ни давил бы угрюмо

Мороз, но под бременем льда

Свои беспокойные думы

Всё копит и копит вода.

 

 ТАНЕЦ ЖУРАВЛЯ

 

 Прилетели журавли,

 Подгадали к нужным срокам...

 И все мысли о любви -

 В светлотереме высоком!

 

 Не хотел я говорить,

 Да душа не знает меры:

 Сколь ни гнул ее за прыть,

 Не согнул, в проклятой, веры.

 

 А во что и верить ей,

 Если жизнь уже - как в сите,

 Если стая журавлей

 Не в моём жирует жите.

 

 Оглянусь в тоске назад -

 Всё там призрачно и зыбко:

 Чей-то облик, чей-то взгляд,

 Чья-то грустная улыбка.

 

 Только я ли виноват,

 Что душа не знает меры,

 Что не сжег еще закат

 Ни тоски ее, ни веры?

 

 Вне законов бытия

 Жить пока не поспешаю...

 Видишь в танце журавля?

 Это - я. Не помешаю?

 

 Колдунья

 

 Там, у самой у Думной горы,

 Где гнездились бажовские сказы,

 Ты меня от закатной поры

 До рассветной лечила от сглаза.

 

 Что шептала ты глухо тогда?

 Из чего ты заклятья сплетала?

 Ведь от них даже в речке вода

 То смолкала, то вновь лепетала.

 

 Баламутный нам пел соловей

 В полусмутной тиши тальниковой,

 Но к душе непутёвой моей

 Не нашла ты заветного слова...

 

 Оглянусь - ты давно позади,

 С кем-то рядом идешь одиноко.

 Да и мне - хоть гляди, не гляди -

 Счастья тоже досталось не много.

 

 А ведь мог не с другой пить вино

 Там, на свадебном грустном веселье,

 Ведь не слабым же было оно,

 То твое приворотное зелье.

 ___ ___ ___

 

РАДОНИЦА*

_ ___ __ __ ___ ___

 

 

ПОСЁЛОК ПЕРВОМАЙСКИЙ

1.

Эта пашня у новой дороги

Плодоносить изрядно должна.

Как взгляну, так и вспомню тревоги

Под названием общим - Война.

 

Здесь посёлок стоял Первомайский.

И домишек нелепый разброд

Связан в улицы был мало-мальски,

И вели они все на завод.

 

И какой бы мечтой ни кружило

Мои мысли о лучшем житье,

Не забыть мне, как жили двужило

Наши матери здесь в нищете.

 

Как они на пределе страданья

Выносили свой фронт трудовой,

Как за двадцать минут опозданья

Ожидали их суд и конвой.

 

Я не знаю, куда ещё можно

Отправлять было грешников тех,

Кто и так от работы острожной

Забывал, что он есть Человек...

 

И гудки были резки и громки.

А из далей, где слышался гром,

Прилетали сюда похоронки,

Словно алчная стая ворон.

 

Не забыть мне ни холод, ни голод,

Ни опухших мальчишек-друзей...

А дорога, ведущая в город,

Мимо пашни проносит людей.

2.

За лесом дней ты виден мне таким,

Посёлок мой, дитя поры суровой:

Наскрозь пропахший чадом заводским,

Приют барачный люда заводского.

 

Перед весенним именем твоим

Клянусь, и дня не позабыть былого!

Давно тебя снесли, да только снова

Прижалась память к тем сороковым...

 

Как бьётся сердце дальних грозных лет!

Хоть бед военных и в помине нет,

Но разве позабыть нам эти беды?

 

Глаза голодных наших матерей

Всё так же светят в души сыновей,

Не заслонить их свет и Дню Победы.

 

РАДОНИЦА*

 

 Овеян тоской вековою

 Обычай хороший людской.

 И снова над вечным покоем

 Житейский царит непокой.

 

 С утра потянулись по тропкам

 И выбитым большаком

 К кладбищенским холмикам кротким

 Старушки, мальчишки, молодки...

 И каждый - с печальным венком.

 

 Священен ты, день поминальный!

 И звёзды поймут и кресты

 Великую скорбь причитаний

 И горькую горесть молчаний,

 И тихое чьё-то "прости".

 

 Да, мёртвые срама не имут,

 И день этот - праздник для них,

 Коль вновь они стали живыми

 Хоть в памяти близких своих.

 

 

*Радоница - Поминальный день.

 

* * *

 

Сказать хотела что-то не сказала.

Упала на подушку голова.

Остались только тени под глазами

От мысли, не отлившейся в слова.

 

С тех пор живу, догадками терзаясь,

Не нахожу покоя столько лет!..

О чём же ты мне, мама, не сказала,

С собою унесла какой секрет?

 

* * *

 

Занемог. Заболела душа.

И в просторах насупленной ночи

Всё мне кажется: кто-то хохочет,

Или снова молчит, чуть дыша.

 

Может, призрак какой-то опять,

Или ветер ночной озорует?

А душа всё не спит, всё тоскует,

Всё пытается что-то сказать.

 

Дай мне, Бог, встретить здравым рассвет,

И душе дай хоть каплю покоя.

Вот придумать бы что-то такое,

Да «такого» давно уже нет.

 

* * *

 

Хоть и нет тебя,

 но будто

Наяву услышал я,

Как вошла ты в дом под утро,

Дверь прикрыв небытия.

 

К сыновьям прошла, тихонько

Их задела грустным сном.

- Что ты ходишь там в потёмках?

Свет зажги, не экономь...

 

Ты притихла. Ты не хочешь,

Как и раньше, непокой

Нарушать мой среди ночи -

Эко, творческий какой!

 

...Неужели так и было?

И жила ты - словно тень.

А ведь как меня любила!

Как ждала наш светлый день!

 

Не дождалась... Счастье наше

Смяло смерти колесо...

Эх ты, Маша-растеряша,

Ты прости меня за всё.

 

 

* * *

 

Мы с тобою жили в лад -

В одно сердце, в один взгляд.

Не про нас ли сказано:

Одним миром мазаны?

 

Хоть и горько жизнь текла,

Да любовь сладка была -

Из огня да в полымя

Нас бросала, голубей!

 

Где те ночки? Где те дни?

Не воротятся они! -

Хоть любовью меряны,

Да навсегда потеряны.

 

 Может быть, мне потому

 Жить так тяжко одному?

 И пахал бы пашенки,

 Да не хватает Машеньки...

 

БРАТ

 А.С. Попову

У брата, у двоюродного, горе:

Отец, мой дядя, - умер. И семья

Среди невзгод в послевоенном годе

Осталась без кормильца... Это я

Потом уж понял, а тогда - и брату

Не в силу было осознать утрату.

 

У тётки - ни сноровки, ни подпорки.

Как пятерых мал-меньше прокормить?

И вот решила тётка самых жорких

Троих ребят в детдом определить.

И брат, с которым я летал с катушки,

Пошёл играть в казённые игрушки.

 

Картины той вовек мне не забыть:

Остриженный, прижав Алёшку с Манькой,

Стоит мой брат. В глазах слеза рябит.

Зовёт его охрипшим басом нянька.

А он - стоит. Другой он голос ждёт.

Но молча мы выходим из ворот.

 

Каким высоким был забор детдома!

Я через щель пытался по душе

Не раз поговорить. Но незнакомо

Лицо у брата стало. И уже

Ничем не мог я Шурку раззадорить.

Неразделимо, знать, бывает горе.

 

И с той поры какая-то черта

Лежит меж нами. Словно тень забора

Из горьких дней проходит сквозь лета,

Мешая откровенью разговора

И близости душевной. И вина

Меня терзает. Только в чём она?

 

* * *

 Памяти поэта-фронтовика

 Александра Рогачёва

 

Торопливо речи досказали.

Торопливо землю добросали.

Торопливо сели на «колёса».

Торопливо ливень брызнул косо.

 

И пошла с привычностью обычной

Жизнь в своей обычности привычной,

Будто и не маяла от века

Ставшего землёю человека.

 

ПАМЯТИ СЕРГЕЯ КОРОЛЁВА

 

И вспомнился мне снова Королёв,

Нависший тяжело над костылями,

И перезвон его казачьих слов,

И тень усмешки под его усами.

 

Он был в дома «высокие» не вхож,

Поскольку не играл словами в прятки:

Его стихи вонзались, словно нож,

В «элитные» и прочие порядки.

 

А как охоч он был до дружьих тем!

Но кто ходил в тот закуток поэта,

Где, ох, как часто, средь сжимавших стен

Он, словно смертник, ожидал рассвета?

 

Когда Сергей почти ослеп уже,

Его глаза порой взрывались светом.

- Какой же ад кипит в моей душе,

Узнал бы кто, сгорел в аду бы этом!

 

И до сих пор - мороз от этих слов,

И до сих пор я вижу за словами,

Как средь степей встаёт он, Королёв, -

Ни бытом не убит, ни костылями!

 

 * * *

 Борису Марьеву

 

 Мир голубой глубинки...

 Он для меня открылся

 В тесном, прижатом к речке

 Домике лесника:

 Сосны взлетали гулко,

 Кроны приняв за крылья,

 И, от грозы ломаясь,

 Вламывались в века.

 

 "Что же, ночуй, не жалко.

 Выветрится погодка.

 Ты по какой заботе

 В нашем лесном краю?.."

 Он захромал неловко -

 Были в его походке

 Сила и боль солдата,

 Раненного в бою.

 

 Чинно напились чаю.

 На деревянной кровати

 Долго еще не мог я

 Сном усмирить глаза:

 Чудились сквозь дыханье

 Свежей смолы и мяты

 Гибнущих сосен стоны,

 Дальней войны гроза.

 

 Ходики равномерно

 Сбрасывали секунды.

 Сколько их накопилось

 В этом углу лесном!

 Мир голубой глубинки...

 Он у меня подспудно

 Жил возле самого сердца.

 Может быть, - прямо в нем...

 

 Выветрится погодка!

 Завтра, едва поднявшись,

 Из родника умоюсь

 Чистой живой водой,

 И по размытой тропке

 Я побреду, расставшись

 С тихой, немногословной

 Русскою добротой.

 

 Но в хлопотливых буднях

 Долго для сердца будет

 Пахнуть сосной и мятой -

 Скромно, издалека -

 Мир голубой глубинки,

 Выросшей, словно чудо,

 Средь громовых раскатов

 В домике лесника.

 

* * *

 

Не успел и к подушке припасть,

Как заслышал «Прощанье славянки».

Это Федька Сарганов опять,

Загрустив, заиграл на тальянке.

 

Свою дедову чудо-гармонь

Оторвал он у бабки от сердца,

И не звуки, а млечный огонь

Рассыпал по дворам с малолетства.

 

Век мне видеть, раздвинув быльё,

Как с находкой своей музыкальной

Он идёт через детство моё

С песней самою запоминальной.

 

Всё я помню - и запах, и цвет,

И заливистый голос тальянки.

Только Федьки Сарганова нет -

Не спасли, не сработали планки.

 

Что он думал, шагнув на окно,

Там, в Москве, на седьмой верхотуре?

Может, взлёт он готовил давно,

Да сорвался при жизненной буре?

 

Ничего мне теперь не узнать,

Только слышу «Прощанье славянки» -

Это Федька Сарганов опять,

Загрустив, заиграл на тальянке.

 

 

* * *

 

 Мне с тобой бы покалякать,

 Мне с тобой бы посидеть

 Да поесть опять со смаком . Детства давешнего снедь.

 

 Эх, года мои, годищи!

 Вот бы скинуть лет полста

 Да в родимое жилище

 Заскочить, мальцом представ.

 

 И послушать бы по новой

 Тихий плеск твоих речей,

 Чтоб от сути их здоровой

 Стать и чище, и мудрей...

 

 Где ты, бабка Катерина,

 Средоточье доброты?

 Хоть давно уж с "Белой глиной"*

 Навсегда сроднилась ты,

 

 Хоть давно и жизнь другая,

 Хоть давно и мир другой,

 Только ты всегда такая,

 Я любил тебя какой.

 

 Как, скажи, тут не заплакать?

 Ведь и нынче, ведь и впредь

 Лишь с собой могу калякать,

 Лишь с тоской могу сидеть.

___ ___ ___ ___

* Белая глина - кладбище (местн.).

 

ПОМИНАНИЕ

 Тамаре Чуниной

То ль пригрезилось в одури сонной,

То ли вправду так видеть могу:

Голубое закатное солнце

Остывало на рыжем снегу.

 

И душа твоя в пепельном свете,

Отделившись от доли своей,

Зауздала космический ветер

И помчалась по жизни моей.

 

И в каком-то разгульном тумане,

Где торчал я, как в заднице нож,

Уняла ты все бури в стакане

Отрезвляющим словом «Ха-а-рош...

 

И теперь, как ни бейся, не вспомнить,

На какой же планете-звезде

Нас носили крылатые кони

Так, что небо тряслось при езде!

 

Глухо гуркали горлицы в соснах,

Где-то трель источал соловей.

И весь воздух, казалось, был соткан

Из непрожитой жизни твоей.

 

 

 

* * *

 

 Когда утихнет боль во мне,

 Я напишу о том,

 Как при закатной тишине

 Светился отчий дом.

 

 Как скорбной матери рука

 Махала мне вослед,

 Хоть знал я, знал наверняка,

 Что мамы больше нет.

 

 Что в доме, где любой венец

 Родным я называл,

 На мачеху глядит отец

 И ждёт её похвал...

 

 Я напишу про тот закат,

 Про ночь, что я насквозь

 Прошёл, ступая наугад,

 Про боль свою - до звёзд!

 

 Я напишу... Да что писать,

 Коль мысли рад одной:

 Всё ж начал жизнь свою "плясать"

 От печки от родной.

 ___ ___ ___

 

ПОД УДАРАМИ ГРОМА

 _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _

 

 * * *

 

 Учительнице моей

 Алле Сергеевне Полежаевой

 

 Нет, не зря я все же двойки

 В первой школе получал:

 Как без них бы я на стройке

 Всесоюзной побывал?

 

 С этих двоек, жизнью тёртый,

 Я пахать могу - как зверь!

 Только сам себе пятерки

 Не поставлю и теперь.

 

 * * *

 

 Молодые года,

 Как весною вода,

 Так и рвутся: "Куда бы?.. Куда бы?.."

 И сквозь ясные дни

 Вдаль сбегают они,

 Где железные ждут их прорабы.

 

 Обращенный назад,

 Не задержится взгляд

 На лице... на пеньке... на речушке...

 - Выбирал вас не я!

 Есть другие края,

 Они здешнего края - получше!..

 

 Эхо чётко вокруг

 Разнесёт перестук,

 Пожираемых далью вагонов.

 Тихо ойкнет трава,

 Тихо вздрогнет листва

 На знакомых еще перегонах.

 

 И пока далека

 Ностальгия-тоска,

 Та, что ввек никому не осилить.

 Но и там, позади,

 Но и там, впереди,

 Всё - Россия, и всё - для России!

 

 Искушение

 

 - Мне скучно, бес.

 - Что делать, Фауст.

 Пушкин

 

 Сейчас в Свердловске снег. Конечно, снег.

 Ты переубеждать меня не пробуй,

 Поскольку здесь такой летит, что свет,

 Весь белый свет мне кажется сугробом.

 

 Надеть пимы и - в снег, и - в белизну!

 Бродить, в снегу по пояс застревая,

 До петухов, чтоб вдруг сквозь пелену

 Увидеть огоньки трамвая...

 

 Мечты, мечты... А встану - тишина,

 Зажгу огонь, но лишь клопы - по стенам.

 И что-то потухает постепенно

 В моей душе. И мне уж - не до сна.

 

 Закуриваю и: "Мне скучно, бес".

 А из угла хрипит: "Что делать, Фауст,

 В твои-то годы надо браться за ум,

 А не смотреть, коль сытый, волком в лес.

 

 Тоскуешь о Свердловске, а Свердловск

 Тебя не выгонял - ты сам уехал,

 Считая, что в нем жизнь твоя - прореха,

 И надо пожирней искать улов..."

 

 "Ну что ты мелешь!" - "Так и не искал?

 Рассказывай другому, мне не надо,

 Ведь я еще пока хозяин ада,

 И там таких, как ты, перевидал..."

 

 "Ты скучен, бес! С тобою ли мне знаться?

 Да, я уехал, да, тоскую, да!

 Но не о том. И не тебе копаться

 В моей душе до Страшного суда.

 

 Смеёшься ты над "стройкой коммунизма".

 Но я сюда приехал не затем,

 Чтоб с острословной меркою цинизма

 Искать для дураков достойных тем.

 

 Здесь нефть и газ! А это, кум из ада,

 Не коммунизма, так Отчизны пыл.

 Пусть длинный рубль - дешевая награда,

 Но ведь его никто не отменил.

 

 Пусть я смешон под этой грязной робой,

 Но ведь под каждой робой - Человек.

 И ты меня разубедить не пробуй,

 Я знаю, что в Свердловске нынче - снег!"

 

 * * *

 

 Конечно, я не бродяга,

 И ясно, что не романтик,

 Скорее я просто-напросто

 Скучающий человек.

 И хоть я теперь в Сибири,

 Одетый по моде - в ватник,

 Но как-то меня не касается

 Лозунгов красный свет.

 

 И если пою "Бригантину",

 То чаще всего по пьянке,

 А трезвый - смешно и подумать-то,

 Я и вдруг запою!

 Гремит вкруг меня эпоха,

 Но я от ее огранки

 Не твердости набираюсь,

 А, словно, старик, устаю.

 

 Быть может, я просто нытик,

 А - как там у Джека Лондона? -

 Надо побольше закваски

 Иметь, чтобы жить - не тужить.

 Но я ведь сюда приехал

 Не из расчета холодного,

 Я здесь отработать должен

 И... "подвиг свой совершить".

 

 Эх, как они режут душу,

 Слова эти, грубо-громкие.

 Зачем говорить "красиво"

 О самых простых делах?

 Мне, впрочем, плевать на это.

 Но - скучно! Пойду-ка к Томке я,

 Она при своей романтике

 И нытику скажет: "Ах!"

 

 * * *

 

 Ни друга... ни подруги...

 Тоска... тоска...

 Живу я, как в разлуке,

 Как на песке пескарь.

 

 Хочу любви и света,

 Чтоб рядышком - шаги,

 Но ждать по всем приметам

 Опять пурги...

 

 Мотаюсь я по жизни -

 То тут, то там,

 Как пасынок Отчизны

 И родич сиротам.

 

 Чего мне не хватает?

 Кого ищу?

 Бьет хлесткими хвостами

 Метель мне по лицу.

 

 Ни друга, ни подруги,

 Лишь снег да снег...

 Но все ж тяну я руки

 Куда-то вверх.

 

 Призывно бьется сердце,

 Но - только стынь в лицо.

 И звёзды смотрят сверху

 Глазами мертвецов.

 

 Омутинка, 1965 г.

 

 

 * * *

 

 Еще тоска не опалила душу,

 Когда за лесом вскрикнул тепловоз.

 И я стоял. И с нетерпеньем слушал,

 Как в рельсах нарастает звон колес.

 

 Звон приближался - медленно, устало,

 Но мне тогда казался он сильней,

 Чем шум берез, пришедших к полустанку

 Из всех моих прожитых с ними дней.

 

 И ни о чем не думал я, влезая

 В зеленый зазывающий вагон.

 Восторженными, глупыми глазами

 Глазел в окно на каждый перегон.

 

 И лишь теперь смотрю я беспрестанно

 Туда, где жил, где молодость прошла,

 Где зори на далеком полустанке

 В березовые бьют колокола.

 

 * * *

 

 А когда под ударами грома

 И последняя сгасла звезда,

 Убежал я из отчего дома.

 Думал - на год. Увы, - навсегда.

 

 И в скитаньях по градам и весям

 Я, гордясь безуютной судьбой,

 Так от воли бездумно был весел,

 Что не чуял земли под собой.

 

 Хорошо, что не стал вертопрахом,

 Не спознался с липучей шпаной,

 Хоть на стройках, по гулким баракам,

 Не носились, как с торбой, со мной.

 

 Вышло время, и я оглянулся.

 Позади - города и года.

 Гром давно в своё стойло вернулся,

 И над вотчиной встала звезда.

 

 Под ее очистительным светом

 Мне видны и вблизи, и вдали

 Каждый камень, испытанный ветром,

 Каждый кустик родимой земли.

 

 Вижу, как по тропинке знакомой,

 Мимо пашни, покосов, пруда,

 Не на станцию - к отчему дому

 Я бегу и бегу сквозь года.

 

 * * *

 

 На росстанях на дальних

 - Я знаю сам! -

 Весной сильнее тянет

 К родным местам.

 

 Там детство пробежало

 Березняком

 В одежде обнищалой

 И босиком.

 

 Быть может, прячет где-то

 Тот березняк

 Следов моих отметы,

 Как дружбы знак.

 

 Он ждёт и не дождётся,

 Какой весной

 И блудный сын вернётся

 В свой дом родной?

 

 Я в край тот, как берёзка,

 Корнями врос,

 И потому непросто

 Мне без берез.

 

 

* * *

 

И мне была звезда скитальца,

И мне, коль буду вспоминать,

Занять придётся где-то пальцев,

Чтоб все вокзалы сосчитать.

 

Но сколько бы ни колесил я

И по стране, и по судьбе,

Одно узнал, что вся Россия

В родной вмещается избе.

 __ __ __ __

 

НАСЛЕДСТВО

__ __ __ __ __ __

 

 

* * *

 

Детство, детство - лыжня золотая!

Не с твоей ли вершины лечу?

Дни мелькают, как пеночек стая,

И не знаю, куда докачу.

 

Кто-то сзади упал, кто-то въехал,

Испугавшись разгона, в кусты.

Для кого-то уже не помеха

Ни соперник, ни спуск с высоты.

 

Эх, родные до грусти просторы,

Расшибусь, но дружков - обгоню!

Мне ли жить без удач и задора

В этом самом прекрасном краю?!

 

Ветер бьёт, не жалея, по скулам,

Снег слепит аж до слёз белизной.

Вот лыжня к трём сосёнкам метнулась,

Вот сосёнки - уже за спиной!

 

Не оставь меня, звёздная скорость!

Пусть послужат сто лет для души

И звенящая даль косогора,

И рисковой лыжни виражи!

 

* * *

 Валерию Пинигину

 

А в памяти - весёлая пора...

