У ресторана в полумраке ночи
Гудит хмельной повеселевший люд...
И средь толпы, как будто между прочим,
Привычно дети нищие снуют.
Сюда явилась целая орава
Несчастных и оборванных ребят.
Просить на хлеб – не велика забава,
Но подаянию здесь каждый рад.
Как по команде, завелись моторы,
Разъехалась шумливая толпа,
Исчезла детвора куда-то вскоре,
Остался лишь мальчонка у столба.
На вид лет восемь, щупленький, но милый,
В веснушках мелких чуть курносый нос.
Чумазая мордашка, взгляд тоскливый
Из-под густых нестриженых волос.
Одет небрежно: стоптаны кроссовки,
Футболка в пятнах, драные штаны...
Вдруг чувствую: мне перед ним неловко –
Меня смущают эти пацаны.
Мой легкий хмель прошел, как не бывало,
И что со мной случилось – не пойму:
От жалости на сердце тяжко стало.
Волненье скрыв, я подошел к нему:
– Напрасно столб ты, парень, охраняешь,
Его навряд ли кто-то украдет.
Не хочешь отвечать? Ну что ж, как знаешь...
Смотрю, ты не спешишь. Никто не ждет?
Он глянул мне в глаза и отвернулся,
Всем видом безразличье показал.
Я растерялся… Отошел. Вернулся
И снова разговарить с ним стал.
И все-таки мне, парень, любопытно,
Прошу назойливость мою простить.
Я понимаю. Вижу, что ты скрытный,
Но все-таки хочу тебя спросить.
Ведь неспроста ты здесь стоишь, наверно?
Кого-то ждешь? Иль некуда идти?
– Отстань, мужик, и без тебя так скверно,
С тобой нам все равно не по пути.
– Ого! Дерзишь? Ты смел, однако, очень.
Признаться, от тебя не ожидал.
– Свое я отбоялся, между прочим,
И не таких, как ты, «крутых» видал.
– Зачем же так? Ведь я с добром, как видишь,
А ты колючки выпустил, как еж...
– Да вижу, дядь, меня ты не обидишь,
Но на добре твоем не проживешь.
Так постепенно началась беседа…
Разговорился малый и сполна
Историю без вымысла поведал
Ту, что судьбой была ему дана.
Мальчонку Ванькой нарекли с рожденья,
“На зоне” появился он на свет.
Кормила мать его по принужденью,
По графику в течение двух лет.
Увидел мир он в клетку изначально,
И детский ум его понять не мог,
Что с мамкой разлучили не случайно –
Не кончился ее неволи срок.
Приют сиротский, опекунство бабки,
Освобожденье мамки из тюрьмы,
Истерики и пьяные припадки,
Побег из этой жуткой кутерьмы.
Досталось Ваньке от судьбы с лихвою,
Озлобился мальчишка на людей.
Бездомник, без уюта и покоя,
Подвальных крыс считает за друзей.
– На что живешь? – спросил я осторожно.
– Ворую, как и все, – ответил он. –
У пьяных мужиков украсть несложно,
А попрошайничать – какой резон?
Кто даст пятак, а кто пошлет подальше,
Бывает, что и руки пустят в ход.
Я гордый, дядь. Хоть многих и помладше,
Средь нас ведь тоже всякий есть народ.
– В детдом не хочешь? Ведь учиться надо.
В преступном мире даром пропадешь.
– В детдом попасть – не велика отрада.
Придумал же! Ну, дядька, ты даешь!
Кормежка там не та, что на свободе,
Да и режим не лучше, чем в тюрьме.
Хотя, я слышал, там неплохо вроде,
Но подчиняться – это не по мне.
Мы с Ванькой больше часа проболтали,
Понравился он мне – чего скрывать.
Приятели мои ушли устали,
Им просто надоело ждать.
Заторопился вскоре и мальчишка:
– Пора мне, дядь. Прощай. Подходит срок…
– Ты воровством не увлекайся слишком.
Побереги себя. Прощай сынок...
Как будто слово вырвалось случайно,
Чуть слышно вроде я его сказал...
Ответил Ванька, уходя, печально:
– Спасибо, дядь, что так меня назвал.
Ушел он без оглядки, может плача…
И тут я вспомнил, что забыл узнать…
Ну, как же так? Вот это незадача!
Где обитает он, где мне его искать?
Я не жалел потраченное время,
Хотя и сам устал как никогда,
Взвалил на плечи я чужое бремя,
Чужая близкой стала мне беда.
Мальчонка мне поведал без утайки
О страшной жизни брошенных ребят,
Как нищие, голодные “подранки”
Мечтают и о счастье говорят.
Мне хочется кричать: “Очнитесь, люди!
Остановите этот беспредел!
Мы все виновные, и мы же судьи,
За что дан пацанам такой удел?”
Не знаю я и сам пока решенья,
Один навряд ли что-то я смогу...
Но Ваньку отыщу я без сомненья!
Хоть одному, быть может, помогу…