Во второй раз маститый питерский режиссер Лев Эренбург привозит в Магнитогорск своих подопечных — молодой коллектив «Небольшого драматического театра». В рамках фестиваля «Театр без границ» труппа представляет две свои творческие работы — спектакль по пьесе Ж. Ануя «Оркестр» и «На дне» по М.Горькому. Первую — вне конкурсной фестивальной программы, как подарок магнитогорской публике (и презент получился — исключительный). Второй показывали на равных с коллегами по цеху из других трупп, однако и в этом случае публикой были приняты на «ура». Впрочем, о вознаграждении в виде победы в номинациях никто из актеров особо не думает. «Приятно, конечно, было бы, если бы, — замечает Лев Эренбург, — но как будет, так будет. Своими соображениями на околотеатральные темы Лев Борисович поделился с журналистами в ходе импровизированной пресс-конференции.
— Как ощущения после показа «Оркестра»? вообще, как вам наша публика?
— Я бы сказал, что спектакль прошел средне, а приняли его хорошо. И я бы отметил, что у вас публика разумная. Что для меня разумная публика? Это такая публика, которая не реагирует на реплики. Знакомая ситуация: скажет актер слово, и, особенно если слово смешное или грубоватое, из зала тут же несутся смешки. Это плохо, это признак, грубо говоря, плохого воспитания публики. В вашем случае этого нет, публика вела себя выжидательно, реагировала, с моей точки зрения, как-то неожиданно и всегда разумно. И, как мне показалось, видела в нашей работе какие-то тонкие вещи.
— Вы сказали, что играли актеры средне, а публика принимала хорошо. Думается, вы слегка умаляете достоинства труппы. Зрителя ведь не обманешь, а мнение, которое высказали многие из тех, кто видел оркестр, сводится к одному: игра актеров просто разрывала аорты, порой казалось, что они играют просто на пределе не то что актерских — человеческих возможностей выдержать напряжение. У вас что, такая завышенная планка к актерам? И вообще удивительно, что ваш коллектив, который не имеет своего театра в традиционном понимании, с крышей над головой и стенами и вместо этого вынужден снимать помещение, отличается такой самоотдачей. Получается, верно, что трудности только закаляют?
— Я думаю, что завышенной планки не бывает. Что такое завышенная планка? Недавно мы отметили свое пятилетие. Мы стараемся пробиться, а для этого нужно работать. А как? Для этого нужно понимать, что такое современный театр. Есть кинематограф, в котором существует огромное количество звезд, причем не номинально, а по сути дела звезд, больших артистов. Театр, условно говоря, должен каким-то образом конкурировать с кино. За счет чего?
Он, с моей точки зрения, выигрывает тем, что недоступно кино. Смотрите, вот сейчас, на моих глазах, прямо здесь, развивается действие. Я вижу глаза, сиюминутную реакцию артиста на партнера, на зал, слышу запах пота и т.д., и т.д. и т.д. — вот в чем прелесть сосуществования вместе с артистом. Это то, чего кино дать не может.
Второй момент, по поводу того, что трудности закаляют. Ну, наверное, закаляют, хотя лучше бы не закаляли. Сама профессия жесточайшая — что актерская, что режиссерская. Здесь сколько ни закаляй, все равно проблемы возникают, и их нужно решать.
— Насколько престижно лично для вас участие в «Театре без границ»? Да, статус фестиваля значится как международный, да, сюда приезжают известные коллективы, но проходит-то он в обычном провинциальном городе…
— Я бы сказал, что фестиваль достаточно известен в широких театральных кругах, и многие коллективы действительно стремятся сюда попасть. Конечно, не буду скрывать, что если бы мы играли где-нибудь за рубежом, для нас это было бы более престижно. А вообще, если по сути вопроса, то не все так просто.
Если понимать провинциальность как географическую удаленность от столицы — это ноль в моих ощущениях. А провинциальность в смысле способа смотреть, способа размышлять — с этим мы в Магнитогорске не сталкивались. Во всяком случае, судя по восприятию «Оркестра», зритель был разумный и тонкий. Мы благодарны ему.
Хотя зритель тоже разный бывает. Питерский элитный зритель немножко поамбициозней будет. Я в этом смысле больше люблю Москву, где мы часто бываем на гастролях. Москва при всех ее особенностях производит на меня другое впечатление — там более демократичная публика. Из зауральских городов могу привести в пример Омск. Наверняка там было несколько поколений привлекательной с моей точки зрения режиссуры, в итоге и актеры были воспитаны, и зритель. Думаю, в Магнитогорске тоже были приличные режиссеры, и зритель был воспитан на хороших образцах.
— С какими надеждами вы приехали на фестиваль? Рассчитываете на гранты?
— Ну, не знаю, по цвету — самыми розовыми. Я бы не возражал, чтобы нас как-то отметили. Приятно было бы. Но сказать, что я переживаю и не сплю по этому поводу, не могу. Водочки выпью — и сплю.
