(Из цикла «Свидания с географией")
Николаю Илларионовичу Панину
и его - светлой памяти - сыну Алёше
Есть селенье в глубинке России,
чуть подале есенинских мест…
Разметнулись луга заливные
от церковки, утратившей крест,
по низам распетлялася Выша,
а за ней громоздятся боры,
кряк утиный по осени слышен
и подгруздками хрустки пиры.
По зиме погоняешь зайчишек,
в май поспеешь на «бой» карася –
если сил накопился излишек,
уклоняться от встречи нельзя.
Случай есть до конца разрядиться,
дых прочистить, напиться кваску,
дождевой или талой водицей
смыть с лица городскую тоску,
побродить за березовым соком
(вырежь губы в коре – и взасос!),
засыпая, увидеть из окон
вышину со слезинками звезд.
Как по-дантовски клубы багровы –
стадо гонят в пропыленный зной!
Тяжелы и спокойны коровы,
отощавшие было весной.
Есть здесь чистые сердцем старухи
и беззлобные есть мужики,
а что падки до сплетен и слухов,
так на это мы все мастаки.
Что поделаешь, это деревня,
жизнь любого у всех на виду.
Здесь закон, как язычество древний,
заставляет хранить «чистоту».
Жаль, порою подспудные страсти
ищут выхода в братской крови.
Редко встретишь семью без несчастья,
а без странностей нету семьи.
Сколько юных петлю роковую
здесь надело своею рукой,
не поверив в возможность другую,
предпочтя прозябанью покой.
Тупики деревенского быта
пострашнее колодцев-дворов…
Сколько грёз под плитою зарыто,
уз оборвано вспышкой стволов.
У девчонки тяжелые груди,
губы – яблочные на вкус.
Что-то с нею, красавицей, будет?
Что сулит ей родимый колхоз?
Быть обжатой в залузганном клубе?
Замордованной скотным двором?
Хорошо, если кто-то полюбит,
не пьянчуга и не костолом.
Но какое привольное детство!
Белокурое – до седины!
Целый мир получаешь в наследство:
буйство лета, цветенье весны,
щедрость осени, зимнее царство,
мир скворечников, удочек, лыж,
мёд с малиною вместо лекарства,
с неолитной стоянки голыш…
Дни текут – точно полные реки,
вечера– как подарок судьбы,
ночь – не в душном бетонном отсеке,
а в бревенчатом лоне избы.
Впрочем, многое здесь сохранилось,
чтобы радость дарить и сейчас.
Оттого с неослабною силой
привлекает Желанное нас.
«К Ларионычу Лёшка приехал!»
(Всяк второй тут друг другу родня.)
«Ну, а с йим бородатенький етот,
что в посадки всё звал меня.
Как давно это, бабоньки, было,
лет пятнадцать-сямнадцать тому…
В том году еще Кермись горела,
Я сястрёнке пясала в Москву…»
Кто же юность свою позабудет?
С этим жить до последнего дня…
Корневые, надежные люди
здесь встречают тебя и меня.
Тщетно пробовать к ним подмаститься,
разберутся, кто свой, кто чужой,
враз расчухают, что ты за птица,
и якшаться не станут с паршой.
Вековечные корни России
тянут жизнь из глубоких пластов.
Паразиты-наросты не в силах
засушить своевольных листов.
Это дерево многие гнули,
ветви рвали, язвили пилой –
затянуло осколки и пули,
соки бродят под грубой корой.
Корни с листьями, их не поссорить,
тот, мол, ветренен, тот – грязноват.
Много вместе отведано соли,
крепко знаем, кто враг нам, кто брат.
Вот такая, дружочек, картина,
а вернее – всего лишь эскиз…
Наливай своего «керосина»
пока я до конца не раскис!
И не вздумай таить укоризну,
что коснулся Желанного я:
тут, канешно, твоя отчизна,
но ведь чуточку – и моя…
1984