Эх, детство, детство,

Как же тут не вспомнить

Былые дни, где жизнь была - игра,

Где так легко

Сияньем дни наполнить?!

 

Как видно, беззакатные они,

Коль столько лет

Хранит их нежно память.

Да дням таким и в нынешные дни

Не жалко даже памятник поставить!

 

Пускай замрут и Юрка Горбунов,

И Сашка Полежаев, и Валерка ...

Эй, господин Пинигин, ты готов.

Со мной такую провести поверку?

 

Я вижу, как на лыжах, чуть присев,

Ты мчишься с горки в худенькой одёжке...

Замри вот так! Замри, не потолстев,

Не постарев на жизненной дорожке...

 

Ах, детство - птица яркого пера! -

Как, жизнь прожив,

Хоть раз тебя не вспомнить?

Чего молчишь, старик? Давно пора

Стаканы, чем положено, наполнить.

 

* * *

 

Такие холодища устоялись -

Душа осеребрится на ветру!

Мы звёзд с тобой на небе не считали,

Мы просто наблюдали их игру.

 

Любимая, откуда мы такие,

Что до сих пор не устаём мечтать?

А в холода над матушкой Россией

Все звёзды можно за ночь сосчитать.

 

 * * *

 

 Зимуем, Машенька!

 Опять

 С тобой мы Бога прогневили:

 Своих цыплят пересчитать

 И этой осенью забыли.

 

 Но не трястись же над судьбой,

 Коль, не обманывая возраст,

 Еще способны мы с тобой

 Увидеть небо в крупных звездах.

 

 Еще нам строить этажи

 Своих надежд и устремлений

 И понимать, что эта жизнь

 Не для усталости и лени.

 

 Пусть нытики над ней скулят -

 Ведь мы с тобою не чета им.

 А что касается цыплят,

 То после их пересчитаем.

 

* * *

 

Заузорил окно январь.

Воет ветер в печной трубе.

Не поставить ли самовар -

Чем ещё угодить себе?

 

Может, крепкой заварки чай

Сгонит холод с невольных дум

И научит не замечать,

Чем стращает ветер-ведун.

 

Ведь по крови я - славянин.

И не зря же, в конце концов,

Я среди городских теснин

Славил землю своих отцов.

 

Пусть она привечает меня

Снежным зноем крутых ветров,

Для тепла мне к исходу дня

Хватит даже вязанки дров.

 

Что ж ты, дедовский самовар,

Не поёшь, как давным-давно?..

Всё сильнее стучит январь

Белым клювом в моё окно.

 

ПОЛЕВСКАЯ СТАРИНА

 Алексею Кожевникову

Умели наши деды

Обстроить быт свой так,

Что, коль пойдёшь по следу,

Не упрекнёшь никак.

 

Все горочки - с названьем,

Все в срубах - родники...

И всё-то - с пониманьем,

С хозяйской всё руки!

 

И лес тут был не хлипким -

Могучим лес был тут!

Бывало, даже липки

Зазря не обдерут.

 

Коль «опчество» решило -

Тому и в жизни быть!

И кто посмел бы шило

В мешке своём таить?

 

Порядок был повсюду,

Во всех местах окрест.

И никакому блуду

Не находилось мест.

 

Умели и трудиться,

И праздники справлять -

Учёным экспедициям

Сто лет здесь промышлять!

 

Знать, потому и зряшной

Не ведали беды

Неграмотные наши

Сермяжные деды.

 

А чтоб тоски-заразы

Не знать по вечерам,

Придумывали сказы

На зависть всем векам.

 

Досыта надивиться

На каменный цветок

И в мировых столицах

Пока никто не смог!

 

И слово было - честно,

И зрел был плод труда...

Неужто всё исчезло

На вечные года?

 

* * *

 Николаю Рубцову

 

Бродит память по своим дорожкам

Всё вокруг да около тех мест,

Где когда-то с деревянной сошкой

Наступал мой дед на тёмный лес.

 

И плывут, плывут ко мне туманы:

Вижу - солнце из речонки пьёт,

Тополя в зелёные карманы

Напихали гомон воробьёв...

 

Это там моё гуляло детство,

Словно жеребёнок на лугу.

Почему же я своим наследством

Нынче погордиться не могу?

 

И когда зовут меня: «Деревня!» -

Я смущаюсь, словно виноват,

И спешу у городских доверье

Заслужить, они ж на хвате хват!

 

И под них подделываясь робко,

Я по их законам и живу.

Даже суп картофельный похлёбкой

И во сне уже не назову.

 

И меня теперь уж не заманят

Ни деревня наша, ни поля...

Для кого ж хранят в своих карманах

Воробьиный гомон тополя?

 

 

* * *

 Валентину Шахмину

Я смотрю на лохматые горки,

На весёлую сосен хвою

Из окна дальнозоркой каморки

И засохшую корку жую.

 

Хороша ты, сторонка родная!

Так и чую - сейчас запою,

Чуть остывшим чайком запивая

Расчудесную песню свою.

 

И зимою мой край чудно зелен,

И в невзгоды отрада одна -

Любоваться им тихо. Везде ли

Столь чудесный есть вид из окна?

 

Вот под самою тучкой колючей,

Там, где ветер вихрастый живёт,

Кружит ворон из сказки дремучей

И в новейшую сказку зовёт.

 

Сколько помню себя, столько были

Мне опорой, надеждой моей

Эти горки-пригорки из были

И прошедших, и будущих дней.

 

С ними беды все переносимы -

Не позволят подолгу тужить:

Даже самые лютые зимы

Не они ли велят пережить?

 

* * *

 Владимиру Тесаловскому

 

Как медлило с восходом нынче утро!

Как долго без открытого лица

Слонялось между горок бесприютно

В какой-то серой маске мертвеца.

 

И стало мне казаться почему-то,

Что дня - не будет, что мне до конца

Придётся жить при этом свете смутном,

Благодаря и за него Творца.

 

Вплотную, видно, старость подступила

И все мои надежды затопила -

Мол, эта роскошь больше ни к чему.

 

Но есть ли время рассуждать про старость,

Коль, может, жить-то - с гулькин нос осталось?

А дел-то столько - края нет всему!

 

 

РОДОСЛОВНАЯ

 

В темноту упёрлась память, и слова

Не окликнут, не приветят никого...

Не Иван ли я, не помнящий родства?

Ведь из предков - знаю деда одного.

 

Знаю только, что крестьянских я кровей,

Что лишь тем и примечателен мой род -

Хлеб растили, поднимали сыновей

Мои предки на земле из года в год.

 

Да и сам я от рождения - мужик,

И крестьянские понятья у меня:

Был бы хлеб, а остальное - набежит,

Были б руки, и - ответит им земля.

 

* * *

 Володе Суренкову

Я день прожил, как поле распахал.

И ничего мне больше не осталось,

Как только ублажать души усталость

И вспоминать её былой накал.

 

О, как она таскала среди скал

Весь день свой плуг, забыв про лень и старость,

Как ей аукалось, как откликалось

На поле, где я молодость искал!

 

Где видел я одних лишь скал оскалы,

Но, не страшась, горя во весь накал,

Душа аукала, и оживали скалы,

 

И превращались вновь во дни былого,

Которое пожить решило снова

На поле, где я день-деньской пахал.

 

 

* * *

 

Помудреть бы хоть немного,

Нрав и пыл свой поунять,

И со светлой верой в Бога

Всё, как есть, воспринимать.

 

Чтоб душа, не зная боли, -

Аж парила над землёй!

Чтобы мысль о лучшей доле

Не была, как нынче, злой.

 

Мир земной не переделать,

Вечно он в Добре и Зле,

Вечно жизнь в его пределах

На крови и на золе.

 

Вечно Каин есть и Авель,

В каждой эре - свой Христос...

Что ж ты, пращур, мне оставил

Столько грёз и столько слёз?

 

Сам себе я непонятен,

Сам себе порою враг,

А на ближнем столько пятен

Насчитаю - просто страх!

 

Но очнусь, всмотрюсь, покаюсь,

Восхищусь, забыв о зле,

И скажу, не спотыкаясь:

Жизнь прекрасна на Земле!

 

* * *

 

Мне в наследство досталось

Откровенье отцов:

Мужику не пристало

Говорить нежных слов.

 

Вот и мучит молчанье

Там , где надо б сказать,

Чтобы хоть очертанье

Нежных чувств указать.

 

Может, слог и нетрудно

Выткать ярче ковра,

Да слова мои будто

Все сошли с топора.

 

Оттого и печалюсь,

Но и тем же горжусь:

С топора начиналась

Вековечная Русь.

 

* * *

 

 Я позабыл, как машут топором,

 Хотя отец учил меня когда-то

 Прадедовской науке - строить дом

 Из дюжих сосен в полтора обхвата.

 

 Учил, как подгонять к бревну бревно,

 Чтобы зимой не выветрилось в доме...

 Науку ту забросил я давно,

 Топор не для моих уже ладоней.

 

 Мне некогда и вспомнить о былом.

 Но всё ж порой одно меня тревожит:

 Как буду ремонтировать свой дом,

 Когда отец топор держать не сможет.

 

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

 

Как живётся, Маргарита?

Ты ответь-ка мне сама,

Если сердце не закрыто

Для открытого письма.

 

Коль его ещё от мира

Не отняли, как своё,

Ни машина, ни квартира,

Ни шикарное тряпьё.

 

И такое приключалось...

Ведь от времени того

Тридцать годиков промчалось,

Словно года три всего.

 

Тут подумаешь невольно:

А не поздно ль я - на «ты»?

Но во мне ещё довольно

Комсомольской простоты.

 

И меня ещё тревожат

Те фантазии твои,

О которых помним, может,

Только я да соловьи.

 

Так они старались рьяно

В предрассветные часы,

Что все травы на полянах

Были в кружеве росы!

 

И по тем росистым травам,

Коим и забвенья нет,

Мы когда-то с полным правом

Провели с тобою след.

 

Затерялся след в прожитых

Нами в розницу годах.

Но письмо моё - открыто...

Не забыла, Маргарита,

Ну хотя б о соловьях?

 

* * *

 

 До чего же ты, лес, изменился -

 Нет и метки от прежней весны,

 В сосняке, что от хвои клубился,

 Без подсочки не встретишь сосны.

 

 А где грузди росли да волнушки,

 Там поганок полно развелось.

 И уже не замрёт на опушке

 Чудо-юдо рогатое - лось.

 

 И, наверное, мне до заката

 Не найти даже места уже,

 Где у Ельничной речки когда-то

 Был нам с милою рай в шалаше.

 

 * * *

 

 Ну что же ты, милая осень?

 Пора бы уже золотеть.

 Но листья, как видно, не очень

 С деревьев спешат улететь.

 

 Пройдусь по зелёной аллее.

 О чём-то взгрустну. Но опять

 Подумаю: "Им тяжелее,

 А все ж не хотят улетать".

 

 И небо покажется добрым.

 Да только больная нога

 Все ноет... Конечно, не к вёдру -

 Глядишь, и привалят снега.

 

* * *

 

Бывало, всякое бывало,

Но почему-то мне всегда

Одной минуты не хватало,

Чтоб всё осмыслить. И устало

Я мучился потом года.

 

Не вовремя в любви признался.

На первый поезд не поспел.

Проститься с мамой постеснялся

В тот час, когда осиротел.

 

И стало уж порой казаться,

Что обойдён природой я,

Что мне вовек не разобраться

В глубинном смысле бытия.

 

Что не смогу, в себе изверясь,

Совет кому-то путный дать.

Что не способен в полной мере

Ни радоваться, ни страдать.

 

Не потому ли, как спасенье,

Я боль былую берегу

И пережитые мгновенья

Сто раз переживать могу?

___ ___ ___ ___ ___ ___

ЗА ЛЕСОМ ДНЕЙ

___ ___ ___ ___ ___ ___ ___

 

* * *

 Татьяне Богиной

Татьяна, ты всегда была Татьяной.

И это ты за лесом дальних дней

Средь босоногих девушек-славянок

На водопой к реке вела коней.

И парень, самый сильный и красивый,

Встречал тебя у крайнего плетня

И принимал из рук твоих счастливых

Гривастого, как полымя, колня.

 

Татьяна, ты всегда была Татьяной,

Когда ордынец, кровью распалён,

Сквозь пыль и гам кочевьев на аркане

Волок тебя в пожизненный полон.

И по утрам, глотая молча слёзы,

Смотрела ты, как солнце по росе

Катилось, забираясь на откосы,

К оставленной несжатой полосе.

 

Татьяна, ты всегда была Татьяной.

И, покидая этот белый свет,

Ты оставалась в песнях россиянок

Невысказанной болью горьких лет.

Но и сквозь боль дышали песни силой,

И так была та сила велика,

Что над тобой и надо всей Россией

Века летели, словно облака.

 

РУССКАЯ ПАМЯТЬ

 

 Прекрасному прозаику

 Юрию Иванову

 

Под Козельском деревня одна

Называется странно - Дешёвка.

Нынче просто менять имена,

Были б только права да сноровка.

 

Что ж бездействует местный Совет?

Изменил бы деревне названье.

Ведь семьсот пятьдесят уже лет,

Как Дешёвка несёт наказанье.

 

Не припомнит окрестный народ,

Как она называлась когда-то,

До того, как Батыя приход

Самой чёрной запомнится датой.

 

До того, как ударят в набат

Все церквушки козельской твердыни,

И за братом подымется брат

Защищать и детей, и святыни.

 

Только этой деревни жильцы

Порешат от беды откупиться,

И косые Батыя гонцы

Смогут здесь и поесть, и напиться...

 

Всё сгорело в Козельске дотла -

Не услышать и крика живущим!

Только память из праха взошла

На погибель ордынцам грядущим.

 

Эта память заставила вновь

Град Козельск возродиться из пепла,

Чтоб святая к Отчизне любовь

В русских душах на верности крепла.

 

Но осталась, как чёрная тень,

По соседству деревня Дешёвка.

Краше нету вокруг деревень,

Только жить в ней, наверно, неловко.

 

Я бы лично сбежал из неё -

Дня бы, часа не выдержал даже!

Но всесильно, видать, бытиё:

Каждый дом здесь резьбой обнаряжен.

 

И, такие ж имея права,

Ходят люди, при встречах склоняясь.

А когда им кричит пацанва:

«Эй, дешёвки!» - молчат, улыбаясь.

 

И какой ни летел бы в них ком,

Не меняют деревни названье,

Будто знают о чём-то таком,

Отчего и крепко мирозданье.

 

Отчего не смогли и века

Их терпения переупрямить.

Может быть, потому и крепка

Многотрудная русская память.

 

* * *

 

Из твоего из татарского плена

Я убегу, как твой глаз ни остёр!

Мне ль трепетать, чуя близость колена,

Мне ль зажигать твой, дикарка, костёр?!

 

Вот уже ночь - и черна, и бездонна.

Лучшего времени выбрать нельзя...

Что ж я сижу и смотрю изумлённо

В полные звёздною лаской глаза?

 

* * *

 

 Я на возраст свой давно в обиде,

 Только чувств и нынче не сдержу:

 Твое имя гордое, Ф а р и д а,

 Я в стихи по буквам рассажу.

 Зацветут

 Фиалки,

 Астры,

 Розы,

 Ирисы,

 Дрианды,

 Аконит...

 Никакие сплетни и морозы

 Не нарушат их прекрасный вид.

 

 Им цвести в любое время года!

 ...Только грустно все же сознавать,

 Что весною лишь душе природа

 Позволяет возраст забывать.

 

 Но когда с разгоряченным видом

 (Мне в стихах и годы - не беда!)

 Я дойду до звонкого "Фарида",

 Ты поправишь тихо: "Фарида".

 

 * * *

 

 Энвер, дружище, пьяница ты мой,

 Татарин без татарского акцента,

 Скажи-ка мне, на сколько ты процентов

 Оценишь нынче татарство своё?

 

 Вот солнце надкусило окоём.

 Оно одно на целую систему,

 И для него, ей Богу, не проблема

 Национальный разрешить вопрос.

 

 Ты обрусел, ты Русью весь оброс,

 Как мой далёкий предок - татарвою,

 И, видно, я тебя побольше стою,

 Коль на родном болтаю языке.

 

 Ты гордость не упрячешь в кулаке,

 Но не читай стихи про полонянку:

 Мы триста лет тянули вашу лямку,

 А нашу - не шестьсот ли вы уже?..

 

 Но почему так тошно на душе,

 Как будто из седла меня ты выбил?

 Кончай болтать! Давай-ка лучше выпьем

 За это солнце, что горит для всех!

 

. МАТЕРИНСКИЙ ПЕРЕКАТ

 

 п о э м а

 

Материнская боль пресвятая,

Глубоки твоих мук колеи!

Но и годы, сквозь жизнь пролетая,

Не иссушат надежды твои.

 

До скончания будешь ты в сердце,

Как охранный огонь, трепетать.

И от мук да забот в лёгкой смерти

Не захочешь спасенья искать.

 

И куда б ни занёс жизни ветер

Дорогую кровинку твою,

Ты осветишь ее и приветишь,

Хоть в аду она будь, хоть в раю.

 

Для нее даже в мёртвой пустыни

Ты поверишь во все миражи.

И надежда твоя не остынет

До последнего стона души.

 

И вся мощь пред тобою истает

И пращи, и стрелы, и свинца...

Материнская боль пресвятая,

Нет тебе в этом мире конца!

 

 1.

 

 

С зипунами из похода

Возвернулись казаки.

Не видали их полгода

У нетихой Дон-реки.

 

Невеликий срок, но всё же

Заждались их в куренях:

Ведь родная кровь дороже,

Коль в чужих она краях!

 

Да и то, не прохлаждаться

Уезжали казаки...

И скорбели домочадцы

На излуке Дон-реки.

 

А Устиния-вдовица

Надрывалась всех сильней -

Билась пойманною птицей

В ожидании вестей.

 

Да и что утешить может?

Ведь ждала издалека

Распоследнюю надёжу,

Разъединого сынка.

 

"Где-то Доня? Как там Доня?

Не стряслось ли горя с ним?!" -

И ходила всё у Дона

По сырым пескам тугим.

 

А встревоженные чайки

Били крыльями волну

И кричали всё, кричали,

Болью полня тишину.

 

Сердце Устино вещует -

Чует, стало быть, беду:

"Эту боль не залечу я,

С ней в могилу и сойду.

 

Где ты, Доня? Как ты, Доня?

Жив ли, свет мой Евдоким?" -

И ходила всё у Дона

По сырым пескам тугим.

 

 2.

 

Радость вскинула ростки

Средь народа:

Возвернулись казаки

Из похода.

 

Только пики близ реки

Показались -

В куренях и старики

Не остались!

 

Стар и млад бежит туда,

Где на броде

Перекатная вода

Колобродит.

 

Где разбилось на сто солнц

Ярь-светило,

Где река широкий звон

Раскатила.

 

Впереди, не чуя ног

Мчится Устья:

В каждом глазе - сто тревог

В крике бьются.

 

В каждом глазе - то надежд

Робких стая,

То опять - беда к беде ж

Залетает.

 

Устья в пенистый поток

Забежала,

Нервно сдёрнула платок,

В пальцах сжала.

 

И застыло сто тревог

В муке-стоне:

"Где казак мой? Где сынок?

Где ты, Доня?"

 

И струился перекат

Материнский,

А над ним пылал закат

Исполинский...

 

3.

 

Показались казаки!

И незрячий

Видит - берегом реки

Кони скачут!

 

Вот уж видно - вроде, все

Живы-здравы,

Растянулись по косе

Переправы.

 

Проезжали казаки

Мимо Устьи,

На минуту их зрачки

Стыли в грусти.

 

На минуту слепнул взгляд,

Прыгал в воду,

Где сжигал его закат

С пыла-с-ходу.

 

Но лишь родичей волна

Набегала,

И казачья грусть-вина

Истекала.

 

 4.

 

Ходит радость вдоль реки

Средь народа:

Возвернулись казаки

Из похода!

 

Возвернулись казаки -

Все живые!

И гарцуют их коньки

Боевые.

 

Лишь один на перекат

Не ступает,

Пьёт расплавленный закат,

Выжидает.

 

А за ним у красных вод,

Словно притча,

То ли гроб во тьме плывёт,

То ли - бричка...

 

И взметнулся на исток

И на устье

Голос: "Донечка! Сынок!"-

Голос Устьи.

 

И пронзённый перекат

Глухо ухнул,

И подкошенный закат

В кипень рухнул.

 

И Устиньюшка в реке

Закачалась,

Лишь у кума на руке

Задержалась.

 

Обронил заросший рот:

"Эх вы, бабы,

До чего же ваш народ

Дюже слабый..."

 

И прожёг его упрёк:

"Как, несносный,

Без него вернуться мог,

Ты же - крёстный?!

 

Без отца парнишка рос,

Жизнью мятый.

Ты на смерть его увёз,

Ты! Проклятый..."

 

"Погоди, не проклинай,

Дура-баба!

Честь казачью не роняй

По ухабам.

 

Я Евдоньку обучал -

Хлеще сына,

Как сама - забыла, чай? -

Ты просила.

 

Придержи характер свой

Басурманий:

Не убитый он - живой!

Только ранен.

 

Может, выходишь травой,

Ты ж - умелка.

Не клинок ведь сбил его -

Перестрелка.

 

Что ж ты рёвом облака

Подпираешь?

Али долю казака

Плохо знаешь?

 

Ведь вернись он жив да здрав,

Ты б не билась -

До добытого добра

Навалилась..."

 

Смотрит Устья: кум - не врун.

Мгла осела.

Тут и бричка сквозь бурун

Подоспела.

 

Конь устало по песку

Бьёт копытом.

Устья кинулась к сынку -

Не убит он!

 

Вот он, милый: весь - в жару,

Еле дышит.

Как засохшую кору,

Губы лижет.

 

"Ну, вези его в курень,

Бедолагу.

Он сегодня мне за день

Задал страху...

 

Да с утра-то подходи -

На майдане

Зипуны зараз, поди,

Раздуваним".

 

 5.

 

Материнский перекат -

Горькая дорога

От восхода на закат

В стороне от Бога.

 

Сколько слышал белый свет

В этом звонком месте

Заверений - жить сто лет,

Клятв о скорой мести.

 

Сколько слёз снесла вода

К океан-раздолью:

Коль девичьих - без следа,

Коли вдовьих - с болью.

