Не потому ли, Бог, я так ее люблю,
Не потому ли я себя превозмогаю,
Что оперенье крыл меж мыслей я таю,
И опереньем тем себе я помогаю?
Мы были порознь, были мы далеки,
Мы жили врозь но, я желать посмел
Прекраснейшее из творений Бога,
В тринадцать лет, не будучи так смел,
Как в вечер тот, когда увидел я
Ее, к которой так душа тянулась,
И враз рука с рукой соприкоснулась.
(О, Бог, прости, я так желал ея…)
И с лишком год мы верили в слова,
Звучавшие, как монолог, шагами.
И у нее кружилась голова,
И были мы словесными врагами,
И километры слов за с лишком год прошли,
Пока смогли мы взяться с нею вновь за руки,
И не было в том ни малейшей муки,
Которая могла б любовью опошлить
Союз меж ангелом и сотвореньем Бога.
Я не готов бы был судить себя так строго,
Коль не готов бы был ее вернуть я вновь,
И возродить в душе ее остывшую любовь…
Она не помнит уж наверное тех слез,
Когда, ее разоблачая, я остановился…
Не помню я, кому тогда молился,
Чтоб охладеть, не разрушая чистых грез,
И больше к томному не прикасаясь телу,
Я снова платья на нее надел,
И через миг (уж видно, наш удел)
Друг друга мы вели ко грешному пределу…
И вновь слова тянулись день за днем,
Намеки, смех, и тайные желанья
Пылали пламенем, и тайны мирозданья
Для нас обугливались утренним огнем.
…Ее сосцы пылали на устах,
Ей стан трепещущие руки обвивали….
Запечатлел все это я на тех листах,
Которые года на дне души скрывали
Воспламеняющиеся и грешные скрижали…
И мы вдали от ангелов бессильные лежали,
И я глядел в ее раскрашенные страстию глаза.
Но миг настал: скатилась первая ланитою слеза.
Она за дверь – я вслед за ней помчался,
И я настиг ее, а очи (что за взгляд!)
Мне лишь о жертвенности грешной говорят,
И я безмолвием и страстью облачался.
И я решил: ни ласк и ни лобзаний
Не будет пред людьми, чтоб не гневить устой,
Рожденный Алексеем в Утре «наказаний»(1)
И мною завладел на время «Домострой».
Но месяц сплыл, и строгая сутана
Упала в шахте лифта, и лобзаний свет
Вновь воссиял, сжигая неустанно
Ночные сумерки и огненный рассвет.
…И вновь сосцы пылали меж перстов,
И снова мы в бессилье ниспадали.
Мы новый раз слиянья ожидали,
Воспламеняяся от безневинных слов.
Разлука. Сколько страха в этом слове!
Разлука первая, и тем она страшней,
Что у нее был лишь каприз в остове
Без ужасающих и пагубных клешней.
Так остывает океан в преддверье ночи,
Когда отлив осушивает тихий брег,
Как остывал я, гордый, не имея мочи
На тропке одиночества умерить бег.
Но встречу демон счастья нам назначил
Под сенью древ, в лобзании хмельном.
И с воскресеньем чувств все сделалось иначе,
И вновь окуталися ласки тихим льном…
И на руках ее через пески и камни
Я нес, как дар небес… Я словно нес Грааль!
Я с ношей этой был Юпитера избранник,
Несущийся за фавном – на очах вуаль…
И оступился я, и, о! пролил я кубок,
В мгновенье вытекла она из рук моих.
Сорвался звук с ее невинных губок,
Остановившися меж нас двоих.
Каблук надломлен, но надежды целы!
И босоногой нимфой на берег она прошла.
Ей были в радость все хмельные сцены,
И, поселяющаяся, печаль с очей сошла.
И счастьем были мы объяты с нею долго,
И неразлучны, и невинны, и грешны…
Сколь не воспитывай степеннейшего ж волка,
Ему и в конуре подчас собратия слышны.
И вышло так, что час разлуки был уж близок.
Разлуки временной. Но, сердце так рвалось,
Что каждый мне казался отзвук низок,
И все насмешкой долго у меня звалось:
Мы встретилися утром с ней в палате,
Куда меня израненным и без надежд свезли.
Она пришла в слезах и без халата,
И черви слез мне в сердце заползли.
Я без сомненья был и слаб, и странен,
И, хоть мой дух надломленный был ранен,
Я нежность всю прочувствовал ее,
И, как за веточку, схватился за нее.
Прошли часы, я снова был в сознанье,
Меня друзья решили навестить.
Пришли они. Она ж, как на закланье,
Поодаль стала, чтоб меня простить.
Она наверняка не помнит взгляд свой кроткий,
Когда вручала мне подарок дорогой:
Роман, что как рассказ я чтил короткий,
Хоть фолиант то был огромный и тугой.
И уж тем более она не вспомнит рядом
Стоящую на похоронах тень.
В тот день я грусти отравлялся ядом,
Иной все вспоминая светлый день.
Соединяясь в цепи, дни менялись днями,
Сменялись ночи, чтоб, разъединяя нас,
Друг другу извещали в окнах мы огнями,
Что наступил уж для беседы час…
И после этого мы дважды расставались:
Как в жертву матерям враждующих семей…
И навсегда. Мы разошлись, минуя тень скамей,
И порознь вечность с ней мы оставались.
Но Бог был милостив ко мне, ил к новой муке
Меня готовил он, уж и не знаю я.
Да только вслед за временем разлуки
Настало время сладостного бытия.
Хмельные вечера, и ласки, как похмелье
Она приняла, не щадя своей души.
И с каждым кубком я все глубже в подземелье
Катился, нем, в неведомой глуши.
Ее глаза наполнились надеждой…
О, нет! Светилась то усталая слеза…
Она боялась, что уж никогда, как прежде
Не сблизит ночью нас под зонтиком гроза.
И я ушел. То был февраль холодный,
И белокурая искрилася зима вокруг.
Я цепь объятий разорвал, и стал свободный –
Несостоявшийся покинувший супруг.
Прошел не год, лишь три сезона кряду
Прошли, – и враз застыло все кругом во льду,
Но сердце в судорогах жмется вновь от яду,
И я тянусь к тебе, уже по грудь в аду,
Погряз, и лишь в тебе ищу спасенье,
И пред очами только образ твой осенний.
За полу платья твоего я ухватился,
И за тобой твоим путем поволочился.
Страдало сердце, но любовь хранило.
Теперь оно – безжизненно, слабо.
Мне горло жмет притворное жабо,
Что в сердце все слова похоронило.
В моем лишь сне мы снова, за руки держась,
Идем во храм, который чувства строят…
И в Мариинском парке, под ноги ложась,
Осенние листочки призраками ноют.
Скрипят под ветром окна. Ты молчишь.
Вдруг не слышны мне стали возгласы надежды.
Теперь зима холодная. Поодаль ты стоишь,
Я жду твой взгляд сквозь сомкнутые вежды.
1 - Третий том романа «Хождение по мукам»
А.Толстого «Хмурое утро»
5 января 2006 года