Софья Андреевна Ваткина в девичестве была Худякова. Информация эта абсолютно бесполезная, хотя Полуэктов на ее базе вывел невнятную теорию о влиянии фамилии на подсознание. А Костя сказал, что дело тут во внешних признаках, что Софья Андреевна «хоть и худая, но какая-то ватная».
Она сумасшедшая, что уже давно никого не смущает – Ваткин привык, а мы даже гордимся, ну много ли у вас знакомых настоящих сумасшедших?
Все свободное время, а у Софьи Андреевны другого-то и нет, она переписывает от руки произведения Л.Н. Толстого с затрепанного Полного Собрания Сочинений. Включая и тексты, написанные графом на французском. Разумны у Софьи Андреевны только рефлексы.
На связь с внешним миром она выходит изредка. Во всех (двух) случаях выманить ее можно двумя же способами – музыкой и пуговицами. Музык тоже - ровно две. Песня «Мгновения» из кино про Штирлица выводит Софью Андреевну из блаженного ее грогги, при первых же тактах она замирает столбиком, становясь похожей на суслика у норы. Так и стоит – от первого мгновенья, до последнего… Вторую песню она поет сама, и взгляд ее в этот момент почти осмысленный. Русская-народная песня «Ах, пчелочка златая, ну что же ты жужжишь..» Голос у нее тоненький, но в том месте, где «а сладкие, медовые, а титечки у ей…» он как-то крепнет и становится даже игривым.
Костя говорит, что именно этой песней Софья Андреевна реализует заповеданное Львом Толстым опрощение и связь с крестьянством.
А вот пуговицы… Она просто не может смотреть спокойно на пуговицы. Она их ест.
Ваткин объясняет эту страсть тем, что за годы пребывания в разных психлечебницах она усвоила крепко одно – круглое надо глотать. Пуговицы напоминают ей таблетки.
Когда приходишь к Ваткину, он прямо с порога предупреждает, что «одежду из поля зрения не выпускать», поэтому никто не раздевается в прихожей.
Видя пуговицы, мать Ваткина становится хищной. У нее как-то особенно горят глаза, руки начинают мелко двигаться, она почесывается и шумно дышит. Видели, как кот охотится за голубем?
Отвлечь ее можно только показав «Анну Каренину» или лучше «Войну и мир». Тогда она как бы спохватывается и бежит в свою комнату переписывать.
А так-то она недокучливая, Софья Андреевна Ваткина. Другое дело, что нам никогда не попасть в пределы ее внутреннего мира. Ну так не очень-то и хочется.
Конфуз с пуговицами все же случился. Ваткин познакомился с издателем литературного альманаха. И очень рассчитывал, что это поможет ему опубликовать стихи. «Хотя бы один раз», рассуждал он реалистично. Издателя он заманил домой, под предлогом выпить. Ну и ознакомиться с материалом.
Издатель пришел, внушительный, как небоскреб. Ваткин был до того возбужден и преисполнен томительным ожиданием, что как-то не обратил внимания, что пальто издателя – роскошное и оливковое – снабжено двумя рядами пуговиц, гладких и блестящих, как пиастры. И по четыре штуки еще на рукавах. Пуговицы тоже были оливковыми, и даже непонятно, почему Костя назвал это великолепие «цветом молодого говна».
Ваткин поил издателя коньяком, купленным, кстати, мною, и на взятку, читал ему бесконечное свое «Дайте…», издатель пил и благосклонно кивал большой головой. Видать в поэзии этот человек понимал не сильно, поэтому вышел он в прихожую, держа в руках толстую тетрадь стихов нашего товарища.
Ваткин потом говорил, что издатель был готов опубликовать все 26 тетрадей, все фактически его творческое наследие. Врет, конечно. Потому что Ваткин не Пушкин. Далеко.
А в прихожей издателя ждало обесчещенное пальто. Издатель спросил «в чем дело», Ваткин заметался, подыскивая приличное объяснение, как тут из комнаты появилась Софья Андреевна. С губы ее свисала оливковая нить. Ваткин не придумал ничего умнее, как сказать «познакомьтесь, это моя мама». А Софья Андреевна вдруг сделала легкомысленный книксен и запела про сладкие, медовые титечки.
Издатель рявкнул «идиоты», кинул в Ваткина тетрадь, схватил пальто и вышел вон, не забыв садануть дверью.
Вид у матери Ваткина был счастливый и просветленный, и они пошли пить чай с конфетами.
Говорю же, Ваткин – хороший сын, и спокойствие Софьи Андреевны для него дороже собственных амбиций.
Позже, когда мы допивали коньяк, Костя сказал, что «и правильно, что она сгрызла его пуговицы, потому что репутация у этого альманаха так себе, и не стоит начинать путь в большую литературу, публикуясь в сомнительных изданиях».
«Фактически, - сказал Костя, - она спасла твою честь». «Мать есть мать», - ответил Ваткин не без гордости.
Хотя, думаю, что ничего чести Ваткина особенно не угрожало, издатель бы рано или поздно протрезвел, и, конечно, Ваткинское наследие печатать не стал. Но чего его разубеждать? Блаженна ведь не только Софья Андреевна, а и тот, кто верует…