 

Но извечную слезу

Материнской боли,

И прибавив сил в грозу,

Дон снести не волен.

 

Хоть беснуется, бурлит -

Не утянет в заводь...

Не на них ли мир стоит,

На таких слезах вот?

 

Не из них ли в дни утрат

Вырастал широко

Материнский перекат -

Для живых дорога?

 

 6.

 

Для того ли тебя я растила,

Для того ли от бед берегла,

Чтобы лиха гремучая сила

В пасть могилы тебя привела?

 

Ни кровинки в лице, ни надежды

В захлебнувшейся болью душе.

Чем ты бредишь, сыночек мой?

Где ж ты?

Между жизнью и смертью уже?

 

Для чего твоя кровь оросила

Путь-дорогу, что выбило зло?

Неужели я Бога просила,

Чтоб на ней тебе больше везло?

 

Не случайно до Бога молитвы

Не дошли...

 Чьей тут больше вины?

Будь вы прокляты, вечные битвы!

Будь вы прокляты, все зипуны!

 

Неужели нам жить не по силе,

Как живали когда-то деды

Там, на родине давней, в России,

Чтоб не знать вечной брани-беды?

 

Был бы ранен ты в праведной битве,

Верю я, мне и Бог бы помог,

И моей материнской молитве

Он бы внял - ведь на то он и Бог!

 

Неужели ты так провинился?..

Потерпи, мой сердечный, родной.

Если Бог от тебя отступился,

Я не выдам. Я - мать. Я - с тобой.

 

 7.

 

Говорила бабка

Домна внучке:

"Хоть какая травка

Есть на случай

 

От любой от хвори,

От любой заразы,

От любого горя,

От любого сглаза..."

 

И водила бабка

Домна Устью

По гремучим балкам,

По запустью.

 

Степью забредали -

К самому закату!

То пустырник рвали,

То чабрец, то мяту.

 

"Но всего дороже, -

Сказывала бабка,-

Листник, подорожник,

Кровохлёбка-травка.

 

Нам, казачкам, надо

Чтить такие травы,

Ведь от евных снадоб

Заживают раны.

 

Хоть казачью роду

Нету переводу,

Да казачье тело

Редко было цело..."

 

 8.

 

По станице слухи шли

На крылатых ножках:

Где-то - вхожи до души,

Где-то - до порожка.

 

То идут они толпой,

То - поодиночке.

Люд гадает: "Чи, живой?

Чи, уже в песочке?"

 

Вот, попользуясь слушком,

Кто-то грустно тянет:

"Стал бы славным казачком,

Да теперь не станет".

 

А другому слух, как луч

Из-за туч, проглянет:

"Евдоким-то, он живуч,

Весь по деду, - встанет!"

 

Но один крутой курень

Слухи обходили.

И без них там каждый день

Две беды чадили.

 

Той беде, что у отца

На сердце сидела

Близко было до конца

Своего предела.

 

У Хмыря душа крепка,

Но, жалея дочку,

Всё давал беде пока

Малую отсрочку.

 

И бедою исходил

Только бас отцовский:

«Хватит, Люба! Мил, не мил,

Нам он - не таковский!

 

Даже лучше, что хворьба

Парня в землю тянет.

Кто такой он? Голытьба!

И твоим - не станет!»

 

А другой беде тужить

О кончине рано:

Сердце девичье всю жизнь

Может ныть, как рана.

 

Коль с нелюбым век она

Станет жить, страдая,

То одна беда верна

Будет ей до края!

 

 9.

 

Любый мой,

Мой Донюшка,

Вот он, горький час!

Ласковая долюшка,

Видно, не про нас.

 

Я в неё так верила,

Так ждала тебя!

Сколько дум измерила,

Время торопя.

 

И, терпенья полные,

Дни текли мои:

Все надежды помнила,

Все слова твои.

 

Как шептал мне жарко ты:

"Отойдёт поход,

С царскими подарками

Пусть твой батька ждёт.

 

Уж тогда не скривится:

Дар - не медный грош!

Сколь ни супротивится,

Смилуется всё ж..."

 

А твой крёстный весело

Щерил в шутке рот:

"Едем за невестою

Через брод-поход..."

 

Кто ж твоя невестушка,

Донюшка родной:

Али я, аль смертушка?

Будешь ты - с одной!

 

Болью сердце пенится -

Света не видать?

С этакой соперницей

Мне не совладать.

 

Видно, так мне, грешнице,

Богом суждено:

Будет век утешником

Горюшко одно.

 

Видно, жить с немилым мне...

Но, коль наживу,

То твоим я именем

Сына назову.

 

 10.

 

Перед самым перед утром

Слышит Устья, кто-то дверь

Открывает...Взглядом смутным

Смотрит Устья, видит - Смерть!

 

Пробежал по телу ужас,

Столбняком застрял в глазах.

Но сознанье, поднатужась,

Обороло всё же страх.

 

"Ты зачем явилась рано,

Собирательница душ?

Видишь, стала сохнуть рана?

Слышишь, он не бредит уж?

 

Не отдам сынка! Заместо

Ты меня возьмёшь скорей,

А его - не тронешь с места!

Молодой ведь...Пожалей..."

 

Смерть костями шевельнула,

Усмехнулась: "Не спеши,

Я ещё не все задула

Светлячки твоей души.

 

Сколько ж я взяла? Четыре?

Вот и пятого черёд...

Ну, прощайся с ним и в мире

Жить попробуй без забот.

 

Ведь без них, наверно, легче

И самой покинуть свет..."

Устья, Смерть схватив за плечи,

В крике выдохнула: "Не-ет!"

 

Только Смерть не тронешь криком.

Сникла Устья. Но опять,

Как о милости великой,

Стала гостью умолять:

 

"Пожалей...Ну, сделай чудо -

Хоть немного погоди...

Вот цветок. Он жив покуда.

Как завянет - приходи..."

 

То ль от скуки нуднотечной

Заглянула Смерть в курень,

То ль до этого на сечи

Пировала где-то день,

 

Но, взглянув на худосочный

Чуть желтеющий цветок,

Согласилась: "Мне не срочно,

Обожду...Но знай свой срок!"

 

И ушла. И вроде стало

В тихой горенке светлей.

И вздохнула мать устало

Над кровинушкой своей...

 

День прошел. И вечер быстро

Прогорел в степной дали.

Вот уже и звёзды-искры

Небо мрачное прожгли.

 

И опять, едва забылась,

Услыхала Устья: дверь,

Жутко скрипнув, приоткрылась.

Видит Устья - входит Смерть.

 

"Вот и я... Не ожидала?"

Устья молча на цветок

Твёрдым взглядом указала:

Не пришёл ещё твой срок.

 

Видит Смерть, желток цветочный

И не думал увядать.

"Что ж, - сказала, - мне не срочно,

Я свой срок умею ждать".

 

И ходила Смерть утрами

В гости к Устье день за днём,

Но стоял цветок упрямый

И не вянул нипочём.

 

Знать, не зря его на свете

Люд бессмертником зовёт.

И смирилась Смерть - у Смерти

И других полно забот...

 

 11.

 

По-над Доном все ветра -

Ястребиной стати!

Кружат, шустрые, с утра,

Собираясь в рати.

 

То промчатся камышом,

Потревожив уток,

То ходить валы гуськом

Заставляют круто.

 

То, пропахшие насквозь

Мёдом и полынью,

Душу восхитят до слёз,

Что прощалась с жизнью...

 

Вышел к Дону Евдоким,

Ветры - тут как тут:

Травы стелют перед ним,

Под руки ведут.

 

"Здравствуй, батька - тихий Дон!

Оклемался я..."

И в ответ приветный звон

Отлила струя.

 

И в ответ взмахнула степь

Синью - боль в глазах!

И в душе былую крепь

Ощутил казак.

 

 12.

 

Разноцветной вереницей

Скачет свадьба по станице.

Заставляя сторониться,

Впереди летит молва.

 

Разбубенченные кони

Гонят - аж дорога стонет!

Позавидует огонь им

В час такого торжества!

 

У невесты в кротком взоре -

То ли счастье, то ли горе...

К атаманскому подворью

Повернули ярь-возки.

 

А вокруг толпятся люди

И разводят пересуды.

Не найти на них остуды,

Не унять их языки:

 

- Евдокимовой милашке

Повезло, как божьей пташке...

- Родилась, видать, в рубашке,

Вот и валит счастье к ней...

 

- Не пошла за Евдокима...

- Что там делать ей, родимый?

- В бедноте оно, вестимо,-

Жись была бы чижелей...

 

- Молода-то вроде плачет...

- Грош цена слезе девчачьей!..

- А отец-то рад удаче!..

- Что удача? Старый Хмырь -

 

Не на ровном месте кочка...

- Атаманского сыночка

Сам, поди-ка, стакнул с дочкой...

- Вот и прёт богатство вширь...

 

Но замолк весь шёпот-рокот:

На крыльце резном, высоком,

Как стена, - свекровь и свёкор

Принимают молодых.

 

В их словах не много чести

Сыном выбранной невесте.

Да зато в достатке спеси:

Знай, мол, мы - не из простых...

 

И уже кипит застолье!

Для веселья - всем раздолье:

На подобном хлебосолье -

Русский дух неукротим...

 

Вдруг в раскрытое окошко

Кто-то впрыгнул, словно кошка.

Захлебнулась враз гармошка,

Все притихли: Евдоким!

 

Он стоит - сухой, поджарый,

Сверлит взглядом едким, шалым.

И лицо невесты жаром

Неестественным горит.

 

Два шага всего до Любы...

- Что ж ты, Любушка-голуба?..

И, целуя прямо в губы,

- Поздравляю, - говорит.

 

Жениха пробило потом.

- Как посмел ты!

Тучный кто-то

Подскочил, но тут сработал

Евдокимовский кулак.

 

И знакомою дорожкой -

Прямиком через окошко

Он опять махнул, как кошка:

Уж простите - что не так!

 

 13.

 

Собирались казаки

На майдане.

Глухо лязгали клинки

Ятаганьи.

 

Рвались пики в небеса.

Ржали кони.

Вязли мужьи голоса

В бабьем стоне.

 

Всколыхнула всех беда:

По низовью

Стелет сызнова Орда

Путь свой кровью.

 

Потянулся след из бед

К русским сёлам,

Стал казакам этот след -

В горле колом.

 

 14.

 

Как слепая, Устья шла

С Евдокимом.

Несогласная душа

Встала дыбом.

 

Бороздили слёзы лик,

Мяли волю.

Заходился в сердце крик

Мукой-болью.

 

Но, в комок скрутив беду,

Волю вскинув,

Говорила на ходу

Устья сыну:

 

"Поспешим давай, сынок.

Хоть для брани

Силы ты набрать не смог

После раны,

 

Да уж ты себя скрепи -

От Раздоров

Слышно, как шумит в степи

Давний ворог.

 

Братья пали от него

И отец твой,

И теперь за край за свой

Ты ответствуй.

 

Ну а мне поможет Бог

Жить в разлуке.

Жаль, жениться ты не смог -

Были б внуки..."

 

Усмехнулся Евдоким:

"Отженился -

Вековухой холостым

Уродился..."

 

"Допекли тебя они...

Говорила,

По себе берёзу гни

В день Ярила.

 

Говорила, -с кровью рви!

Не послушал..."

"Брось, маманя, не трави

Живу душу.

 

И без этого ее

Драли кошки.

Развело житьё-бытьё

Наши стёжки.

 

Разбежались наши дни -

В поле кони.

Но спохватятся они,

Ты попомни!

 

Столь добуду зипунов

В этой драке,

Сколь Хмырю не снилось снов,

Задаваке!"

 

"Да окстись ты! Зипуны -

Горе наше.

Нам бы здесь, средь тишины, -

Жить бы пашней.

 

До добра не доведут

Нас походы.

Глянь, не кровь ли вон несут

Дона воды?!"

 

"Ну, маманя, не смеши.

Мокреть спрячь-ка.

И впусту не рви души -

Ты ж казачка!

 

Нам ли землю ковырять?

Да и нечем...

То ли дело - кровь размять

В доброй сечи!"

 

"До тебя уже, сынок,

Разминали -

Не всегда и бугорок

Оставляли..."

 

 "А меня ведёшь куда?

Девок щупать?!"

"Не ровняй! Ведь тут - Орда!

Мы - заступа!

 

Как ни рознила бы пря

Дон с царями,

Ты в Россию - не в царя -

Врос корнями.

 

Потому не забывай,

Чей ты родом.

Защищают отчий край -

Всем народом.

 

Будь защитником, сынок,

В этой сечи:

Кровью платим мы свой долг -

Больше нечем!"

 

 15.

 

Уезжали казаки в большой поход.

Провожал их, разудалых, весь народ.

 

Кто завидовал, кто в муке слёзы лил,

Кто богов глухих о милости молил.

 

И смотрели - кто-то видел, кто-то нет -

Как въезжали кони в медленный рассвет,

 

Как взвил песню звень-кудрявый баритон:

"Ой, наш батюшка да-й славный тихий Дон..."

 

И качалась песня долго в ковылях.

И в пыли скрывал следы казачий шлях.

 

Вот уж всё на том замолкло берегу,

Только ветер мнёт прибрежную кугу.

 

Только к небу за раскатом шлёт раскат

Вековечный Материнский перекат.

 

 Станица Багаевская, 1984 год.

 ___ ___ ___ ___ ___ ___

 

 ЯБЛОЧКОМ ПО БЛЮДЦУ

___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___

 

 

 * * *

 Феликсу Шевелёву

 

 Еще кому-то нужен,

 И кто-то нужен мне.

 Еще не обнаружил

 Я истины в вине.

 

 К покою неприкаян,

 Кружусь по морю дня,

 И штормам всех исканий

 Еще трепать меня...

 

 Неужто будет время

 Исчерпано до дна?

 Волос моих горенье

 Загасит седина.

 

 И дух мой, не дождавшись

 Желанных перемен,

 Решит однажды сдаться

 Одряхшей плоти в плен...

 

 * * *

 

 Евгению Кожевникову

 

 А я не знаю, как бы жил на свете,

 Каким богам молился в трудный час,

 Когда б еще мальчишкой не приметил,

 Что жизнь бывает грозною подчас.

 

 Когда б в своих скитаньях по планете

 Не помнил боли материнских глаз,

 Когда б нигде любви своей не встретил,

 Когда бы жил - лишь людям напоказ.

 

 Пускай винят кто культ, а кто - застой,

 Пускай и жизнь порой была пустой, -

 Не жаль мне дней, что я извел напрасно,

 

 А жаль минут, что чувства сберегли,

 Что делают и этот мир прекрасным

 И долго-долго светятся вдали.

 

 * * *

 

 Я загасил свои мечты,

 Я перекрыл пути надежде,

 И снял покровы немоты

 С того, что было тайной прежде.

 

 Давным-давно прошла пора

 Смешным кому-то показаться,

 Считать всерьез, что жизнь - игра

 И, ненавидя, улыбаться.

 

 Мне зубы выбил этот мир

 И нагло выхолостил душу.

 А друг, что дорог был и мил,

 Давно все святости нарушил.

 

 И только женщины... Сказать

 Могу: они при каждом разе

 Всегда умели доказать,

 Что даже этот мир прекрасен.

 

 * * *

 Т. Ч.

 

 Вот ведь, ушла... И опять только полночь уныло

 Смотрит в окно. И душе до того всё постыло,

 Что и не знаешь, куда подевать эти миги

 Стылой тоски, что не любят ни мысли, ни книги.

 

 Вот ведь, ушла... Мне б уснуть, мне б забыться хотя бы!

 Тошно себя ощущать и ненужным, и слабым.

 Тошно смотреть, как луна, разгораясь сверх мочи,

 Все ж перекинула луч во вторую часть ночи.

 

 Вот ведь, ушла... И опять я себя проклинаю.

 Ночь так светла, а душа позакрыла все дверцы.

 Вот и выходит, - себя до сих пор я не знаю...

 Тих твой упрек, но как больно, как муторно в сердце.

 

 * * *

 

 Т.Ч.

 А затоны осиротели -

 Гуси-лебеди улетели.

 Как кричали они над водой,

 Как стращали и нас бедой!

 

 Ты поверить им не хотела,

 Ты о чем-то веселом пела.

 Но молчали, скрывая страх,

 Все печали в твоих глазах.

 

 А теперь вот под небом серым

 Я кружусь по осенним скверам,

 Как под ветром кружит листок...

 Кто об этом подумать мог?!

 

 Видно, в нашем сердечном деле

 Тоже лебеди улетели.

 И печали в глазах твоих

 Отмолчали за нас двоих.

 

 * * *

 

 Первый снег - это белый призыв!

 Не удержишь запевшие силы.

 И деревья стоят, как призы

 Тем, кто ждал обновленья России.

 

 Все вчерашние мысли мои

 Просветлели и просят простора:

 Словно белые соловьи, -

 Так и рвутся для разговора!

 

 Только как мне с тобой говорить?

 Ты еще по вчерашней дорожке

 Все идешь, чтоб меня укорить,

 Все обиды собрав до крошки.

 

 На тебя еще белый стих

 Не нашел, не проветрил душу,

 Новый день еще дум твоих

 Всею светлостью не нарушил.

 

 Но забудь про обиды свои -

 С прошлым нам ничего не поделать.

 Слушай лучше, поют соловьи,

 Ты таких ведь не слышала - белых.

 

 * * *

 

 Приходи ко мне на грустины

 Из веселого далека.

 Пусть опять затрепещут осины

 От раскосого ветерка.

 

 Пусть расколются снова росы

 От лучистых твоих шагов...

 Ну зачем на твои вопросы

 Я закаты сплетал из слов?

 

 А теперь вот стою с повинной

 Средь житейских своих полей.

 Приходи ко мне на грустины,

 Хоть во сне меня пожалей.

 

 * * *

 

 Заблудиться легко под луной.

 Впереди - череда силуэтов

 То ли замков, придуманных мной,

 То ли явью рожденных предметов.

 

 Я в тех замках давно не жилец,

 Только в час полнолунья поверю,

 Будто рощица эта - дворец,

 Будто с краю сосёнка - твой терем.

 

 Будто все мне пока по плачу:

 Вот еще подожду и услышу,

 Как по первому в небе лучу

 Заскользит твоя песня - всё выше!

 

 Но спадут эти чары луны,

 И опять я спрошу у рассвета:

 "Где ж те зори, те песни и сны?"

 Только знаю - не будет ответа.

 

* * *

 

Печально

 над годами,

 как над кручей,

Стоять и, как кукушка, звать того,

Кого однажды ты собственноручно

В чужое опустил гнездо.

 

* * *

 

Безбожно пуст бывает мир,

Когда - ни ласки, ни покоя,

Когда придуманный кумир

И тот бежит, как от изгоя.

 

Как будто нет уже в душе

Совсем ни капельки надежды,

Как будто жизнь твоя уже

Желаньем выжить не забрезжит...

 

И вдруг, откуда ни возьмись,

Как будто из чужого мира,

Живые звуки донеслись

Из немоты сплошной эфира.

 

И вот уж первая строка

На их откликнулась участье...

Прости-прощай, моя тоска,

Хоть без тебя - ещё не счастье.

 

* * *

 

Дай Бог, чтоб ты не уронила

Слезу печальную, когда

Поймёшь, что скука заманила

Тебя, озябшую, сюда,

 

Где нет особого вниманья

Всем женским прелестям твоим,

Где ты найдёшь не пониманье,

А только тёплой сказки дым.

 

Ну что ж, погрейся, сколько сможешь,

У костерка души моей,

Но ни подправить, ни стреножить,

Ни прикоснуться к ней не смей.

 

Она своим огнём довольна,

И твой огонь - помеха ей.

Уж так устроен мир наш дольный,

И чем печальней, тем верней.

 

* * *

 Нине Головиной

И когда сливались наши тени

В золотой черёмуховой мгле,

Соловей выкладывал ступени

К самой лучшей жизни на земле.

 

Оглянусь и вспомню, неужели

Это там, далёко-далеко,

Мы с тобой так полно жить умели,

Что лишь вспомню, и уже - легко?

 

И уже - ни горестей, ни лиха...

Всё же я счастливый человек,

Коль за всей житейскою шумихой

До сих пор мне слышится твой смех.

 

До сих пор томит мне душу пенье...

Но не разгадать и всей судьбой,

Почему по золоту ступеней

Так и не поднялись мы с тобой?

 

 

* * *

 

Смотрю на прожитые, на лучшие года,

Как на места святые, что крепят дух всегда.

И тихие мечтанья, как тёплый ветерок,

Мои воспоминанья ласкают - бок о бок.

 

И хочется вернуться в те дни и в те края,

Где яблочком по блюдцу катилась жизнь моя.

Где по утрам в оконце, в урочный самый час,

 Заглядывало солнце, благословляя нас.

 

 И не было печалей, чтоб их не превозмочь,

И не бывало далей, чтоб нам сказали: «Прочь!»...

 

Да только дни - всё льются...Теперь вся жизнь - в душе.

И яблочком по блюдцу не катится уже.

Туманны стали дали - туманней не бывать,

И Бог мне в них едва ли позволит побывать...

 

* * *

 Яше Андрееву

Бывают дни, когда природа

В осенней слякотной глуши

Одарит вдруг такой погодой,

Что высветит и дно души.

 

И в просветлённой бродишь роще.

И мнёшь вчерашнюю листву.

И дух твой и грустит, и ропщет.

И слышен дятел за версту.

 

 ТЕРНОВЫЙ ВЕНЕЦ

 Владимиру Потапову

 

1.

Попутный ветер - редкий гость у нас,

Не жди успеха скорого, Творящий.

Оставь хотя б немного про запас

Наивных чувств, из детства восходящих.

 

Они помогут в твой тяжёлый час

Из непролазной выбираться чащи

Обид и склок, и ревности слепящей,

И зависти, втоптать готовой в грязь.

 

Уж так устроен этот бренный мир:

Паши как вол, полка ты не кумир!

Но у кумира тоже хлеб не сладок.

 

А потому, коль господин Успех

Одаривает милостью не всех,

О нём душе и тосковать не надо.

 

2.

О нём душе и тосковать не надо,

О высшем назначении своём.

Собачья жизнь - и то уже награда

В том мире, о котором мы поём.

 

Но год от года всё растёт осадок

И всё трудней смотреть за окоём.

