Осталось от Блока пустое тряпье —
И ветхости мягкая рана
Уже расползлась, и по кромке ее
Безгубо сочилась нирвана.
...Он сам перевелся в иной лазарет,
От слабости плавая в стыни,—
Но синею спичкой глухой кабинет
Горел в петроградской твердыне.
И лишь одеяло дышало во мгле,
И вата его клочковато
Все билась, клубилась по вешней земле,
Как поезд дымясь виновато,—
Как поезд, в котором он плыл от друзей
В Эдем свой лазурно-багровый,
Где голой скрижалью грозил Моисей —
Пророчьей железной обновой.
Белье разорвали на тысячи роб,
На тысячи нар одеяло
Свезли,
распластали,
и вшивый сугроб,
Набив себе брюхо, умыл его лоб,
Громоздкий и вялый.
В петропольской гнили он бредил,
вдали
От топота мюнхенских кружек —
И волосы всех Незнакомок цвели
Сквозь ткань безымянных подушек.
И поезд уже завернул, дребезжа,
В тупик, где шинели и крики,
Где Алая Роза — колымская ржа
И ягоды костяники.
Мой век напоследок ему подвывал,
Тянулись за ним в голубиный провал
Глупцы, подлецы и скитальцы...
...А я одеялом его укрывал,
И каменный ветер мне плоть продувал.
И вата налипла на пальцы.