— Параллельно с работой в театре вы занимаетесь врачебной практикой как врач-стоматолог «Скорой стоматологической помощи». Что вы могли бы назвать «зубной болью» в искусстве, и в театре, в частности? Что вас больше волнует? Если бы человеку срочно потребовалась «скорая психологическая помощь», что бы вы предложили в качестве лекарства?
— Никакую. Я плохо верю в театральную психотерапию. Мой учитель Георгий Александрович Товстоногов говорил: «Вы что, думаете, что если я приведу в театр тысячу преступников — убийц и насильников, они от этого перестанут быть преступниками? Да нет, конечно, я плохо верю в эту песню». Нет, искусство не совершает чудес — оно разминает душу. И процент людей, которые читают Пушкина, во все времена остается одинаковым.
А по поводу важных для меня тем могу лишь сказать, что все, что касается жизни человеческой, меня волнует. Взаимоотношения между мужчиной и женщиной меня очень волнуют (и слава Богу). Взаимоотношения между мужчиной и мужчиной меня также волнуют, поскольку эти отношения всегда эксклюзивны, всегда трогательны. В общем, все, что касается человеческих чувств и их проявлений, мне интересно.
— А почему вас называют главным патологоанатомом?
— Думаю, что это глупость. Есть такое расхожее выражение: «Жизнь человеческого духа». А эта жизнь не бывает без физиологии. Я понимаю это как человек, достигший приличного возраста, и понимаю это как врач: психика находится в очень прямой зависимости от физиологии. А как ты воспринимаешь мир, через что глубоко чувствуешь? Через что артисту легче думать? Через физиологию.
— Если выражаться врачебной терминологией, в отношениях со своими актерами вы больше кто — педиатр, хирург, психиатр? Какой вы в работе?
— В работе я — как у себя в деревне, на даче, где, как обычно случается, один-единственный лекарь. Я — разный.
— И все же, если искусство ничего доброго и светлого не несет жизнь, если оно не способно поддержать человека в трудный момент, тогда зачем оно?
— Ох, какой вопрос! А зачем мы живем?! Жизнь сама по себе штука удивительная, как и все, что мы делаем. А вообще на ваш вопрос существует огромное множество ответов, и ни один из них сути дела не исчерпывает. Если коротко, я бы сказал, что театр необходим для разминовения души. Или для разминки души — кому как нравится. Вы опять спросите: «А зачем это нужно?» А я спрошу у вас: «А зачем мы живем?».
— Над чем вы сейчас работаете, что в перспективе?
— Работаем над пьесой Чехова «Иванов». Знаете, никогда не думал, что буду ставить Чехова, хотя всегда безумно его любил. Но так сложилось, теперь мне показалось, что это возможно, мы начали работу над материалом, попробуем его поднять.
Другое дело, сейчас еще даже рано говорить, что из всего этого выйдет. Когда меня спрашивают, про что спектакль, никогда не могу сказать что-то наперед, до тех пор, пока не будет поставлена последняя точка. Сначала видишь одно, а в процессе работы открываются какие-то нюансы, которые раз — и переворачивают сложившееся доселе представление. Я с годами все больше боюсь сказать, про что спектакль. Все по известной формуле покойного Зиновия Яковлевича Карагодского, который говорил: «Не назвать — потерять, назвать — убить».
Да и восприятие Чехова с годами меняется. Я могу сказать, что, чем старше становлюсь, тем более жестоким он мне кажется. В свое время преподавательница по спецкурсу в университете нам, тогда еще молодым студентам, говорила, что у Чехова всегда свет в конце туннеля. Да какой там свет?!
Есть у Антона Павловича рассказ, который называется «Катастрофа». Блестящая история взаимоотношений: муж и жена, у них все хорошо, появляется друг семьи, и в момент жизнь разрушается и катится в бездну. Катастрофа! И она настолько неотвратима, и ничего уже не изменить… История-то — роковая!
Или «Дама с собачкой». Какой там свет, когда двум людям, живущим по трафарету, по заведенному плану «Как «надо жить», жизнь вдруг так дает по мозгам, и наружу вырываются поздние чувства?! Жесточайший писатель!
— Вас больше привлекает патология и катастрофичность ситуаций? Или маргинальность персонажей?
— Я не знаю, о чем вы говорите по поводу маргинальности. Набоков — маргинал? А Шекспир — маргинал? У него «Гамлет» с чего начинается? Мама валяется в старой продавленной кровати, папу убили, сам он ходит призраком. Но вся мировая литература и, во всяком случае, вся мировая драматургия находится в максимально обостренных предлагаемых обстоятельствах. Так надо, и, как говорил мой учитель, все сюжеты мировой литературы аморальны, и чем более литература — мировая, тем более она аморальна. И, конечно, любая драматическая или драматургическая ситуация в известном смысле маргинальна. А как иначе?