И ощущаешь на себе самом

Всю боль и жёлчь душевного распада.

 

Кричи, душа моя, от муки корчась.

Авось, услышит кто-то, слух топорща,

И с помощью поспеет в самый раз.

 

Но бьётся солнце в западне заката.

Крадётся к небу сумрак воровато.

Темнеет даль. Последний луч угас.

 

3.

Темнеет даль. Последний луч угас.

Во что же верить мне в свой век короткий?

Уже тошнит от фальши и прикрас

Идейной и житейской обработки.

 

Ведь нам теперь и совесть не указ!

Живём, как псы, грызя друг другу глотки

За лучший кус, за место посерёдке,

Чтоб солнышко побольше грело нас.

 

Куда идём? И что наш видит глаз?

Какой заражены мы из проказ,

Что и с душой своей не знаем сладу?

 

...В разгаре ночь. Её недолог след -

И не заметишь, как придёт рассвет.

А нам ещё трудиться до упаду.

 

4.

А нам ещё трудиться до упаду,

И, как вериги, груз черновиков

Тащить через житейские преграды,

Вдыхая пыль и троп, и большаков.

 

Мы рождены отнюдь не для парадов.

И хоть порой слывём за чудаков,

Мы - родники мгновений и веков

Прошедших и идущих с нами рядом.

 

А потому, коль ты рождён поэтом,

Неси свой груз, неси свой сгусток света,

Но знай, что свет и ослепить горазд.

 

В дороге тяжкой будь неутомимым,

Не унывай, коль, подразнивши, мимо

Пройдёт удача и на этот раз.

 

5.

Пройдёт удача и на этот раз

К другому, незнакомому счастливцу.

Вокруг него - сиянье чутких глаз,

Вокруг него - задумчивые лица.

 

Но не тащи обиду напоказ,

Не заставляй людей напрасно злиться:

Ведь нет здесь Менделеева с таблицей,

Чтоб он отвёл в ней место и для нас.

 

Поэзию в таблицу не загнать!

Она умрёт, как только будет знать,

Что очутилась за глухой оградой.

 

Так лучше пусть, светла и высока,

Она пройдёт, как шла через века,

О нас не вспомнив, где-то с нами рядом.

 

6.

О нас не вспомнив, где-то с нами рядом

Произведенье наше будет жить.

Его терзать начнут кнутом нападок,

А нам своё дитя не защитить.

 

Его начнут коверкать на эстрадах,

По-своему стараясь изложить...

Но если мы смогли в него вложить

Способность жить - печалиться не надо.

 

Пускай оно научится стоять

На всех ветрах, ведь жизнь - не тишь да гладь:

Бывает, бьёт по голове прикладом!

 

А если маловато будет сил,

Ну что ж, на свете хватит всем могил -

Всему свой срок, всему своя отрада.

 

7.

Всему свой срок, всему своя отрада -

На этом жизнь стояла и стоит!

Пройди весной сквозь полыханье сада -

И сам душой потянешься в зенит.

 

Но в час, когда ты чувствуешь упадок

Душевных сил, когда душа скорбит,

Тебя утешит не весенний вид,

А кроткая картина листопада.

 

И всё же, как мы все нетерпеливы!

Поступки наши вечно торопливы,

Всё нам подай немедленно, сейчас.

 

Куда спешим? Не груздем ли назваться?

Ведь всё придёт, что должно нам являться,

Умей лишь ожидать желанный час.

 

8.

Умей лишь ожидать желанный час,

Не торопи минуты вдохновенья.

Они придут, стесняясь и дичась,

Как девушки в порыве откровенья.

 

Они придут, и прошлое для нас

Покажется каким-то наважденьем.

И всё, что было, мы без сожаленья

Подальше спрячем от прозревших глаз.

 

Чем дольше ждёшь, тем результат желанней:

Как вина от столетнего держанья,

Окрепнут чувства, временем дыша.

 

Но только бы в себе не ошибиться.

Но только бы не зря о стенку биться...

Вещуньей быть обязана душа!

 

9.

Вещуньей быть обязана душа.

Но как в её поверить озаренья,

Когда опять в кармане - ни гроша

И не пробить редакторского мненья?

 

Да, нынче режут чаще без ножа.

И, опасенье превращая в рвенье,

Не рукопись купить, а вдохновенье*

Желают, местом тёплым дорожа.

 

Стезя поэта - горькая дорога,

На ней житейских радостей немного,

И в чёрном теле держится душа.

 

Но если ты поэтом стал от Бога,

То в трудный час одна душе подмога -

Она должна грядущим днём дышать.

 

10.

Она должна грядущим днём дышать,

Простая мысль о счастье человечьем.

Ведь эта мысль способна выражать

Смысл нашей жизни на любом наречье.

 

Так пусть её виденье миража

Не заведёт в пески, не искалечит.

Она одна и души наши лечит,

И вдаль зовёт, не зная рубежа...

 

Но всё ж, когда раскаянье встряхнёт

Тех, кто без войн не проживёт и год,

Кому доход приносит поле брани?

 

А как бы мы счастливо жить могли,

Чтоб как у неба, так и у земли

Любую тайну разгадать заране.

 

11.

Любую тайну разгадать заране

Обязан мастер в ремесле своём.

В воображенье, словно на экране,

Проходят мысли в образе живом.

 

Но лишь тогда стереться могут грани

Искусства с повседневным ремеслом,

Когда себя наукой и трудом,

Как скачущую лошадь, заарканишь.

Да, сладостны минуты вдохновенья.

Но вечный труд, но вечное терпенье

Причастны так же к тайнам мастерства.

 

Болтают много о высоких думах

Любители в литературных трюмах -

Отбросим к чёрту жесты и слова!

 

12.

Отбросим к чёрту жесты и слова -

Пижонство нас не делает умнее.

О чём шумим, проклюнувшись едва,

Что предложить мы дельное умеем?

 

От наших пышных тостов и бравад

И Истина, смутившись, присмиреет.

Но, знать, она намного нас добрее,

Коль промолчит о собственных правах.

 

Всё ловим «блох» в звенящем чьём-то деле,

Но не увидишь блох на мёртвом теле,

Живое же очистить - дважды два!

 

Слепцы мы! С неудачами своими

Нам не понять, что только вот такими

Делами человечья жизнь жива.

 

13.

Делами человечья жизнь жива!

А мы об этом - словно позабыли:

От нашего былого мастерства

Остались только блёстки звёздной пыли.

 

И вырастает в душах трын-трава!

Куда ни глянь - она повсюду в силе.

Ужель её умышленно взрастили,

Чтобы отнять у нас на жизнь права.

 

Чтоб гордости лишился человек,

Чтоб страх его пред Будущим поверг

В пучину наркомании и пьяни.

 

Кому же от зари и до зари

Историю страны трудом творить? -

Её не сотворяют на обмане.

 

14.

Её не сотворяют на обмане,

Судьбу свою, летящую сквозь мрак.

В спасительную силу талисмана

Не верит в наше время и дурак.

 

Не для того пришёл ты в мир туманный,

Чтобы не знать, куда направить шаг:

В любом движенье, сжатом, как кулак,

Нужна определённость цели главной.

 

Так добивайся, чтоб она горела,

Судьба твоя, вся втиснутая в дело,

Копи упрямо силы про запас.

 

Не всё ведь на пути своём заветном

Мы встретим благосклонным и ответным:

Попутный ветер - редкий гость у нас!

 

15.

Попутный ветер - редкий гость у нас.

О нём душе и тосковать не надо...

Темнеет даль. Последний луч угас.

А нам ещё трудиться до упаду.

 

Пройдёт удача и на этот раз,

О нас не вспомнив, где-то с нами рядом.

Всему свой срок, всему своя отрада,

Умей лишь ожидать желанный час.

 

Вещуньей быть обязана душа,

Она должна грядущим днём дышать,

Любую тайну разгадать заране.

 

Отбросим к чёрту жесты и слова -

Делами человечья жизнь жива,

Её не сотворяют на обмане!

 

 

* «Не продаётся вдохновенье,

 Но можно рукопись продать».(Пушкин).

 

 

 НА ИЗЛУКЕ ДОН-РЕКИ

___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___ ___

 

 * * *

 

 Коль пришлось мне нынче оказаться

 На Дону, где в рост ветра встают,

 Дай мне, век мой, наказаковаться,

 Дай почуять силушку свою.

 

 Я коня в бою себе добуду,

 Научусь про кровь сказать "кровя"

 И навеки, может, позабуду

 Отчие лесистые края.

 

 Обо мне там вспомнят ненароком

 И пошлют подальше... до земли,

 Где над степью кружит ясный сокол,

 И века в курганы залегли.

 

 Я смогу когда-нибудь влюбиться

 В эту даль и в эту синеву

 И донскую пыльную станицу

 Родиной второю назову.

 

 Только долго будут к изголовью

 По ночам березы приходить,

 Чтоб, как прежде, сны мои сыновьи

 От невзгод житейских оградить.

 

 

 * * *

 

 На улицах ростовских

 Средь вешней суеты

 Художники наброски

 Наносят на холсты.

 

 Проходят мимо люди,

 И хочется им всем

 Возникнуть на этюде

 Одной из лучших тем...

 

 Весне же дела нету

 До мимолетных черт -

 Она сама с рассвета

 Засела за мольберт.

 

 Вот на асфальте в луже

 Толпятся облака.

 Вот пёс по скверу кружит.

 Рябит вдали река.

 

 Вот вспыхивают листья.

 Вот в небо турман взмыл...

 И с каждым взмахом кисти

 Все живописней мир!

 

 "Пчёлушка"

 

 Яровые во поле посеяны.

 Отстоялись дни на тишине...

 Заиграй-ка песню, Алексеевна,

 Алексеич, подыграй жене.

 

 Заведите песню с ладом-умыслом,

 Да сплетите так в ней голоса,

 Чтобы я под грустную - задумался,

 Чтобы под весёлую - сплясал.

 

 Цветом снеговым жердёлы пенятся.

 Груши плещут ярью лепестков.

 И на кипень эту ли, на песню ли

 Вылетают пчелы из летков...

 

 Сколько раз слова простые, русские

 Вызволяли душу из тоски,

 Коль садилась "Пчёлушка" на грустные

 На людские чувства-лепестки.

 

 Да и что ж теперь, когда отсеялись,

 Нам не спеть в короткой тишине?

 Заиграй-ка песню, Алексеевна,

 Алексеич, подыграй жене.

 

 И плывёт, плывёт во чисто полюшко

 Песня - боль и радость на Руси...

 Эх, казачье чудо - песня "Пчёлушка",

 Мёдом и меня не обнеси!

 - - - - -

 Жердёла - дикое абрикосовое дерево.

 

 * * *

 

 Еще вчера всё пело о весне,

 А нынче градом всходы покосило,

 И необузданной стихии сила

 Всё радостное выбило во мне...

 

 Ну что для нас в двадцатый век гроза?!

 Вот, разряжаясь, тучи громыхнули...

 Но вновь на дне души моей сверкнули

 Испуганного пращура глаза.

 

 Я в силах подавить невольный страх,

 И подбодрить себя смешком колючим,

 И человечьим разумом могучим

 Все объяснить и выразить в словах.

 

 Но градины осколками летят

 И раненое поле добивают.

 И прадеды мои ко мне взывают,

 А я пред ними - словно виноват.

 

 Другу

 За проходной девчата пели...

 Филипп Сухоруков

 

 Ну что с тобой случилось, друг?

 Ты как из круга вышел:

 Стихи других звучат вокруг,

 А голос твой - не слышен.

 

 За чаркой, что ли, загрустил,

 Иль просто - стал лениться?

 А Заболоцкий говорил:

 Душа должна - трудиться...

 

 Прости, тряхнул игрой словца

 Классическое древо.

 Но и у классиков сердца,

 Наверно, были - слева.

 

 Рубцова вспомни!

 Он порой

 Куском с тобой делился,

 И без тебя, хоть матом крой,

 За стол и не садился.

 

 Он не тебе ли говорил:

 "Что, Филя, молчаливый?"

 И простодушно вермут пил

 За час, для нас счастливый.

 

 Так что ж, молчанием теперь

 И душу ты стреножил?

 Но у поэта - верь, не верь -

 Душа молчать не может!

 

 Я слышу, как за проходной

 Твои поют девчата.

 А ты подпой-ка им, подпой.

 Глядишь, и песнь - начата!

 

 * * *

 

 Мальчуган у парома

 (То ли я, то ли нет?)

 Вновь до боли знакомой

 Песней встретил рассвет.

 

 Голоском своим ломким

 Он запел для меня,

 Примостившись на кромке

 Подступившего дня.

 

 Налетали мгновенья

 Вдохновеньем дыша,

 И теряла сомненья

 В озаренье душа.

 

 Снова в розовом свете

 Путь пролег сквозь рассвет...

 Одного не приметил -

 Долог он или нет?

 

* * *

 

Тишину на трепетные звуки

Разменяли капельки росы,

И у млечной у речной излуки

Досчитала ночь свои часы.

 

Сквозь туман гривастые берёзы

Побрели встречать приход зари...

Ты в кругу глухой домашней прозы

Хоть во сне на это посмотри.

 

За делами некогда и вспомнить

Про земную нашу благодать.

Посмотри, - на пойму вышли кони

Зоревую травку пощипать.

 

Вот проснулась первая пичуга,
Вот сушняк под кем-то затрещал.

В темноте мышонок от испуга

Жалобно и тонко запищал.

 

Где-то первый поезд гулко катит:

Звоны долго стынут на весу...

Хочешь, я зарю тебе на платье

Из лесу в подарок привезу?

 

Чтоб в обновке, жаркая, как лето,

Ты прошла станицей до реки.

Модницы от зависти ослепнут,

Рты поразевают казаки...

 

Только всё ж, не вымысел ли это?

Но уже побудку бьют грачи,

И на ткацкой фабрике рассвета

Вышли в смену первые лучи.

 

 

КОВАЛЬ

 Григорию Левченко

 

А сколько он коней перековал -

Сгони в табун, и хватит Первой Конной!

И уж совсем не думал, не гадал,

Что умереть не сможет он спокойно.

 

Что доживёт до самых горьких дней,

Когда поймёт - не вырастет наследник,

Когда поймёт, что он уже последний

Из вековой породы ковалей.

 

И вот дожил...Хоть тресни от того,

Что годы с каждым часом тяжелеют.

А лошадей ковать, кроме него,

Никто в колхозе больше не умеет.

 

Да и каких там, к чёрту, лошадей -

Две пары кляч, заезженных донельзя...

И тянет груз невыносимых дней

Старик-коваль, согнутый не болезнью.

 

Куда б уйти от сухоты-тоски

Переживать всё то, что было живо?

Перед глазами мчатся дончаки,

И ветер им развихривает гривы.

 

* * *

 

 Михаилу Мирошниченко

Говорят, бесперспективный

Хутор Голые Бугры.

Да зато народ активный

С давней здесь живёт поры.

 

Посмотрите, всё здесь к месту -

И курени, и базы.

А какие тут невесты -

Звёзды сыплются с косы!

 

С песней по утрам хозяйки

В кухнях утварью бренчат.

А тоскливо, разве, чайки,

Залетев сюда, кричат.

 

Вон поехал трактор в поле -

Как задорно тарахтит!

Знать, ему на вольной воле

Горы сдвинуть предстоит.

 

А когда пройдут здесь ливни,

Сад воспеть - не хватит сил!..

Почему «бесперспективный»

Хутор кличку получил?

 

Кто придумал только это,

Если жизнь ключом здесь бьёт?

Вот в таких местах поэта

Муза за душу берёт!

 

Пусть поменьше здесь народа,

Чем в станице у реки,

Да зато душе - свобода...

Будьте здравы, казаки!

 

МАТЕРИНСКАЯ ДУША

 Стачетырёхлетней казачке,

 матери шестнадцати детей

 Соломониде Ивановне Фроловой

 

У нас в соседях бабушка живёт.

Ей за сто лет, она умом - ребёнок,

Но по утрам, лишь взбрезжит небосвод,

В ней оживает боль от похоронок.

И эта боль ей силы придаёт.

 

Она яичек наберёт в подол

И поминанье разнесёт с поклонцем

За Ваню, что «остался под японцем»,

За Петю, что « с Германской не пришёл»...

За всех сынов - их нет уже под солнцем.

 

Уже давно их нет в кругу родных,

Но только мать не зря ж детей растила:

Она так долго прожила для них.

Пускай давным-давно их нет в живых,

Её душа - все души их вместила!

 

* * *

 

На Дону теперь уж казаков

И с огнём средь бела дня не встретить.

Красный звон серебряных подков

Отзвенел в седых степях столетий.

 

Лишь остались в сказках стариков

Атаманской вольницы приметы.

Южный ветер новые обеты

Шлёт с уже покорных берегов.

 

А былое, смолкшее давно,

Лишь порой покажется в кино -

Кони будто в будущее мчатся!

 

Опустились шашки казаков

В ножны ускакавших в даль веков -

У ноги Истории качаться.

 

 * * *

 

 Если нет на земле чудес,

 Ленью разум - не озарить.

 Если мир этот - темный лес,

 Надо тропку свою торить.

 

 Если хочется, да невмочь,

 Надо правде в глаза смотреть.

 Если тянется долго ночь,

 Сказкой душу не обогреть...

 

 Только в это ли верить мне,

 Если помню, как у меня

 Распирало грудь по весне

 От всесильной веры в себя!

 

 Видно, кончился, вышел срок,

 Онемела душа от ран,

 И, наверно, лишь твой порог

 Для надежды мне Богом дан.

 

 Развяжи меня. Разреши.

 Укрепи, добротой дыша.

 Где еще для больной души

 Улыбнется сквозь боль душа?

 

 * * *

 

 Как ни ясна над лесом просинь,

 А не обманет небо нас:

 Такую ясность только осень

 Ему дает в погожий час.

 

 Рискнуть мне, что ли? Между сосен

 И над прудом, что не погас,

 Найти б ту стежку, где не раз,

 Едва дыша, мы шли по росам.

 

 Осенняя тоска порой

 Томит сильней, чем вёсен рой.

 Мир без любви, увы, несносен.

 

 Еще смогу я полюбить!

 Но на ответ: "Тому не быть",

 Я промолчу. Любви не просят.

 

* * *

 

...И в прибрежной траве

Растерял свою прыть ветерок.

Нынче не с кем ему

Новостями речными делиться.

Вся листва отгорела.

На взлобке степной хуторок

Машет сизым дымком

Улетающим за море птицам.

 

В эту пору всегда

Я себя превозмочь не могу,

И на голой косе

Невесёлыми мыслями занят:

Будто всё, что имел,

Я оставил на том берегу,

А над будущей жизнью

Морозная кружится замять.

 

Но пройдёт ещё день,

И задышит свежо небосвод,

И наивный снежок

Залепечет на белом наречье.

Он печаль занесёт,

И тогда всё, как надо пойдёт

В перепадной моей,

В зыбкой жизни моей

Человечьей.

 

* * *

 

 Старушка наша, добрая Земля,

 Сегодня замерла на полукруге,

 Когда по ней пошёл впервые в жизни

 Мой первенец, кровинушка моя.

 

 О, как сияло мальчика лицо!

 Какое отразилось изумленье

 В его глазах, ещё не отличавших

 Добра от зла и от начал - концов.

 

 Как молча волновались мы с женой,

 Следя за тем, как осторожно ставит

 Свои ножонки - наше продолженье

 И - будущность планеты всей земной!

 

 Разноязыка радость бытия.

 Но пусть сегодня празднуют все люди

 Великий день - для них пошёл по жизни

 Мой первенец, кровинушка моя.

 

 

 

* * *

 

А за окном - обвальный звездопад.

И бражный август бродит по посёлку.

И в роще соловьиха соловьят

Весенним трелям учит втихомолку.

 

Они споют, быть может, и для нас,

Когда весна их захлестнёт любовью.

И звёзды, что обрушились сейчас,

Над нашим вознесутся изголовьем.

 

 * * *

 

 Отлистала осень листья -

 Сорвала последний лист.

 И деревьев скорбных лица

 На одно лицо слились.

 

 И под серой глыбой неба

 Захотелось мне, как встарь,

 Светоносной силой снега

 Снять с души уставшей хмарь.

 

 Только юг, увы, - не север,

 Снегопада тут не жди!

 И зимой здесь небо сеет

 Все дожди, дожди, дожди...

 

 Так чего ж о невозможном

 Горевать и душу рвать?

 Уж давно осталось в прошлом

 Жизнь, где мог я снеговать.

 

 Уж давно, как эти листья,

 Дни в былое улеглись,

 И любимых давних лица

 Все в одно лицо слились.

 

 

 

СВЕТЛЯЧОК

 

Опять ворчит моя царевна,

Что не устроен быт у нас,

И светлячок стихотворенья

В душе испуганно угас.

 

Ну как ей растолкуешь, милой,

Что из поэтов, вот беда, -

Сколь ни ворчи, не выходило

Хозяев путных никогда.

 

Что отказала им природа

В подобном даре, что меня

Дела совсем другого рода

Всю жизнь терзают и манят.

 

Но для неё я - чудо в перьях,

Застрявшее в сугробе слов.

Она бы с радостью, наверно,

Ушла из всех моих стихов.

 

Ну сколько можно жить в раздоре?

Но видит, светлая, она,

Что у других - мужчина в доме,

А тут - бессмыслица одна.

 

Ворчи, ворчи, моя царевна,

Конечно, ты во всём права...

А светлячок-то сокровенный

Всё ж отыскал в душе права!

 

* * *

 

 Вечер окна подкрасил малиной

 И воркует, кудахчет, стрекочет...

 Со своей золотой половиной

 Старый дед попивает чаёчек.

 

 "Эх, старуха, как вспомню, что было,

 Так и сердце опять затомится". -

 "Да и я ничего не забыла,

 Тоже, чай, не залетная птица". -

 

 "А ты помнишь, какие качели

 Нас качали с тобою на Пасху?" -

 "Как не помню. Запомнишь, ежели

 Я с чулка потеряла подвязку". -

 

 "А ты помнишь про кума? В то утро

 Я ведь видел, хоть дело давнишно..." -

 "Ты про что? Ничего почему-то

 С места этого стало не слышно". -

 

 "Ишь, оглохла! Слова перестали

 До нее долетать..." -

 "Да ни звука!

 Коль не веришь - проверь". - И местами

 Поменялся старик со старухой.

 

 "Ну старик, а ты помнишь, как с Полькой

 Ейный муж вас в овине застукал?" -

 "Ты скажи - чудеса, да и только:

 Здесь и вправду не слышно ни звука".

 

 * * *

 

 Я знаю, что это мгновенье

 Навеки запомнится мне:

 И грустных небес просветленье,

 И те вон березки в огне.

 

 И травы, что с долей смирились,

 И то, что у края земли

 Еще не исчезли, не скрылись

 С тоскою моей журавли.

 

 

* * *

 

Вот и сказкам-чудесам

Сын не доверяет.

Вот уже к моим часам

Руку примеряет.

 

Вот узнал он, как читать

На часах деленья...

Видно скоро им считать

Не мои мгновенья.

 

ВОСКРЕСНОЕ УТРО

 Борису Куликову

 

С добрым утром, тихий Дон!

Как твоё здоровье?

Окати-ка - с самых дон! -

Влагой да любовью.

 

Нынче утро - на заказ!

Потому излишне

Объяснять, почто сейчас

Всей семьёй мы вышли.

 

Рядом всхлипнула волна -

Выплыл, как лягушка,

Загорелый дочерна

Старший сын Андрюшка.

 

Младший, ноги оплеснув,

От восторга стонет.

Он родился на Дону,

Потому и - Доня.

 

А по берегу жена

Ходит, словно квочка.

Не решается она

В глубь зайти к сыночкам...

 

Да, у этакой реки

Можно жить счастливо!

Не беда, что казаки

Кличут нас «наплывом».

 

Это - в шутку, уж давно

С ними мы едины:

Дело делаем одно,

Хлеб один едим мы.

 

Подрастут вот сыновья,

Да пойдут внучата -

То-то будет гром-семья!

Чем не казачата?

 

Так же вывалим сюда

Майским утром белым,

Столько будет нас тогда -

Позаймём весь берег!

 

Эх, житуха, чёрт возьми!

Род мой - да прибудет...

Только б не было войны,

Остальное - будет!

 

 * * *

 

 Непогода всю ночь будоражила тьму

 И шуршала опавшими листьями.

 Мы сидели с тобой, огоньку одному

 Доверяясь неясными мыслями.

 

 Ты призналась тогда, как страшит тебя жизнь,

 Как она тяжела и обманчива,

 И сказал я тебе: "Если едешь - держись!

 А на страхи что душу растрачивать?"

 

 И когда огонек был потушен уже,

 И ко мне ты прижалась доверчиво,

 Все же чувствовал я, как ты тихо в душе

 Продолжала невзгоды высвечивать.

 

 И тревожно мне стало тогда самому,

 И, чтоб как-то от смуты избавиться,

 Прошептал я тебе: "Верь всегда одному,

 Было б небо, а солнышко - явится".

 

 Отчего же та ночь так тревожна была

 И шуршала испуганно листьями?

 Ведь и жизнь, почитай, вся почти что прошла,

 Хоть и шла она с грустными мыслями.

 

* * *

Дядя Костя запил опять -

Все леченья пошли насмарку!

Попытался жену обнять,

А обнял по привычке чарку.

 

И бежит от него жена,

К сердобольной идёт соседке:

«Хоть сгорел бы он от вина,

Ведь живу с ним, как белка в клетке».

 

И соседка найдёт слезу -

Тоже горького ей хватило!

И «споются», и повезут

Вместе воз, чтобы легче было...

 

Дядя Костя фашистов бил,

И вернулся с войны - героем.

Как жену он тогда любил!

А какие он планы строил!

 

Да с прорабом не мог сойтись:

«Это ж надо, - кричал по пьянке, -

Мне бы роту! А тут крутись

Под рукой тыловой поганки».

 

И пошла наперекосяк

Жизнь, которую долго ждали:

Что не так, и звенят в кабак

Кровью добытые медали...

 

Дядя Костя опять запил,

Старый червь его снова гложет.

Всех фашистов он победил,

А себя победить не может.

 

БРЕЛОК

 «Наше дело правое - мы победили»

 Надпись на медали

 «За Победу над Германией»

Из медали дедовской сделанный брелок

Гордо носит девушка, словно образок.

 

На цепочке точечной бьётся солнца блик,

А на нём, обточенном, - полководца лик.

 

А на нём, обточенном, спилены слова

Гордые и точные, как на жизнь права:

 

«Наше дело правое...» Как же вышло так,

Что литую славу их опилил наждак?

 

Аль заслуги дедушки стали вдруг пусты?..

Дорогая девушка, как же это ты?

 

* * *

 

Я стою возле зданья райкома,

Беспартийной душой загрустив:

Ну зачем же у этого дома

Дворник так озверело радив?

 

Вот растёт возле окон берёзка.

Перед праздником, как ни смешно,

Побелил он сыпучей извёсткой

С тополями её заодно.

 

То ль заняться ему было нечем,

То ли власть захотел показать,

Только взял, красоту искалечил,

А зачем - сам не может сказать.

 

ВЕРХНЕ-КАЛИНОВ

 

Как на хуторе на Верхнем на Калинове,

С тишиной полночной вечно не в ладу,

Все сверчки играют песни с переливами

У садов заавгустелых на виду.

 

И не спится в эти полночи Иванычу.

Тихо сходит он с высокого крыльца

И садится на скамейку, как бывалыча,

И попыхивает «астрой» без конца.

 

Бьётся в душу свиристение сверчковое

Так настырно, что не грех и осерчать.

Эх, раздвинуть бы сейчас меха клинковые

Да ударить «Рассыпухой» по сверчкам!

 

Но давно уже ни свадьбы, ни гуляния

Не препятствуют сверчковой зной-поре.

И корёжит пальцы боль воспоминания

О заливистой до удали игре.

 

Звездопад по крышам редким бьёт без устали.

У Иваныча от звёзд темно в душе:

Он ведь первым гармонистом был на хуторе,

Да, наверное, последним стал уже...

 

А сверчки, вовсю стараясь, переливами

Извещают подступающую степь,

Что на хуторе на Верхнем на Калинове

С каждым годом всё просторней свиристеть.

 

* * *

 «Экономика должна быть экономной!»

 Лозунг

Экономика, стань экономной!

Масло - масляным, мокрой - вода...

В этом мире, под крышкою звёздной,

Человека найдёшь не всегда.

 

Что за притча с людьми приключилась:

Все в личинах, и всяк - по себе.

Даже дружбу заводят по чину,

Даже правде ломают хребет.

 

Кто-то пьёт, кто-то вновь словоблудит,

Кто-то молча взирает на всё.

И Россию по прихотям буден

Непонятно куда и несёт.

 

Ну чего я опять раскричался?

Ведь взорвётся сосед за стеной!

Я не помню, когда с ним встречался,

Он не вспомнит о встречах со мной.

 

И откуда при шло к нам всё это,

Разве к этому шли мы, спеша?

Не ответа я жду, а привета -

К человечности рвётся душа.

 

* * *

 

На бойне овцы по загону

Метались дикою волной.

В их ноздри жуткий, незнакомый

Впивался запах кровяной.

 

Метались овцы. С недоверьем

Косили белые зрачки

На дверь открытую. Но к двери

Не шли овечьи вожаки.

 

Они как будто понимали,

Что в цехе ожидает их.

И к задней стенке прижимали

Подруг беспомощных своих.

 

Но велика людская хитрость!

Из двери, страшной для овец,

Вдруг вылетел, как чёрный выстрел,

Окраски смоляной самец.

 

Он сделал стойку. Чёрным паром

Шерсть завивалась на боках.

Горела лента красным жаром

На гордо выгнутых рогах.

 

Он в стадо врезался тараном

И, обретя мгновенно власть,

К двери метнулся. За бараном

Река овечья полилась.

 

...Когда от ужаса предсмертного

Окостенел последний крик,
Кормил помощника усердного

С ладони ласково мясник.

 

* * *

 

Мы связаны с тобою столько лет!

И грустно мне бывает знать про это:

Хочу о дружбе написать сонет,

А сердце нашей дружбой не согрето.

И как тут не покажется, что мы

Летим куда-то на одной орбите.

Увы, среди глухой вселенской тьмы

Не услыхать нам даже крик «спасите»!

А хочется, так хочется порой

Довериться кому-то и ответно

Раздумий человечьих непокой

Услышать о сердечном и заветном.

Живая боль пока доступна нам...

Боюсь, а не придётся ли сынам

Уже без боли размышлять об этом?

 

* * *

 

Прижмусь к тебе, твоя рука

Привычно холодна.

И бьётся жилка у виска -

Одна тоска слышна.

 

Чего-то не было у нас,

А может, - утекло?

Исходит ночь за часом час,

И вот - уже светло.

 

Встаём привычно, и дела

Берут нас в оборот...

Как хорошо, что ночь прошла,

Что днём полно забот.

 

На людях легче не скисать.

Но нам-то всё равно -

И в прошлом нечего искать,

И в будущем темно.

 

* * *

 

И холод стоит собачий,

И уголь выходит весь,

И сам я с душой незрячей

Хожу, словно чёрная весть.

 

«Со мною беда случилась», -

Соседу сказал. Молчит.

«Со мною беда случилась», -

Соседке сказал. Молчит.

 

Звонить попытался в Ригу,

Но вышло - съездить быстрей.

Попробовал сесть за книгу,

Но фигу увидел в ней.

 

Ушёл из пустого дома.

В пустой возвратился дом.

Всё ждал...Ну хотя бы грома,

Да где он зимою, гром?

 

ЗМЕИНЫЕ СВАДЬБЫ

 

Среди скал, где малинник унять бы,

Где и воздух от страсти тугой,

Заклубили змеиные свадьбы:

Всюду змеи - не ступишь ногой!

 

То ль играют они, то ль грызутся -

Сам бы чёрт разобраться не смог!

То, шипя, меж камней расползутся,

То опять заплетутся в клубок.

 

Всё притихло вокруг и - ни звука,

Будто вот он, конец бытия!

Лишь скрипит устрашающе глухо

При сплетении тел чешуя...

 

Сколько с памятью я ни боролся,

Не забыл, как, зайдя за утёс,

Я на свадьбище змей напоролся,

И спасибо, что ноги унёс.

 

По малинникам с камня на камень

Прыгал я от змеиной игры.

Страх мальчишечье сердце арканил,

Гнал меня до макушки горы.

 

Только там, на вершине угрюмой,

Привалившись к замшелой скале,

Отдышался, и мрачно подумал:

«Сколько мрази живёт на земле...»

 

С той поры, как ни странно, о гадах

Изменились понятья мои.

Но уверен, что пользу из яда

Извлечёшь не от всякой змеи.

 

И какою спасаться горою,

Если вдруг средь людской толчеи

За словами я слышу порою

Тот же мерзостный скрип чешуи.

 

* * *

 

Где мой говор - родной, изначальный,

Где слова, что пришли не случайно?

Не забыл я, как летом дождливым

Не по лужам ходил, а по лывам.

 

Где тот мир? Каждый день в нём - новина!

Паука там я звал - косиножка.

А моя продувная одёжка

Называлась чудно - лопотина.

 

В мире прошлом и мама с косою

Не красивой была, а баскою.

И до устали, самой предельной,

Люди робить любили артельно.

 

Не смотрели, кто окал, кто акал -

Всем хватало тепла и веселья!

И сосед не предлог, а заделье

Находил, чтоб зайти побалакать.

 

В мире том даже девка Азовка

Выходила на зов мой немедля.

А теперь и сказать-то неловко:

Не вчера это было - намедни...

 

 * * *

 

 Завтра я, позабыв про тревоги,

 Сяду в поезд, под шутки и смех,

 Укачу по железной дороге

 В край, где был я счастливее всех.

 

 В край, где буду бродить я по улицам,

 Улыбаться, не зная чему.

 Память светлой метелью закружится

 И присядет к окну одному.

 

 Будет свет в том окне нешироком,

 И хоть станет светить он не мне,

 Все равно я ему одиноко

 Улыбнусь, словно давней весне.

 

 Все мы, все свою первую нежность

 Бережём до глубоких седин.

 Потому я, приняв неизбежность,

 Может, буду грустить не один...

 

 Завтра я, позабыв про тревоги,

 Сяду в поезд, под шутки и смех,

 Укачу по железной дороге

 В край, где счастья хватает для всех.

 

 И не надо мне лучшей награды,

 Чем родного жилья простота:

 Сельских улиц кривые ограды

 И высоких небес красота.

 

* * *

 

Встают туманы по-над Доном

И надрываются сверчки,

И плещется с любовным стоном

Волна у берега реки.

 

Казачий край! Ни сном, ни духом

Тебя теперь мне не забыть.

Зазывным, цокающим звуком

По сердцу снова прокопыть!

 

Явитесь, милые виденья

Моих цветущих, лучших лет,

И встаньте, словно огражденье,

От подступивших к сердцу бед.

 

Я не считал минут счастливых,

Часов угрюмых не считал,

Но сколько в днях тех торопливых

Я полной жизни испытал!

 

И звёзд сиреневая россыпь

Ещё не раз осветит мне

Степь, уносящуюся в роздымь

На вороном, как смоль, коне!

 

* * *

 

А как там Волковы живут?

Надеюсь, так же славно:

И хлеб жуют, и водку пьют,

И любятся исправно.

 

Людмила, Виктор (чёрт возьми,

Как много в этих звуках!),

Вы были добрыми людьми -

Душа тому порукой!

 

Мне часто помнится о том,

Как молоды мы были

И гнали жизнь свою кнутом

По всей житейской пыли!

 

Пускай трещат: "Застой! Застой!"

А нам жилось и пелось.

И жизнь у нас была простой:

Мы жили - как хотелось!

 

И хоть давила власть на нас,

И шкуру с нас сдирала,

Но каждый день и каждый час

В нас молодость играла.

 

И что тут много говорить:

Что было - тем и жили...

Эх, всё бы снова повторить,

Да дни те - отслужили.

 

 У старого причала

 

 Густеет ночь. Таинственна вода.

 Поскрипывает старый дебаркадер.

 И вспомнил я, как женщина тогда

 С улыбкою звала меня на катер.

 

 И - вспыхнул день! И легкий ветерок

 Враз превратился в переливный ветер.

 Плескал в руке у женщины платок,

 И взгляд ее отчаян был и весел.

 

 А за кормой - бурунный вился след.

 А впереди - заманивал нас остров...

 Прошло не год, не два, а тридцать лет,

 Но как светло от памяти мне острой!

 

 Как будто прежним я пришел сюда,

 И вспять река свои просторы катит...

 Густеет ночь. Таинственна вода.

 И не смолкает старый дебаркадер.

 

ПОЗДНИЙ ОТВЕТ


 Поёшь ли? Пьёшь? Глядишь в глаза её

 Своими марсианскими глазами?

 Тамара Чунина

 (из письма).

 

Как хотел я из Ростова

Написать тебе письмо,

Но в душе застряло слово -

И страдально, и немо.

 

Что же я хотел поведать?

Рассказать о чём я мог?

Мол, иду всё тем же следом...

Мол, не пью - давал зарок...

 

Боже мой, как мог я столько,

Жизнь любя, в полсердца жить?

Из какого мог восторга

Стих восторженный сложить?

 

Неужель таким был скрытным

И "косил" всё под глупца,

Чтоб ни Правды и ни Кривды

Не изведать до конца?

 

Как играл я вдохновенно!

Как я много "накосил",

Что теперь игры той "сено"

И собрать не хватит сил.

 

Да и поздно...Слишком поздно

Правду в первый ставить ряд,

Ведь на кладбище все звёзды

Одинаково горят.

 

* * *

 Алле и Коле Шалковым

 

Тихий Дон, казачий Дон,

Как в тебя я был влюблён,

Хоть устраивал порою ты мне скачки!

Каждый день был - что урок,

Где загадывали впрок

Мне загадки и казаки, и казачки.

 

Не в твоих ли, Дон, садах

Я за совесть и за страх

Райских яблочек отведать соизволил?

Ты "наплывом" звал меня,

Сам же доброго коня

Для меня на вольной волюшке готовил...

 

Было счастье, было - всё!

Да вращалось колесо

Дней моих - незамедлительно вращалось.

Но сломалась, видно, ось,

Коль уехать мне пришлось

Из краёв, где быть счастливым мне случалось.

 

А теперь-то как мне быть?

В мои годы не уплыть,

Не уехать, как об этом ни мечтаю,

В те края, где теплоход

- Белый-белый! - в даль плывёт,

Но в какую даль - теперь уж не узнаю...

_ _ _ _ __ __ __ __ __ __

 

 

 

 

РОДНЫЕ ПЕНАТЫ

___ ___ ___ ___ ___ ___

 

* * *

 

 Наталье Старцевой

 

 И бродил целый день я в тумане берез,

 И грустил у заросшей криницы,

 И работало сердце мое на износ,

 И не знал я, куда торопиться.

 

 Здесь по-прежнему все. Лишь подсоченный лес

 Вроде стал посветлей и потише,

 Да ручей Железянский куда-то исчез,

 А ведь раньше был издали слышен.

 

 Но все так же рябины от ягод красны,

 И осины в затишке трепещут.

 Тот же ворон глядит с придорожной сосны.

 Он и вправду, наверное, вещий.

 

 Что сказать о себе? Ведь уже ничего

 От былого меня не осталось.

 Даже говор не тот, в нем упрямое "о"

 На дорогах давно укаталось.

 

 И в тумане берез я бродил целый день,

 Горько пил из дремотной криницы.

 А на сухлом суку свиристел свиристень,

 И бежали ко мне медуницы.

 

* * *

 

 Моему бывшему соседу,

 доктору медицинских наук

 Дмитрию Ивановичу Глазырину

 

 Избились, измаялись ноги

 Пока добирался домой.

 В России кривые дороги,

 Нигде не пройдешь по прямой.

 

 А помню, зарею разбужен,

 Взбегал на Большой я Угор,

 Где юной душой обнаружил

 Простертый до неба простор.

 

 Сияли лазурные дали.

 И было невмочь мне, когда

 За лесом, спеша, грохотали,

 Взрывая покой, поезда.

 

 Собрался. Сорвался. Уехал.

 И долго катилось вослед

 Лесное пугливое эхо,

 С ребячьих привычное лет...

 

 Простишь ли, родная обитель?

 Пригрей хоть на первых порах.

 И пахарь я был, и строитель,

 Да только не в отчих краях.

 

 Мотало меня и носило...

 И горько, что в лучший свой срок

 Кривые дороги России

 Спрямить, как ни бился, не смог.

 

 * * *

 Фотография сохранила

 Тихий облик твой, как смогла...

 Ах ты, Катя-Екатерина,

 Как коса твоя тяжела!

 

 Чем с тобою мне поделиться,

 Чем похвастаться я смогу?

 От слетевшей с души жар-птицы

 Только пёрышко берегу.

 

 Не имея о том понятья,

 С фотографии смотришь ты.

 И не вянут на легком платье

 Незатейливые цветы.

 

 

 * * *

 

 Домик твой под горою Думной

 Так одрях от бегущих лет,

 Что теперь и поверить трудно -

 Он ли это глядит на свет?

 

 Покосившиеся ворота

 Почернели, как от тоски,

 И от нашей скамьи, у заплота,

 Ни одной не осталось доски.

 

 Нет и яблоньки той, дикарки,

 Только, броские за версту,

 В палисаднике кудри царские,

 Что-то помня еще, растут.

 

 * * *

 

 И вспоминать-то вроде не о чем.

 Что было? Так - полутона...

 И все ж душа о каждой мелочи

 Воспоминаньями полна.

 

 Сказала что-то... Руку вскинула...

 Лукаво бровью повела...

 Зачем же ты меня покинула

 И все надежды отняла?

 

 А ведь светилась так таинственно

 Душою всею, телом всем.

 И назвала меня - единственным...

 Скажи, пожалуйста, зачем?

 

 Горьки вопросы безответные,

 Но все слова в них так чисты,

 Что, может, - самые заветные,

 Которых не слыхала ты.

 

 Екатеринбургская весна

 

 Месяц заглянул в моё окно,

 Так он не заглядывал давно.

 И душа на этот лунный свет

 Отозвалась эхом юных лет.

 Екатеринбургская весна,

 Ты меня опять лишила сна,

 И брожу я снова молодым

 По цветущим улицам родным.

 

 Этот переулок мне знаком.

 Здесь, в тиши, стоит заветный дом.

 Из окошка, с краю, льется свет,

 Словно давней юности привет.

 Екатеринбургская весна,

 Ты воспоминаньями красна,

 И душе одна способна ты

 Возвращать надежды и мечты.

 

 Столько лет прошло и столько зим,

 Только свет весны неугасим,

 Как и раньше, льется этот свет

 Через столько зим и столько лет.

 Екатеринбургская весна,

 Чудотворной силы ты полна.

 И брожу я снова молодым

 По свердловским улицам родным.

 

 Купание в ночном озере

 Поедем, красотка, кататься...

 Из песни

 Расщедрившись, небо раскрыло свой куль -

 Все звезды слетели в бездонный Иткуль!

 И, спрыгнув с березы, хмельна без вина,

 Стоглазую бездну качнула луна.

 

 Отпихнута лодка от сказки лесной,

 И едет красотка кататься со мной.

 И вот уж несет нас к чертям на рога

 То ль лодка, то ль бес - не видать ни фига!

 

 И в месте, где сумрак был призрачно-нем,

 Красотка моя очумела совсем.

 Кричит: "Я - княжна!"

 И метнулась ко мне.

 И голос мой стих в набежавшей волне...

 

 Позора зазорней не видел и свет!

 Да что же такое, казак я иль нет?!

 Не Волга, конечно, - озёрце всего,

 Но в час этот звездный - нигде ни кого.

 

 "Тамарка, - кричу, - ну постой у меня,

 Не буду любить тебя целых три дня!"

 И гордо поплыл, сам не зная куда.

 Но ох, тяжела ты, ночная вода.

 

 И как ни хотел, а пришлось все ж просить:

 "Тамарка, ну где ты? Тону ведь, спаси".

 А Томка-чертовка, весенняя хмарь,

 Княжною пропела: "Лезь в лодку, бунтарь.

 

 Три дня, ты сказал? Но твои - только дни,

 А ночи - мои! А иначе - тони!"

 ...Я в счастье не верил: мол, ждать-то откуль?

 Но есть оно, счастье! Спасибо, Иткуль!

 

 * * *

 

 Неужели не вспыхнет звезда

 С новой силой средь млечности ночи,

 И не хватит ни страсти, ни мочи

 В день былой заглянуть сквозь года?

 

 Неужели уже никогда

 Не забьется томительно сердце,

 И душе моей не разгореться

 Тем огнем, что горела всегда?

 

 Неужели ушли навсегда

 И минуты мои, и мгновенья,

 И остались одни откровенья,

 Да и те не оставят следа.

 

 * * *

 

 После троп, мною пройденных

 И ушедших в тираж,

 Вознесла меня родина

 Аж на пятый этаж.

 

 Что ж, исторья обычная -

 В дверь стучался не ту.

 И хромаю привычно я

 На свою высоту.

 

 И колдую над чайником.

 На балконе стою.

 Где вы, други-начальники,

 Не на вас ли плюю?

 

 Впрочем, что мне до этого:

 Пусть живут, как живут.

 Состоянья поэтова

 Им и сны не скуют!

 

 И понять нету сложности,

 Коль причина проста:

 У одних есть - возможности,

 У других - высота.

 

 * * *

 

Всё незримо, всё неуловимо

В этом мире подлости и лжи...

Ореолом встала струйка дыма

Вкруг твоей истерзанной души.

 

Кто она, душа твоя больная,

Мученица вечная твоя:

Или просто дура прописная,

Иль святая в грязи бытия?

 

Сколько можно с подлостью сражаться

И стараться ближнего любить?

Сколько можно ложью обжигаться

И такой доверчивою быть?

 

Во грехах бы ей давно завязнуть!

Ведь смешно: средь пьяни - не пьяна...

Что ей делать в этом мире грязном,

И от мира ль этого она?..

 

Ты молчишь. Ты снова струйку дыма

Отмахнул, как ореол, с души...

Всё незримо, всё неуловимо

В этом мире подлости и лжи.

 

СЛУЧАЙНАЯ ЗВЕЗДА

 

Коль придётся умирать когда-то

У прошедшей жизни на виду,

Дай мне, Боже, тихий свет заката,

И над ним - случайную звезду.

 

Над моим последним вспыхнув мигом,

Озарит, случайная, она

Всё, чем был я связан с дольним миром,

От чего исчерпался до дна.

 

И не надо большего, не надо...

Темнотой набрякнет небосвод,

А она, последняя отрада,

Не покинет меркнущего взгляда,

Ей-то что - она и в нём живёт!

 

 Бессонница

 (Венок сонетов)

 

 Андрею Комлеву

 1.

 Не спится. Не зажечь ли свет?

 А чтобы не было тоскливо,

 Нарушу-ка я свой запрет

 Да позабавлюсь детективом.

 

 У нас уж и понятья нет

 О вреде этакого чтива.

 Но любопытно, как ретиво

 Закручивает Квин сюжет.

 

 Да, все-таки тут что-то есть.

 Конечно, не от Бога весть,

 Но есть чему и подивиться.

 

 Жаль, нет моралей никаких,

 Но о распаде душ людских

 К чему раздумьями томиться?

 2.

 К чему раздумьями томиться

 О том, что мир сошел с ума?

 Ведь коль он стал сплошным зверинцем,

 Виновна в этом жизнь сама.

 

 В ней так легко сработал принцип:

 Коль ты силен, так задарма

 Хватай и пашни, и дома,

 И все, что может пригодиться.

 

 И мы теперь живет, как в сказке,

 В которой больше черной краски

 И еле виден Божий свет.

 

 Живу и я, хоть сердце стонет.

 Но счастья, может быть, не стоит

 И ожидать на склоне лет?

 3.

 И ожидать на склоне лет

 Какой-то в жизни перемены -

 Смешно! Иль мало знал ты бед,

 Что позабыл, как постепенны

 

 Все измененья. Худа нет

 В надежде, только все мы - тленны,

 А наши годы так мгновенны,

 Что быстро их остынет след.

 

 Во что ты веришь? Для чудес

 Ты не совсем еще балбес.

 Иль начал разум твой мутиться?

 

 Не корчь Ивашку-дурака,

 Уж он-то знал наверняка,

 Когда в окно влетит жар-птица.

 4.

 Когда в окно влетит жар-птица,

 Не всякий сразу и поймет,

 Зачем сплеталась небылица

 В какой-то стародавний год.

 

 Зачем в потёмках ей светиться

 И сомущать честной народ -

 Он и без света не умрет,

 Коль в темноте сумел родиться.

 

 Эх, сказки, сказки, вы - свобода!

 Но чем вас больше у народа,

 Тем он всегда бедней одет.

 

 Да, эта мысль, увы, угрюма,

 И чем о сказках старых думать,

 Уж лучше написать сонет.

 5.

 Уж лучше написать сонет,

 Чем дурью маяться в постели.

 Пусть в том сонете лунный свет

 Подсветкой будет для метели.

 

 А та метель, как чей-то бред,

 Пускай помечется без цели

 Вокруг людей, что не успели

 Загородить себя от бед.

 

 А ветер воет все сильней,

 И нет спасенья для людей,

 И мой сонет не пригодится

 

 Им в час такой. Но только - нет!

 Я жалобу введу в сонет

 О том, что вот опять не спится.

 6.

 О том, что вот опять не спится,

 Я как-то другу рассказал.

 Друг посоветовал жениться

 И странно глазом поморгал.

 

 "Да нет, уж лучше утопиться", -

 Добавил он и взял бокал.

 Друг честен был. Он сам искал

 Жену сто лет. Нашел - жар-птицу.

 

 Из продавщиц она была

 Весьма дородна и бела,

 Но ведь жена - не рукавица.

 

 Ее на рынке не продать...

 Эх, вновь дружка в мужья б отдать,

 И не жар-птице, а - синице.

 7.

 И не жар-птице, а синице

 Живется трудно на земле.

 Зимой где бедной притулиться,

 Чтоб хоть часок побыть в тепле?

 

 А все ж не бредит заграницей

 И не спешит в осенней мгле

 Искать спасения в крыле,

 Как это делают жар-птицы.

 

 У ней и сердце разорвется,

 Коль угодить туда придется,

 Где и березок даже нет.

 

 А потому хочу ей снова

 За все ее страданья словом

 Хотя бы оказать привет.

 8.

 Хотя бы оказать привет

 Мне полночь нынче догадалась,

 Чтобы луны залетный свет,

 Как призрак, лег на одеяло.

 

 Уж этим был бы я согрет!

 А что еще душе осталось?

 Ведь навещают нас под старость

 Лишь призраки прожитых лет.

 

 Из всех оставленных подруг

 Лишь ты не ведаешь разлук -

 Всех грез моих первопричина.

 

 Уже без внятного лица,

 Ты все же скрасишь до конца

 Жизнь одинокого мужчины.

 9.

 Жизнь одинокого мужчины

 Не много радостей несёт.

 И нет еще такой личины,

 Чтоб ей закрыться от невзгод.

 

 Но прячет он свои кручины

 В улыбку, оскаляя рот.

 И все чего-то ждёт и ждёт.

 Не дня ли собственной кончины?

 

 Он на детей своих порой

 Глядит с такой глухой тоской,

 Что на лице кричат морщины.

 

 И кажется ему, поди,

 Что будет жизнь их впереди

 Порой страшнее чертовщины.

 10.

 Порой страшнее чертовщины

 Благих намерений исход,

 Коль светлых замыслов зачины

 Совсем не тот приносят плод.

 

 И небо кажется с овчину,

 И хочется, стирая пот,

 Всё перебрать - за годом год,

 Чтоб отыскать беды причину.

 

 Но коль причина и найдётся,

 То время вспять не повернётся,

 Хоть фонарём ему свети.

 

 И тяжело тащить проклятье

 Безвинно пострадавших братьев,

 Особенно в конце пути.

 

 11.

 Особенно в конце пути

 Утраты чувствуешь земные.

 И горько жизнь свою вести

 В иные дни, а не в былые.

 

 Как будто где-то взаперти

 Те дни сидят, пережитые.

 И не помогут никакие

 Усилья с места им сойти...

 

 А ночь идёт. За тенью тень

 Скользит в окне. И новый день

 Каким придет - не угадаешь.

 

 Но как предчувствия томят!

 И в час, когда все люди спят,

 То ждёшь чего-то, то страдаешь.

 12.

 То ждёшь чего-то, то страдаешь,

 То - полюбил, то вновь - остыл...

 Так жизнь пройдет и не узнаешь,

 Зачем ты мир сей посетил.

 

 Неужто только продолжаешь

 Тех, кто пахал да молотил?

 А для полуночных светил

 Ты ничего не представляешь.

 

 А как хотелось бы порой

 Себя почувствовать горой,

 Да только - с кочки в грязь слетаешь!

 

 И вновь, непризнанный кумир,

 То обижаешься на мир,

 То сам себя же проклинаешь.

 13.

 То сам себя же проклинаешь,

 То превозносишь до небес

 Того, кто - ты отлично знаешь -

 Всего-то навсего - балбес.

 

 Юлишь пред ним и угождаешь,

 Как будто бы толкает бес.

 И душу, словно для чудес,

 На крест голгофский распинаешь.

 

 Но нету, нету дел чудесных,

 Хотя бы и в масштабах местных.

 И стоило ли крест нести?

 

 И плачет душенька от муки,

 Что с Богом вновь она в разлуке,

 А утешенья не найти.

 14.

 А утешенья не найти

 Ни в выпивке, ни в женском теле,

 Когда устанешь воз везти,

 Когда все цели - надоели.

 

 Как будто встала на пути

 Стена... Неужто в самом деле

 Уже все зори оталели

 И только темень впереди?

 

 Да нет же, нет! Еще не скоро

 Поставлю точку, от которой

 На все сто бед - один ответ...

 

 А ночь идёт. А ночь все длится.

 И, как в тюрьме, душа томится.

 Не спится. Не зажечь ли свет?

 

 15.

 Не спится. Не зажечь ли свет?

 К чему раздумьями томиться

 И ожидать на склоне лет,

 Когда в окно влетит жар-птица?

 

 Уж лучше написать сонет

 О том, что вот опять не спится,

 И не жар-птице, а синице

 Хотя бы оказать привет.

 

 Жизнь одинокого мужчины

 Порой страшнее чертовщины,

 Особенно в конце пути:

 

 То ждёшь чего-то, то страдаешь,

 То сам себя же проклинаешь,

 А утешенья - не найти.

 

* * *

 Вячеславу Могилкину

 

 Ещё один костер потухший,

 Ещё одна - из жизни - ночь.

 И путь короткий и не лучший

 Мне остаётся превозмочь.

 

 Пора! Но медлю подниматься,

 Цепляясь за ночной покой.

 И не могу никак расстаться

 С какой-то пушкинской строкой.

 

 Ещё в цветастых снах витаю,

 Хоть знаю, трезвый человек:

 Надежды - юношей питают,

 А мне - дожить бы только век.

 

 Не много видел я от жизни,

 Но то, что видел, - всё моё!

 И благодарен я Отчизне

 За перепадное житьё.

 

 Мне хватит сил, чтобы привычно

 От бед не закрывать лица

 И с терпеливостью мужичьей

 Продолжить путь свой до конца.

 

 * * *

 

 Я выскочил на улицу из раннего трамвая.

 Пушком порозовевшим дымились тополя,

 И дворники метёлками мели дворы, зевая.

 Щенок бежал за бабкою, хромая и скуля.

 

 Вовсю июнь семнадцатый в моей крови стучался.

 Я сквозь подъезд пролётами наверх, как луч, вспорхнул.

 Совсем я иссвиданился! На сон - лишь час остался.

 И, засмеявшись весело, я в тот же миг заснул.

 

 Проснулся я от кашля - аж разрывались лёгкие.

 В душе росло предчувствие неотвратимых бед.

 Проспал! В окне светало. Снежок струился лёгкий.

 Декабрь пятидесятый мой был весь в куржак одет...

 

МЕЧТАНИЯ НАКАНУНЕ

ГОДА БЕЛОЙ ЛОШАДИ

 - Этот Новый год обязательно надо встречать

 в белой рубашке и, желательно, с блондинкой.

 Из разговора.

Я надену белую рубашку

И вдали от суетных забот

Встречу, вновь с душою нараспашку,

С юною блондинкой Новый год.

 

Будет мрак, таинственен и властен,

На бокалах пенистых играть.

Будет сердце от морозной страсти

В предвкушенье чуда замирать.

 

Разольётся лунная полуда,

Изменяя здешние места.

И спрошу я тихо: «Ты откуда?»

Но рука закроет мне уста.

 

И когда замрёт в лесной сторожке

В ожиданье сладостном кровать,

Будет лошадь белая в окошке

Головою умною кивать.

 

И спрошу я снова: «Ты откуда?»

Но вразрез всем тайнам тишины

Ты ответишь вдруг мне: «От верблюда», -

Голосом рассерженной жены.

 

* * *

 Виктору Клюеву

 

 Искал я клад горы Азов,

 С надеждой шарил в щели каждой,

 Пока не вычитал однажды,

 Что клад тот - выдумка отцов.

 

 На свете много мудрецов,

 Что рады сказку сделать былью.

 Они сровнять готовы с пылью

 То, что светило в тьме веков.

 

 Как хорошо, что тихий зов

 Азовки-девки мне приснился,

 Что я тогда не очутился

 Среди неверов-мудрецов.

 

 Но только как же вышло так,

 Что мудрецы те нынче - в силе?

 А я, безденежный дурак,

 Всё верю в небыли, как в были.

 

* * *

 

Я знаю, миром правит случай,

И жизнь - борьба, в конце концов.

Но сколько можно невезучим

Себя считать в краю отцов?

 

Ведь надоело бестолково

Терять и годы, и мечты,

И ждать случайного улова

Среди житейской маеты.

 

Не я ли жизнь считал игрою -

Толкался, спорил, успевал...

А не клыками ли порою

Свой хлеб насущный добывал?

 

На что ж я тратил ум и силу?

Кого считал всю жизнь людьми?..

О, Господи! Хоть ты помилуй

И пониманьем вразуми.

 

* * *

 

В парке листья жгут.

 И солнце

Равнодушно с высоты

Смотрит, как огонь трясётся

И корёжатся листы.

 

От кострища дым вонючий

Меж деревьями ползёт...

И бедою неминучей

Нас предчувствие грызёт.

 

Скоро в парке станет пусто.

К облакам уйдут дымы.

Так же тихо, так же грустно

Из него уйдём и мы...

 

 

* * *

 

Для заварки чаёвной душицу

Мы искали, готовясь к зиме,

И, тревожа то белку, то птицу,

То и дело склонялись к земле.

 

Как обидно порою нам было,

Что сознанье у нас, русаков,

Может, знало, да только забыло

Все названья и трав, и цветов.

 

Хорошо, что на горке на Острой,

Там, где сосны глядят с высоты,

Мы заметили в зелени пёстрой

Краснопёрые эти цветы.

 

Хоть была то, скорей не душица,

Но с надеждой - сгодится, нечай! -

Лишь успели домой воротиться,

На цветах заварили мы чай.

 

И нектаром пахнуло медовым!

Всё ж природа добра даже к нам,

Всё забывшим, жильцам непутёвым

На земле на родной - русакам.

 

 * * *

 Сыну Евдокиму

 Как доли без беды,

 Нет воли без печали -

 О том ещё следы

 Отцовских лет вещали.

 

 Так почему ты им

 Не придавал значенья,

 Когда мечтам своим

 Искал предназначенье?

 

 Ведь сколько у судьбы

 Ни требуй лучшей доли -

 Нет воли без борьбы,

 Как счастья нет без воли.

 

 И как бы ни хотел

 Достичь заветной цели,

 А силам есть предел

 В любимом даже деле.

 

 Гляди! Последний свет

 Истачивают звёзды...

 Не поздно ль вспомнить след

 Отцовских бед? Не поздно?

 

* * *

 

А нынче день так осенью пропах,

Что уж ничем не обнадёжить душу.

И знаю я, пригонят скоро стужу

Ветра, вспугнув моих последних птах.

 

А ты идёшь, и осень для тебя

Пока не носит грустного подтекста.

Знать, есть под серым небом октября

И для весеннего явленья место.

 

Но извини мой тихий грустный взгляд

И не ответь недоумённым взглядом.

Поверь, и я когда-то листопад

Считал обыкновенным листопадом.

 

И дорогую девушку свою

Я в осень заводил, как в дивный терем.

И вот сейчас, у жизни на краю,

Жалею, что и след её затерян.

 

Она была такою же, как ты...

Да проходите, девушка скорее!

Быть может, красота и не стареет,

Но грустно мне от Вашей красоты.

 

 

 * * *

 От бесовских проказливых шуток

 Все бока изболелись уже...

 А любовь - каждый раз первопуток

 И пожившей на свете душе.

 

 Каждый раз, будто это впервые,

 Удивительным чувством томим,

 Я на схватки готов ножевые,

 Только б снова поверить - любим!

 

 Обернись, улыбнись, догадайся,

 Снизойди до заблудшей души.

 Если хочешь, и в ней покопайся,

 Только ставить свой крест не спеши.

 

 Не от возраста чувства зависят,

 И не в юности только любовь

 Не дает успокоиться мыслям,

 Окрылив их надеждами вновь.

 

 Так ответь же, иль - напрочь рассейся!

 Так и эдак - всё будет к добру...

 Но опять то ли бес, то ли сердце,

 Изнывая, стучит по ребру.

 

 * * *

 

 И думал я в тоске бессонной,

 Что никогда уж - никогда! -

 Не буду, глупый и влюблённый,

 Забором счастья обнесённый,

 Забывший возраст и года,

 Шептать тебе: "Любил всегда!"

 

 Я думал: ты - звезда, с которой

 Случайно встретил юность лет

 И вдаль умчался метеором.

 И лишь в мечтах - за ста запорах! -

 Ловил твой дальний тихий свет,

 Хотя тебя давно уж нет...

 

 И вот - случайность ли простая? -

 Мы повстречались вновь с тобой!

 И я теперь уже не знаю,

 Иль той тебе я изменяю,

 Иль, вспомнив свет весенний твой,

 Я изменяю уж не той!

 

 Да кто же ты: иль - та, иль - эта?!

 А ты смеешься и молчишь,

 И глазом, полным тьмы и света,

 Лукаво на меня косишь.

 

 * * *

 

 Еще цветы виднеются в траве,

 Еще не скоро осень забуянит,

 И кликом журавлиным в синеве

 Последние надежды лета ранит.

 

 Пойдем пройдемся, милая моя,

 Туда, где мы весной с тобой бродили,

 Где трели Железянского ручья

 Еще от прежних песен не остыли.

 

 Прислушайся! Как сосен ровен гуд,

 Как шелковист вокруг язык березок...

 Придет пора, и все они замрут

 От ранних ли, от поздних ли морозов.

 

 Ну, а пока - и солнце в синеве,

 И август на любой лесной поляне

 Раздразнит нас ромашками в траве

 И запахами в тень еще заманит.

 

ДИРИЖЁР

 В. Ш.

Он болью был большой разлуки,

Когда всевластною рукой

То вызывал, то прятал звуки

И в хохот бури, и в покой.

 

И ничего не оставалось,

Как только в мир взлетать за ним,

Где даже капля изливалась

Каким-то звуком штормовым.

 

Там всё дышало и кипело,

Там вдруг ты чувствовал себя

То ноткой тонкою запевной,

То всем хоралом бытия.

 

И все заботы, все печали

Слетали прахом с высоты.

И звёзды ясные встречали

Твои заветные мечты...

 

И вот - последнее вздыханье.

И вот финальная струна

Оборвала своё звучанье,

И наступила тишина.

 

И невозможно было сразу

Вернуться в мир, где всё давно

Привычно разуму и глазу,

Где дирижёр любил вино.

 

СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА

 Памяти выдающегося художника

 Рокуэлла Кента

О, добрый, старый Рокуэлл,

Ты пел, как жил, и жил, как пел.

Твои отважные холсты

Полны суровой красоты.

И на любой картине я

В палитре яркой и скупой

Найду и ярость бытия,

И самородный голос твой.

Тогда на выставке твоей*

Я задержался, и один

Ходил, да нет - взлетал! пред всей

Вселенной, рвавшейся с картин.

 

О, добрый, старый Рокуэлл,

Я и дохнуть тогда не смел,

Когда столкнулись мы с тобой

Перед «Аляской» голубой.

С какою мукой видел ты,

Наверное, в последний раз

Свои суровые холсты,

Написанные в звёздный час.

Молчала рядом, грусть тая,

И Сара верная твоя.

Ведь всё на выставке своей

Ты завещал стране моей.

 

О, добрый, старый Рокуэлл.

Не знаю я, какой удел

Постиг с тех пор твои холсты,

Но как запомнился мне ты

С улыбкой мягкою своей,

С морщинкой над раскрыльем губ.

«О, кей, - сказал я. - Гранд о, кей!

Иль как там лучше, - вери гуд!»

И ты ушёл... Но вижу я

Твои межзвёздные края.

И для меня до сей поры

Звенят, лучась, твои миры.

___ ___ ___

* Выставка состоялась в Москве в конце 60-тых годов

в честь 85-летия художника.

 

ГЛОТАТЕЛЬ ШПАГ

 

Как просто стать на родине святым.

Чуть порази наивные созданья

Им непонятным фокусом простым,

И ты уже - предмет их обожанья...

 

А шпага в глотку, видят все, - идёт.

Уже не слышно ахов изумленья.

Не умер ли вокруг меня народ?

Да нет, живёт. Лишь рот раскрыл в волненьи.

 

Я столько раз пытался доказать

Вот этим людям истину простую,

Что жизнь - не сон, что дважды два - не пять,

Но все они плевались, протестуя.

 

Им верить надо! Хоть во что! И вот

За две недели вымученный фокус

Их изумил, им расшеперил рот.

И где же им во мне увидеть доку?!

 

Я стал для них на десять дней святым,

Коль буду жить. А коль умру - навечно!

Я поразил их фокусом простым,

А как отдать им сердце человечье?

 

* * *

 

Осенняя тоска... Осеннее смиренье...

А мысли так пронзительно ясны,

Что даже иногда впадаешь в заблужденье,

Сочтя сентябрьский день за светлый день весны.

 

Но как оно горько - от сказки пробужденье,

Как зримого реалии грустны:

Ведь там, где лес густел, торчат лишь три сосны,

Как прошлого привет - упрёк и сожаленье.

 

А как же мне признать реальность бытия,

Коль в трёх соснах весь век плутала жизнь моя,

То ль рай земной ища, то ль от чертей спасенья?

 

Ведь должен бы понять, что три сосны - не лес,

Что вырубил я сам весь лес свой - для чудес...

И что теперь мне ждать? Не нового ль знаменья?

 

* * *

 Идеей, а не златом

 Оценивал ты дни.

 И чистеньким пилатам

 "Распни, - кричал, - распни".

 

 Жил при веселых чувствах,

 И рот был - до ушей:

 Ведь коль в кармане пусто, -

 Негусто и в душе...

 

 Чему ж ты научился

 У тех идейных дней?

 Каких чинов добился

 Веселостью своей?

 

 Иль так же, как когда-то,

 И в нынешние дни

 Ты новеньким пилатам

 "Распни, - кричишь, - распни!"

 

 И даже тень не бросишь

 На тех, кто правит всем,

 И сам себя не спросишь:

 "А кто я и зачем?"

 

 * * *

 

 И все можно грязью замазать.

 И ведают все, что творят.

 Но чаще подлец не наказан.

 А рукописи - горят.

 

 И жизнь не такое уж чудо,

 Коль зверем приходится жить.

 И кто мы, куда мы, откуда -

 Не нам суждено разрешить.

 

КУКУШКА

 Памяти С. Ф. Стародуба

А кукушка столько лет

Мне о счастье куковала.

Но качнулся белый свет,

И душа затосковала.

И когда в остывший след

Мне дозволили вглядеться,

Встал из прошлого скелет

И сказал: «Твоё наследство».

И на груды черепов

Указал фантом костлявый:

«Сколько выбито умов

Обезумевшей державой!»

 

А кукушка столько лет

Мне о счастье куковала

И дорогою побед

Страшный путь наш называла.

Но когда в остывший след

Мне дозволили вглядеться,

Проклял я весь белый свет

За идейные злодейства.

И задумался: куда

Гонит нас вперёд и дальше

Непонятная нужда

В бестолковщине и фальши?!

 

Отчего нам столько лет

Лишь кукушка куковала?

Пережили орды бед,

А ума - не прибывало.

И на новый наш Совет

Я смотрю с надеждой шаткой:

Всё же крепок тот завет,

Где всегда - по Сеньке шапка.

Хоть кукушкиных затей

И поменьше нынче стало,

Но кормить её детей

Умным людям не пристало.

 

 1989

 * * *

 Николаю Вахтину

 

 Родная Россия - страданье моё,

 От рос да от силы прозванье твоё:

 Своей добротою ты сильной слыла,

 Своей чистотою гордиться могла.

 

 А чем же нам славить идущие дни?

 Повсюду картавят вороны одни.

 Повсюду разрухи полынь-лебеда:

 И в поле, и в духе хозяйка - беда.

 

 Как будто с какой чужедальней земли

 Учёной ордой эти беды пришли.

 Глумятся и ржут над твоей добротой,

 И свищет их кнут над твоей чистотой.

 

 Воспрянь же, Россия, и духом скрепись,

 И с прежнею силой пред миром явись!

 Ты в горе не стонешь, в беде не грустишь,

 В воде не утонешь, в огне не сгоришь.

 

 Своей добротою ты сильной была,

 Своей чистотою гордиться могла,

 От рос да от силы - прозванье твоё.

 Воспрянь же, Россия, - дыханье моё!

 

 

* * *

 

И когда мне сказали: "Он в госпитале", -

Всё померкло на этой на страшной земле.

И качнулся мой мир. И взлетела душа,

Непонятно, зачем ещё небом дыша.

 

- Где мой сын?! Вы сказали, он в госпитале?

Это что же ещё за напасть на земле?

Что за армия это, коль наши сыны

Погибают, калечатся...и - без войны?!

 

Эй, полковник Хабицкий, и ты ещё жив?

Ты, амбиций и званий своих не сложив,

Продолжаешь командовать тем же полком,

А мой сын...Что мне делать с калекой-сынком?

 

Я вскормил, я всё сделал, чтоб сильным он стал,

И к Отечеству в нём я любовь воспитал,

А теперь, как смотреть мне парнишке в глаза,

Коль ему по-людски и пожить уж нельзя?

 

Тот зверюга-сержант на гражданке уже,

И, наверно, спокойно поганой душе.

Он с усмешкою вспомнит про фарс-трибунал,

Что под срок под условный его подгонял.

 

 А навек пострадавшей кровинке моей

Обещает Госстрах десять тысяч рублей.

Но бумаги пока - всё идут да идут,

А потом, может статься, - рубля не дадут...

 

Да в конце-то концов, я и сам был бы рад

Заплатить, выбив пыль из последних заплат,

Только стал бы мой сын, как до службы ,- здоров

И весёлым вернулся под отческий кров.

 

Но с тоской сын глядит в перевёрнутый мир,

Где кто хам и садист - тот и лидер-кумир,

Где попрали уже нашу память и честь...

Хорошо, что хоть Бог кое в ком ещё есть.

 

* * *

 Сыну Андрею

 Живу на пятом небе, а хотелось

 И на седьмом пожить бы...Но, увы,

 То ль дерзости не выделила смелость,

 То ль не было согласия Москвы.

 

 Ведь я и с тем, что на душе имелось,

 Нацелено не мучил головы

 И пел о том, о чём легко мне пелось,

 И не ходил в подпасках у молвы.

 

 А что не снилось - то и не случилось,

 Душа мечтой напрасной не лучилась:

 Зачем желать мне то, что не иметь?

 

 Пусть на седьмом не побывал я небе,

 Я и на пятом знал и быль, и небыль.

 Так стоит ли о чём-то сожалеть?

 

 На смерть Юрия Липатникова

 

 Отяжелело сердце от печали,

 Когда услышал, что его - убили.

 Рванулись мысли. Звуки зазвучали.

 И гневно-грустно трубы затрубили.

 

 Не верится, что нет его. Не стало.

 Что комья пали в зев глухой могилы...

 Да неужели биться перестало

 То сердце, что имело столько силы?!

 

 Я слышу, как призывно и тревожно

 Оно вскипает грустью невозможной:

 "Отечество в опасности! О, люди,

 Очнитесь же, иначе поздно будет".

 

 ...Отечество тебя не позабудет.

 

 * * *

 

 Беспомощней доли отцовской,

 Наверное, нет на земле,

 Когда от заразы бесовской

 Сын грязнет и грязнет во зле.

 

 Ни окрик уже не поможет,

 Ни горечь душевных бесед...

 А время все больше тревожит

 Безжалостной сменою лет.

 

 И вот уже - немощно тело.

 И вот уж, без всяких чудес,

 Из тела душа отлетела

 И смотрит печально с небес.

 

 * * *

 Мне хотя бы дожить до весны,

 Но дела мои, ясно, что плохи.

 Эту новость в разгар тишины

 Растрещали по рощам сороки.

 

 И никто - ни один, ни одна! -

 Не вздохнул хоть для вида глубоко.

 Попечалься со мною, сосна,

 И тебе ведь давно одиноко.

 

 Я полвека на свете прожил,

 А признаться - и жизни не видел:

 Всё мечтал... всё хотел... всё спешил...

 А теперь на кого быть в обиде?

 

 Сыновьям я оставлю слова,

 Но понять их они не сумеют.

 Им бы дать на наследство права,

 Только я ничего не имею.

 

 А надежду на лучший мой день

 Уж давно растащили сороки.

 И душа, как березовый пень,

 Испускает последние соки.

 

 

* * *

 

То, что в жизни я не понял, -

Не поймёт никто, однако...

А душа всё стонет, стонет,

Как посаженная на кол.

 

Стал и мир, как по ошибке

В рот попавшая оладья, -

Ни приветливой улыбки,

Ни от бед противоядья.

 

И ни бездны нет, ни тверди...

Зря пытался расталдычить:

«Я ж добра хотел, поверьте», -

Кто в такое верит нынче?

 

Каждый рвёт, кто сколько может,

Кто не может, ради жизни

Кости брошенные гложет,

Кости матушки Отчизны.

 

И имеет ли значенье -

Угадать среди рычанья

Что напишут в заключенье

Твоего существованья?

 

* * *

 

Простишь ли мне, Родина , что не сумел

Сберечь в непогодину то, что имел,

Что всё разбазарил, профукал всё я,

Чем славились раньше родные края?

 

И нет мне прощенья! Мне сыну в глаза

В минуты прозренья и глянуть нельзя.

Ну как за доверие ближним своим

Вдруг враз потерять и Отечества дым?

 

 * * *

 Непонятым непросто в мире жить,

 И просто стать банальным и понятным...

 Каким себя мне словом обложить,

 О прошлом вспоминая невозвратном?

 

 Любил, сорил, куражился и пил,

 А к Истине себя, увы, не поднял.

 Юродивый в те дни и то бы понял,

 Во что мне обойдется глупый пыл...

 

 А жизнь идет. А жить все тяжелее.

 Хоть износил сто хомутов на шее,

 Твержу еще удаче: "Не уйдешь!"

 

 И друга молодого заклинаю:

 "Не лги себе, и миру не солжешь.

 Уж это, ты поверь, я точно знаю".

 

 

 ТРИ ВЕРСТЫ

. И это пройдёт ...

 Экклезиаст

 Не греют ни надежды, ни мечты,

 И даже вера в Бога зашаталась...

 Как страшно одному средь суеты

 Осиливать дорогу в три версты -

 Лишь три версты до кладбища осталось!

 

 А жизнь идёт...И что ж теперь пред ней

 Юлить, в слезах вымаливая милость?

 Да лучше мне не жить и пары дней!..

 Едва ли кто заметит из людей -

 Не многое бы в мире изменилось...

 

 И к чёрту все надежды и мечты!

 Смириться надо с тем, что песня спета.

 Одно меня терзает: как же ты?..

 Воистину, все истины - просты.

 Утешусь тем, что всё ж - пройдет и это.

 

 

 * * *

 

 Всё - суета и томление духа.

 Экклезиаст

 

 Проходит день - последний день в году.

 Три друга в нём душа не досчиталась...

 А я еще иду, еще бреду

 К понятью непонятному мне "старость".

 

 Чем жизнь еще потешит, удивит?

 Какие беды пережить заставит?

 Не годы, нет, наш изменяют вид,

 А то, что в них бурлит и Бога славит.

 

 Но - оглянусь. И что ж увижу там?

 Каким денькам порадуюсь? Взгрустну ли

 Над тем, что всем надеждам и мечтам

 Пришел конец, что ветры их раздули?

 

 Всё - суета... томленье... Черт возьми,

 Экклезиаст, неверно ты подметил.

 Жизнь в суете, в томленье и в любви -

 Прекрасна, от рождения до смерти!

 

 * * *

 

Этот Новый год один встречал,

Но тоски в душе не замечал,

И желанье веселиться всласть

Не имело надо мною власть.

 

Мысленно накрыл я скромный стол

И гостей с поклоном обошёл,

Говоря беззвучные слова

Тем, с кем не терял в душе родства.

 

Пусть я их не вижу уж давно -

Все они со мною заодно!

Ведь не зря же в памяти моей

Столько света из минувших дней.

 

* * *

 

Мне б, как в юности, жить беспечально,

Не томиться надеждой-тоской -

С верой тихой, почти изначальной,

Править жизнью своей и судьбой.

 

Не пугаться ни хлада, ни глада,

Чтоб смотреть без опаски в глаза

И соседу, и той, что я Ладой

Называл бы, забыв, что - нельзя...

 

Но от возраста нет обороны,

И печали с годами - удел...

Вот опять раскричались вороны -

Делят то, что я раньше имел.

 

* * *

 

 Держи меня, соломика, держи.

 (Из песни А. Пугачовой)

 

Прижму к душе, как подорожник,

Листок былого бытия,

Поверю в Господа, безбожник,

Покаюсь, милости моля.

 

И, до скончанья веря чуду,

За явь приму все миражи,

И умолять с надеждой буду:

«Держи, соломинка, держи!»

 

* * *

 

Беды ничто не предвещало:

Был день - как день, и я был - я.

И только жалобно кричала

Кукушка где-то у жнивья.

 

Шумели как обычно сосны,

Листвой осинник трепетал.

И жить хотелось так же просто,

Как в детстве я о том мечтал.

 

Но что-то сдвинулось вдруг в мире,
Пришёл в движенье весь уклад

Того, чем жил, что было мило

Чему я рад был и не рад.

 

И все знакомые понятья

Вдруг непонятны стали мне.

Значенье слов, что «люди - братья»,

На той осталось стороне.

 

Чему-то новое начало

Пришло в просторы бытия.

И только жалобно кричала

Кукушка где-то у жнивья.

 

* * *

От зла в сторонку не свернёшь,

Но сколь ни мучишься в дороге,

Дойдёшь до истины в итоге:

Из ада в ад - не попадёшь!

 

* * *

 

Когда смотрю на прожитое

И пережитое своё,

Мне кажется: и жить не стоит -

Так доконало бытиё!

 

Но, доведённый до предела,

Я всё ж в отчаянье не впал,

А всё, чем жил, - поставил в дело

И боль Поэзией назвал.

 

И как ни странно, как ни грустно,

Но все слова моей тоски

Звучали с той печалью русской,

Что вековечна на Руси.

 

И, может, через песню только

Я сердцем понял: стоит жить!

Ведь люди вытерпели столько,

Что жизнью грех не дорожить.

 

* * *

 Девкам-Азовкам*

 

Загрустил... А давно ли девчонки

Приходили, читали стихи.

И глаза их, и бойкие чёлки

Вызволяли меня из тоски.

 

И казалось: им счастья - не мерить,

И мечталось: им жить - не тужить.

И хотелось всю душу доверить,

Все вопросы-заботы решить...

 

Где вы, школьницы милые, где вы?

Где стихи, что прославили вас?

Кто направо ушёл, кто - налево,

Кто всю душу на кочках растряс?

 

Как хотелось бы чем-то помочь вам:

Остеречь, подбодрить, удержать...

Ночь грядёт!

 Что сулит эта ночь нам?

Но не стоит заране дрожать!

 

- - - - - - - - -

* Девками-Азовками прозвали юных полевчанок

московские поэты на фестивале «Тавдинская ветка» в 1995 году.

 

В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

 В.В. Малаховой

 

Можно много человеку

В день рожденья пожелать:

Мол, живи на радость веку

И не смей заболевать.

 

Мол, пускай тебя все беды

Обегают стороной,

А в делах - лишь звон победы

Пусть трезвонит над тобой...

 

Боже мой! Какая скука,

Если так вот жизнь прожить:

Всё-то делать по наукам,

Всем на свете дорожить.

 

Ни судьбу поставить на кон,

Ни взгрустнуть в немой глуши,

Ни попеть и ни поплакать,

Как ведётся, - от души.

 

К чёрту скуку карантина!

Вам так жить - вовек не смочь.

Вы и так ведь, Валентина,

Победителева дочь.

 

Не бывали вы покорной,

Нелюбимой меж людьми.

Вы живёте жизнью полной,

Даже - сверхом, чёрт возьми!

 

 * * *

 

. А чтоб сказать свежо и ново,

 Рубцов не тратил много слов,

 Но если он связал два слова,

 То сразу чувствуешь - Рубцов!

 

 Как будто мощное теченье

 Тебя вдруг вырвет из глуши,

 И видишь ты не слов значенье,

 А мир, возникший из души.

 

* * *

 Пилипенковцам 60-х

Ведь было, что нам друг без друга,

Казалось, и дня не прожить.

Но мы исходили в потугах -

Друг друга хоть в чём-то побить!

 

И зависть порой нас терзала,

И радость, что сдобрена злом...

Эх, Боже, чего не хватало

Для дружбы хорошей в былом?!

 

Зачем нам соперничать было,

«Грехи» друг у друга искать?

Порой до того доходило,

Что стыдно о том вспоминать!..

 

Ах, светлое слово «начало»!

Ах, молодость, разве не ты

Так многое в дружбе прощала,

Чтоб только свершались мечты?..

 

И где же те споры-раздоры

Где зависть, где ревность, где злость?

Лишь совесть былые укоры

Грызут, словно голую кость.

 

Но, знаю, хоть малая малость

Осталась от прежних огней -

Ведь каждому что-то досталось,

И каждый рад дольке своей!

 

* * *

Плыть и плыть бы, не зная печали,

В ту страну, где и даль есть, и близь,

Где и чайки не всё откричали,

Где и волны не все улеглись.

 

Но вокруг всё до боли спокойно -

Темнотой набухает вода...

Где заката гривастые кони?

Где туманов седых череда?

 

Что ни вспомнил бы, зимы иль вёсны, -

Всё едино теперь для меня:

Разучился быть снег светоносным,

Незелёные спят зеленя.

 

И давно, до потери сознанья,

Все весёлые мысли мои

Отошли в уголок мирозданья

И без дела сидят на мели.

 

Но приблазнится вдруг, присветится,

Что из далей, где нет и огня,

Освещённые памятью лица

Всё желанней глядят на меня.

 

* * *

 В. М.

Когда душа самой себе не рада,

И жизнь идёт - как сданная внаём,

Одна отрада - хлопья снегопада,

Что окружают дом седым огнём.

 

Пусть из окна видна одна ограда,

Пускай никто не стукнет под окном -

Мне отболеть, мне отдышаться надо

И одному побыть в своём былом.

 

Лишь прошлое даёт нам передышку!

И рад я подступившему затишку -

Завесе от всего на свете рад.

 

Пусть где-то мир хоть сам себя изгложет -

От всех невзгод я нынче отгорожен.

Какое чудо всё же - снегопад!

 

 * * *

 Ю. Глушкову

 Юдоль не баловала нас

 Возможностями жить получше.

 Едва нам светит и сейчас

 Надежды животворной лучик.

 

 А вот ведь, всё еще пыхтим,

 Любви зажившиеся дети,

 И чем-то всё еще хотим

 Юдоль проклятую расцветить...

 

 Не знаю, можно ль под луной

 (Авансов нам не выдавали!)

 Другим увидеть мир земной -

 Разумнее и небывалей?

 

 У каждого одна мечта -

 Жить покрасивше и пошире.

 Была бы только Доброта

 Увереннее в этом мире.

 

 

 

 

 * * *

 

 За жизнь свою не выскажу и трети

 Того, чем жил и мучился на свете,

 О чём поведать думал без прикрас,

 Каким богам молился в трудный час.

 

 А то, о чём сказать дана мне сила,

 Послужит ли наукою для сына:

 Спасу ль его хотя б от шишек тех,

 Из коих был отведан мной орех?

 

 Иль человечьей надобно натуре

 Всё испытать на собственной на шкуре?

 Знать, оттого так поздно мне в тиши

 Открылся кладезь маминой души.

 

 Сентябрины

 Борису Абрамову

 Журавлиные дали уже не зовут,

 И синица не греет ладонь...

 А на тихом Дону сентябрины цветут -

 Голубой беспокойный огонь.

 

 И замлела душа, непонятно зачем

 Опаляясь далеким огнем:

 Али вспомнила что, али только затем,

 Чтобы вновь оживиться на нем.

 

 Сентябрины-цветы, вы в октябрьские дни

 Освещали надежды мои,

 И курлыкали в небе - гони, не гони, -

 Призывая меня, журавли.

 

 Пусть не все, что хотел, удавалося мне,

 Но с какой журавлиной тоской

 Я и пел, я и смел, и горел на огне

 Ради жизни счастливой людской.

 

 А теперь вот смотрю в подступившую хмарь -

 Не найти даже малый просвет!

 Неужели я зря, словно глупый бунтарь,

 Колесил по земле столько лет?

 

 Журавлиные дали полны немоты,

 И от хмари совсем уж невмочь,

 Но не зря же, не зря сентябрины-цветы

 Над душой полыхают всю ночь.

 

 * * *

 

 И в Полевском, и где-то близко

 Под переливами небес

 Опять не спит в покое мглистом

 Магнитофонный чей-то бес.

 

 И вопли иностранной песни

 Порой похожи на ножи.

 Кого-то в переулке тесном

 Они лишат сейчас души...

 

 Я сам когда-то был нетихим

 В стиляжьей юности своей,

 И мне в хмельной неразберихе

 Пел иностранный соловей.

 

 Но от заморских "кукарачей",

 Чужим веселием дыша,

 Все ж не вставала на карачки

 Прямая русская душа.

 

 И в Полевском, и близко где-то

 Под звездной кипенью небес

 Бродили песни до рассвета,

 И русский заводил их бес.

 

 А тут... Кому же так охота,

 Чтобы народ, как быдло, был?..

 Запеть бы русское, хоть что-то,

 Да сам я все перезабыл.

 

СОДРУЖЕСТВО

 Композитору и другу

 Владимиру Шильдту

 1.

 Я не знаю, какие слова

 Доберутся к людскому сознанью,

 Если в моде лишь волчьи права,

 И поэзия - вся на закланье.

 

 Я не слышу и музыки той,

 Чтобы в людях людское будила,

 А не пошлости с "интермечтой",

 Где б душа - даже в песнях блудила.

 

 Так восстаньте же, Слово и Звук,

 И боритесь, как было от века,

 С тем недугом, что Зверем зовут,

 Он опять одолел Человека.

 

 Не поможет здесь даже набат -

 Лишь Людей поднимают набатом.

 А у Зверя - глазищи горят

 На родного на кровного брата!

 

 Так пускай зажурчит ручеёк

 Серебристого чистого звона,

 Чтобы в души проникнуть он смог

 По своим задушевным законам.

 

 Может, он и напомнит душе,

 Что Душа не бывает калекой:

 Или есть она, или уже -

 Оболочка одна человека.

 

 2.

 (Акростих)

 Воистину случайности судьбы

 О чём-то неземном напоминают.

 Лишь день назад я и не вспомнил бы

 О том, что Слово звуки наполняют.

 

 Должно быть, всё ж привычек мы рабы.

 Едва ли б я рискнул, стихи сплетая,

 На новый путь с родной сойти тропы.

 А вот - сошёл! И, знаешь, - не плутаю!

 

 Да и нельзя мне было заплутать!

 Решусь ли я словами передать

 Удачи миг, когда явил ты звуки

 

 Журчащие...томящие..? Они

 Бежали в откровения мои,

 Услышав их и радости, и муки.

 

 3.

 Серебряные звуки Володиной гитары

Мне сладостные муки доставят в час любой!

Я, может быть, банальный, я, может, слишком старый:

Вот стал сентиментальным - не дорожу слезой.

 

Но это ли не чудо: в руках его искусных

Любой потёртый молью дешёвый инструмент

Вдруг оживёт, заплачет и выразит Искусство

Такое, что забудешь, в какой живёшь момент!

 

Володенька, Володя! Ну как же так? О, Боже, -

То всхлипом был осенним, то речки стал струной!

От всех твоих мелодий, наверно, сердце сможет

Однажды разорваться, чтоб стать из них одной.

 

Я слышал много песен из разных самых звуков,

Но Богу благодарен всей жизнью, всей душой

За то, что Он позволил (ужель перед разлукой?!)

Твои услышать песни, серебряный ты мой.

 

 БЕРЁЗОВСКИЙ ХОР

 Надежде Добрыниной

 

 Этот хор, эти женские души

 И разливную звень голосов

 Сколько жить мне - и столько бы слушать,

 Не считая ни дней, ни часов!..

 

 Дорогое, до боли родное,

 Всё, чем жил, и молился на что,

 Возрастает в душе моей вдвое,

 А быть может, не вдвое, а - в сто!

 

 Соловьиное, чистое, здравствуй,

 Вечно здравствуй на этой земле,

 Чтоб не сгасли от жизни дурацкой

 Наши души в нагрянувшем зле.

 

 Пусть роднящей тоской приголубят,

 Пусть искрящим весельем зажгут

 Эти русские песни-голубы,

 Что ни словом, ни звуком не лгут.

 

 Так и видится - ива над речкой,

 Так и слышится - поле шумит,

 А из далей легко и беспечно

 Сквозь века колокольчик звенит.

 

 К месту молодец добрый пригикнет,

 К месту девица павой пройдёт...

 Кто сказал, что Россия погибнет?

 Не погибнет, коль так вот поёт.

 

* * *

 

И всё ж, благодарен я миру

За то, что и жил, и страдал,

И грустную русскую лиру

В свой срок никому не отдал.

 

И как бы ни пробовал кто- то

Насмешкой мой труд запятнать,

Стихам-то какая забота? -

Найдётся, кому понимать!

 

И муки, и боль горемычных

Я выносил в сердце своём,

Чтоб стих мой не русскоязычным,

А русским звенел языком!

 

Не часто меня заносило

На пафосный гребень волны,

Но я говорю для России,

Понятливой, в общем, страны.

 

 

 На самой кромке

 ( Венок сонетов)

 Этот венок сонетов я решил начать с магистрала, чья

 последняя строка дала бы начало первому сонету, вторая (снизу)

 - второму, и так - до самого верха магистрала. Вот тут-то я и

 выяснил, что у меня, если стану действовать подобным образом,

 будет всего четырнадцать (а не пятнадцать, как обычно,)

 сонетов в венке, что тринадцатый сонет, выходя последней

 строкой на первый стих магитстрала, замыкался на нем.

 Магитстрал, получалось, нес двойную нагрузку - и магистрала

 как такового, и четырнадцатого сонета, который вполне

 естественно выпадал из данного венка. Что это, ошибка или

 находка? Одно я вижу, этот венок представляет собой круг. . Узла, которым в обычных венках является магистрал, здесь нет.

 

 

 "Пока ты жив - жива и я", -

 Услышал вдруг твой голос милый

 На самой кромке бытия,

 У самой, может быть, могилы.

 

 И захотелось в свете дня

 Собрать оставшиеся силы

 И вновь пойти на голос милый,

 Как шел всю жизнь, тоску тая.

 

 Но где же ты? В каком краю

 Тебя искать, скажи на милость?

 Неужто снова - лишь приснилась,

 Взбодрив печалью грудь мою?

 

 Но - ни ответа, ни привета

 Со всех сторон земного света.

 

 

 1.

 Со всех сторон земного света

 Знаком с ветрами я давно.

 И если стал - дай Бог! - поэтом,

 То тут в упрямстве все зерно.

 

 Хоть у кого проси совета,

 Но не поможет и вино

 Пробиться к Истине - оно

 И древним не дало ответа.

 

 Светло я помню до сих пор,

 Как мы, назло людской печали,

 "Ин вино веритас!" - кричали,

 Ведя с судьбой задорный спор,

 

 И верой полнились при этом...

 Но - ни ответа, ни привета.

 2.

 Но ни ответа, ни привета

 Я не дождался у судьбы,

 Когда у ней хоть лучик света

 Просил для жизненной тропы.

 

 Во мраке кружится планета.

 И смогут ли людские лбы

 Его пробить? Нет и мольбы,

 Чтоб смилостивить космос этот.

 

 Суров и грешен дольний мир,

 И в нем не просто стать везучим.

 Ведь помогает чаще Случай,

 Что освещает путь на миг.

 

 А мне осветит он стезю,

 Взбодрив печалью грудь мою?

 3.

 Взбодрив печалью грудь мою,

 Теплом повеял ветер южный.

 "Мария, я тебя люблю!

 Ну что стоишь на стыни вьюжной?

 

 Входи! Я чаем напою..."

 Вошла и... Возглас мой испужный

 Осип: "Тамара?! Как?.." -

 "Не нужно

 Мне чая. Об одном молю -

 

 Люби меня! Твоя любовь

 Всегда мне жалостью казалась.

 А может, больше не осталось

 Уже и жалости?.." И боль

 

 В моей душе, как смерть, забилась.

 Неужто снова - лишь приснилась?

 4.

 Неужто снова лишь приснилась

 Моя стодавняя печаль?

 "Тамара..." -

 "Нет! - И разразилась

 Веселым смехом. - Очень жаль,

 

 Что не узнал. Знать, изменилась

 Я так, что зря в такую даль

 К тебе, хоть был ты плут и враль,

 Столь необдуманно пустилась.

 

 Ну как ты первую жену

 Смог со второю перепутать?"-

 "Вы - Лиля..."-

 "Здравствуйте. Как будто

 Признал. Простим твою вину!

 

 Ведь не у Томки ль приводилось

 Тебя искать, скажи на милость?"

 5.

 Тебя искать, скажи на милость,

 Смогу ль еще я продолжать?

 Во всех ты женах мне явилась,

 И в каждой я сумел признать

 

 То цвет волос, то эту милость

 Прищура глаз... Но как сказать

 О том, чего не предсказать,

 Что, как душа в душе, гнездилось?

 

 Хоть напоследок покажись

 Во всей своей красе и блеске.

 Ведь я, как окунёк на леске,

 К тебе привязан был всю жизнь.

 

 И тайны этой - не таю...

 Но где же ты, в каком краю?

 6.

 Но где же ты? В каком краю

 Такой неуловимой стала?

 Ведь если б знал, что ты - в раю,

 Мне б здесь томиться не пристало.

 

 Я знаю родину свою.

 Она давно уже устала

 От наших бед, хоть и стояла

 Не раз "у бездны на краю".

 

 Явись! И родина моя

 Хоть на меня счастливей станет.

 Я так устал бродить в тумане,

 Что и не знаю, где же я?

 

 Но я пройду сквозь все края,

 Как шел всю жизнь, тоску тая!

 7

 Как шел всю жизнь, тоску тая,

 Я так же вышагну однажды

 Из круга жизни, и меня

 Уж через год не вспомнит каждый,

 

 Кого я знал. И, не храня

 Моих вериг - мой труд бумажный,

 Свой путь продолжит он, отважный,

 Через поля... через моря...

 

 Ну что ж, на этом и стоим -

 Стара история земная!

 Не всякий смог, в мечтах витая,

 В ней передать свой путь другим,

 

 Чтоб встать - не тем уж! - из могилы

 И вновь пойти на голос милый.

 8

 И вновь пойти на голос милый

 Себя заставил я, как встарь.

 Вокруг - все снежно и уныло,

 Хоть начал новый день декабрь.

 

 И этот день - вот подфартило! -

 Мой день рожденья. Календарь,

 Наверно, врет. Но эта хмарь

 Не зря всю душу охватила!

 

 Эх, не вставать бы!.. Только зов,

 Такой заманчивый и нежный,

 Велит забыть о хмари снежной

 И манит на гору Азов.

 

 Осталось лишь, хоть день постылый,

 Собрать оставшиеся силы.

 1Х

 Собрать оставшиеся силы

 Недолго, коль их нет уже.

 Но, видно, мать меня растила

 С надеждой светлою в душе.

 

 Она не раз меня водила

 На эту гору... Надо же,

 Я здесь - как птица в вираже!

 И всё - как в детстве! Всё - как было!

 

 Отсюда начал я свой путь

 И, верно, тут его закончу.

 Здесь даль видней! Здесь звуки звонче!

 Здесь над душой не виснет муть.

 

 Не потому ли жить, звеня,

 И захотелось в свете дня?

 10

 И захотелось в свете дня

 Разбить все возраста препоны,

 Как будто веком для меня

 Еще не писаны законы.

 

 Как будто родины земля

 Еще способна так спокойно

 Блестеть луной в стекле оконном,

 Журчать живой струей ручья.

 

 И этот светоносный снег

 Еще не стал от дыма черным,

 И хочется в краю нагорном

 Прожить спокойно весь свой век,

 

 Чтоб улыбнуться было силы

 У самой, может быть, могилы.

 11

 У самой, может быть, могилы

 Я вспомню, вспомню этот день,

 Когда лежал, как призрак, хилый

 И слушал мыслей дребедень.

 

 Когда тоска - острей, чем вилы! -

 Тень наводила на плетень,

 Ты, словно майскую сирень,

 Слова тихонько засветила.

 

 И ожил я от этих слов.

 И все депрессии - по боку!

 И захотелось вновь к истоку

 Припасть - к моей горе Азов.

 

 В то утро, знаю, ожил я

 На самой кромке бытия...

 12

 На смой кромке бытия

 Видней прожитого мгновенья.

 С чего себя запомнил я?

 С военных лет остервененья...

 

 С барака - нашего жилья...

 С той хлебной пайки... И с томленья

 Сверчка запечного...И с пенья

 Соседки пьяной, чья семья

 

 Вся стала жертвою войны

 В голодном пекле Ленинграда...

 С тех отблесков земного ада

 В глазах у мамы... С тишины,

 

 В которой я, набравшись силы,

 Услышал вдруг твой голос милый.

 13

 Услышал вдруг твой голос милый,

 И вновь припомнил дивный зов,

 Которым ты меня сманила

 Уехать от горы Азов.

 

 Зачем судьба меня носила

 Из края в край? Ведь столь годов

 Я был пешком идти готов

 Туда, где мать меня взрастила...

 

 И вот - Азов! И снова - ты,

 Азовка ль, Муза ли - не знаю.

 Но знаю - нет родного края

 Земли милей, светлей мечты!

 

 Доколь тебе терзать меня?

 "Пока ты жив - жива и я".

 

 5 - 6 декабря 1997 года

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 Наталье Бобровой

 

Я видел мир таким, каким хотелось видеть.

И только потому я на него в обиде,

Что слишком поздно он меня за шкирку взял

И долго тряс да так, чтоб Истине я внял.

 

Ведь как ни хороша фантазия людская,

А жизнь прекрасна та - идёт она какая.

В ней счастья - лишь на грош,

Но этот грош - бесценен.

И как сияет он, коль мир - обыкновенен!

 

* * *

 Елене Рыжковой,

 ведущей радиопередачи ИКС

Средь глупостей и пошлостей в эфире

Вдруг слышу голос - искренний, живой.

И как-то поспокойней стало в мире

От слов душевных с русской добротой.

 

Не всё ещё Россия промотала,

Не всё перетащила за «бугор»,

Коль есть кому напомнить о началах,

Коль есть кому дать пошлостям отпор.

 

Без всяких новоявленных истерик

Ведётся передача для людей.

И нет ей дела до «господ-америк»,

До всех их завлекательных идей.

 

Пускай своё в своих проводят царствах,

А здесь, в России, от любых невзгод

Всегда спасало верное лекарство -

Когда беде в глаза глядит народ.

 

ВЕЧЕР

 Володе Блинову

Ну вот и вновь в речонке отразился

Заката свет. И редко соловьи

Среди черёмух свищут. В небо взвился

Порозовевший голубь... Чёрт возьми,

 

Какая красота вокруг творится -

Не выразить ни кистью, ни пером!

Из-за реки (и где ж он мог таиться?)

Туман ползёт. Со снегом-серебром

 

Его уже давным-давно сравнили.

Но этот - как живой. Он - бел, курчав.

И - движется! Уже заполонили

Клубы всю реку. Словно обмельчав,

 

Она притихла. Где-то за завесой

Ещё журчит струя, но я уже

И взгляд отвёл: ведь там, за дальним лесом,

Вдруг поезд прокричал! И на душе

 

Всё стало так, как в юности бывало, -

И тихо, и щемяще, и нельзя

Вздохнуть поглубже - сразу б всё пропало:

Видения дорог былых... друзья...

 

Эх, Боже мой! Куда умчались годы?..

А поезда наплывный перестук

Давно затих. И - нет уж у природы

Ни дивных таинств, ни сокрытых мук.

 

Отчётливо я слышу в темноте

Журчание речонки. Средь черёмух

Опять запели... Нет, уже не те

Соловушки...Да и поют другому.

 

ЧАЕПИТИЕ

 Т.К.

Ни углей уже, ни прав у самовара -

Нынче газ да электричество в правах...

Напои меня чайком своим, Тамара,

Что заварен был на травах-волшебствах.

 

Я его за молоко сочту жар-птицы -

Ведь с душою может чудо сделать он!

И пожалует, пожалуй, заграница

К Вашей чести за рецептом на поклон.

 

У тебя с такого чая годы-беды

И царапин не оставили в душе.

Даже дочкины подружки, непоседы,

Извелись, поди, от зависти уже.

 

Ах, прости за неуклюжее сравненье,

Пусть не держат девы гнева на меня.

Но неужто твой румянец - не творенье

Золотого самоварного огня?

 

Не от чая ль ты свои забыла сроки?

Ведь отчаянней тебя - и не найдёшь!

А коль выйдешь ты, как раньше, - руки в боки,

То задором и безногих в круг введёшь.

 

Позабыли мы, не водкой наши предки

Взвеселяли многодумные умы.

Не из пьянки, а из баньки, телом крепки,

Нагишом сигали в снег посредь зимы.

 

Кем же стали мы? Ведь уж мечты сличаем

С идеалами заморских торгашей.

И в грехах себя послушно обличаем

Перед теми, коих надо бы - взашей!

 

Но не сам ли я за импортным товаром

Столько лет гонялся, загнанно хрипя?..

Эх, подлей чайку покрепче мне, Тамара,

Чтобы русским пуще чувствовал себя.

 

Чтобы с чаем этим стал я вдруг отчаян

И раскрыл бы, хоть себе, характер свой.

Да и сам-то разговор тут не о чае,

Чай ведь тоже может пахнуть трын-травой.

 

 

* * *

 

Не смотри на меня, не смотри.

Ведь не я это в свете зари

Пред тобою лежу с бородой

Поувитой тоскою седой.

 

Посмотри на меня, посмотри:

Вот он - я! В яром свете зари

Пред тобою лежу молодой

С золотою вовсю бородой!

 

* * *

 

Где-то Климушкин Валерий,

Отряхнувшись от невзгод,

Чай с малиновым вареньем

Расчудесно с кем-то пьёт.

 

Мне б глоток такого чуда!

Только кто его припас?

Вот и корчусь от простуды,

Может, в свой последний час.

 

Вот и корчусь, понимая

После зимних непогод:

Никакая тётка Рая*

Мне здоровья не вернёт.

 

Были оттепели, были

И надежды юных лет,

Да морозы их прибили,

Не оставив даже след.

 

Потому в тепле весеннем

Уж не мне гонять чаи

И малиновым вареньем

Поправлять дела свои.

- - - - - - - - -

* Тётка Рая - героиня рассказа В. Климушкина

«Чай с малиновым вареньем».

 

* * *

 

Мир тебе, тихое счастье, -

Угол зачуханный мой,

Где я лечусь от напастей

Горклой ночной тишиной.

 

Призраки милые, где вы?

Что-то мне тяжко опять,

И не пора ль вам за дело -

Душу мою подлатать.

 

Нет в этом мире покоя,

Но и в и н о м - тоже нет,

Если могу я былое

Вытащить снова на свет.

 

Если мне друг бестелесный

Снова подставит плечо,

Чтобы в глуши поднебесной

Мне бы скрипелось ещё.

 

Как хорошо, что хоть в этом

Тихом отрадном бреду

Я от жестокостей света

Успокоенье найду...

 

* * *

 

И грусть, и даль даны от Бога

Душе российской,

 только жаль,

Что грусть - извечная дорога

В никем не мерянную даль.

 

* * *

 Ритте Мусатовой

 

Я стал как будто лишним:

Не жду желанных встреч,

Не думаю о ближнем -

Себя бы уберечь!

 

Туманны стали дали -

Аж неба не видать!

И то, о чём мечтали,

Как можно ожидать?

 

Стою, переминаюсь,

Гадаю: кто есть кто?

Куда шагнуть - не знаю,

И где узнать про то?

 

Ведь стал я - словно лишний,

Открылась течь в душе.

И даже смысла жизни

Не нахожу уже.

 

Бывало ли такое,

Чтоб нем стал белый свет?..

И нету мне покоя,

И упокоя - нет.

 

 

* * *

 

Только тело мне мать и дала,

Ну а душу - вот эти берёзки,

Это небо, с отливом неброским,

Эта тропка, что к счастью вела.

 

Загляну, чуть взгрустнув, за года.

Что увижу, о чём пожалею,

Всё ль исполнилось, что загадал,

Ту ли выбрал по жизни аллею?

 

Ведь казался мне садом весь мир

(Был я всё же восторженным малым!),

И манил он меня, и томил,

И рассветом встречал только алым.

 

А какие купавки росли!

А какие ромашки белели!

И цветы меня так увлекли,

Что не помню, какой шел аллеей.

 

Будто сон, будто радужный сон -

Вот, что видел я в юности глупой.

А теперь, хоть я в мир тот влюблён, -

Не увидишь его и под лупой.

 

И не будет уже ничего

Из того, что я видел вначале...

Бог ты мой, ну скажи, отчего

Жажда жить раскололась в печали?

 

* * *

 

"А в парке окленилася клениха",-

Сказал сосед, десятилетний Васька.

И почему-то грустно мне вдруг стало -

Такое не увидеть в шестьдесят...

 

* * *

 Николаю Николаеву

Чу! Прислушайся - мудрые мысли

Пролетели опять стороной.

И туманы сплошные нависли

Над надеждой моей и мечтой.

 

Сколько раз, до наивности светел,

Верил в чудо, а чудо, увы,

Уносил то ль приблудшийся ветер,

То ли спугивал шёпот молвы.

 

Боже правый! Каким недотёпой

Я свой век несуразный прожил:

Ведь, кому-то б и надо, - не хлопал.

С кем и выпить бы - нос воротил.

 

И любовь различал не по страсти,

А по жалости, что ли, к себе,

Потому и терпел все напасти,

Что к моей прижимались судьбе.

 

Но, поверь, ни о чем не жалею,

Всё, что было со мною, - моё,

Хоть не садом, увы, не аллеей,

Протащил я своё житиё.

 

Не имел ни припасов, ни цели,

Жил без мысли о будущем дне...

Чу, прислушайся, - вновь пролетели

Мысли мудрые...Жаль, - не ко мне...

 

* * *

 

Бывали дни, когда казалось,

Что знаю жизнь я всю - до дна.

И эта мысль пересказалась

В моих стихах не раз, не два.

 

Казалось, всё мне в ней понятным,

Ведь даже что не понимал,

Я объяснял стихом невнятным

И этот стих не изымал...

 

Прости мне, Господи, гордыню

И глупости мои прости.

Быть может, я ещё и ныне

Способен ту же чушь нести.

 

Но как хотелось бы мне всё же

Побольше знать и понимать,

Чтобы Твоё подобье, Боже,

Хоть перед смертью оправдать.

 

* * *

 

Спасибо Всевышнего воле,

Что многое скрыто от нас,

И тот лишь печалями болен,

Кто знанья копил про запас.

 

Но как ни терзают печали

И чем ни ужаснее век,

А всё ж не под ноги, а вдали

Глядит и глядит человек.

 

* * *

 Юрию Яценко

Устала тяжёлая мысль

Барахтаться в бедах России.

И первый берёзовый лист

Увидел я, словно впервые.

 

И первый лесной первоцвет

У стволика робкой берёзки

Встречает свой первый рассвет

Голубеньким звоном неброским.

 

Звени, медуница, звени,

Зови зазимованных пчёлок!

Недолги весенние дни,

И век твой медовый недолог.

 

Пускай прилетают, пускай

Отыщут той сладости крохи,

Что с горем отеческий край

Сберёг от жестокой эпохи.

 

 * * *

 

Молись, душа моя, молись!

Пока надежда греет сердце,

Пока ещё не иноверцем

Меня считает эта жизнь.

Молись, душа моя, молись.

 

Была ты в муках рождена,

И мук сама немало знала,

Но не смирилась, не пропала,

И знала отчего сильна -

Была ты в муках рождена!

 

И я осилю до конца

Всё, что отмерено юдолью.

С какой бы ни столкнулся болью,

Вплоть до тернового венца, -

Я всё осилю до конца!

 

И ты, душа моя, молись

За то, чтоб род мой дольше длился,

Чтоб внук ли, правнук ли дивился

На это чудо Божье - жизнь.

Молись, душа моя, молись!

 

* * *

 

 Вокзала временный прикол -

 Толкучка судеб.

 Последний поезд подошел.

 Он ждать не будет.

 

 Последний поезд. Поспеши,

 Чтоб не остаться,

 Чтоб не терзать всю ночь души

 И не мотаться.

 

 Заране купленный билет -

 Вагон известен.

 Проводника контрольный свет,

 И ты - при месте.

 

 Еще минута, и состав

 Тихонько вздрогнет.

 Прости-прощай своё оставь

 Тому, кто вспомнит.

 

 И вот уж поезд счёт подвел

 Под все скрижали...

 В какие зори он ушел,

 В какие дали?