Москва. Холодный, колючий ветер. Станция метро “Речной вокзал”. На Ленинградском шоссе мои глаза ищут дом с мемориальной доской – “Здесь жил и творил крупный российско-немецкий поэт Виктор Шнитке”. Ничего подобного. Монументальные высотные дома обступают прохожих, злится неожиданный для октября морозец… Вхожу в нужный дом, поднимаюсь на лифте. На звонок в квартире раздаётся радостный лай. Трёхногий Тоша, которого, как потом выяснится, хозяйка квартиры подобрала малышом на улице, участливо здоровается со мной, нюхает полы моего продрогшего, как и я, плаща. Я дома у Виктора Шнитке. Хотя его и нет уже на земле с 1994 года…
Екатерина Георгиевна, вдова Виктора Гарриевича Шнитке, выдающегося российско-немецкого поэта, прозаика, переводчика, – очень миловидная, располагающая к себе женщина. Разговор с ней сразу же становится живым и непосредственным, возникает доверие, симпатия.
В квартире множество семейных реликвий. Стоит рояль Альфреда Шнитке – чёрного цвета, старинный, с прикреплёнными спереди подсвечниками; на рояле – декоративные маски, ваза. В книжных шкафах перед книгами выставлены фотографии. Вот Виктор и Альфред Шнитке… Фотографии братьев рядом и чётко видно, какими удивительно разными и в то же время притягательно похожими – не внешне, а внутренней силой – были Альфред и Виктор Шнитке. Одна из фотографий Виктора Гарриевича стоит, разделяя собой собрания Байрона и Пушкина. Вот на полке небольшой гипсовый бюст Виктора Шнитке. Несколько его графических портретов. На стенах – старинные фотографии, вероятно, старших родственников Екатерины Георгиевны и Виктора Гарриевича. Изящная ваза на подоконнике… И книги, книги, книги…
Мы сидим с Екатериной Георгиевной в уютных креслах, между нами – журнальный столик с массивной синей свечой в медном подсвечнике. Тоша преданно лежит у ног хозяйки. Екатерина Георгиевна снимает с полок книги Виктора Гарриевича. Их немного. Cтихи и проза “Stimmen des Schweigens” [“Голоса молчания”], 1992 года издания. Книга “Стихи. Gedichte. Poems” на русском, немецком и английском языках, выпущенная в свет в 1994 г. друзьями Виктора Шнитке. Сборник прозы “Колодец на Степной”, вышедший два года спустя после сборника стихов и оформленный в том же стиле. А также музыковедческие книги, которые Виктор Гарриевич переводил с немецкого, – вышедшие в издательстве “Музыка” в 1980 году небольшие издания “Иоганнес Брамс” Ф. Грасбергера и “Иоганн Штраус” Ф. Майлера… И ещё одна книга, вышедшая в 2001 г., – “Арнольд Шёнберг. Письма”. Екатерина Георгиевна ищет и другие книги мужа – например, книгу о Роберте Шумане, но не может найти – книги всюду… Она сетует, что у них с Виктором из-за обилия книг никогда не было даже платяного шкафа (и сейчас, говорит, нет, вся одежда на стульях) – его негде поставить, всюду книги. Всюду сокровища…
Мы увлечённо беседуем.
– Екатерина Георгиевна, у меня есть гипотеза о том, что немецкоязычные и русскоязычные стихотворения Виктора Шнитке концептуально отличаются друг от друга. В немецких стихотворениях лирический герой – зачастую ребёнок, лирическое действие протекает в прошлом, в поволжской деревне, чрезвычайно важны фигуры родителей, в русских стихах – герой взрослый, лирическое время и пространство – настоящее время, Москва, выпукло подан образ возлюбленной…
– Да, я думаю, что Вы правы. Отражается то время, в котором находился Виктор в том или ином языковом пространстве. Отражается то, что занимало в то время его мысли… Детство у него было немецкое…
– Отец Виктора Гарриевича был евреем, но владел немецким языком…
– Да, да, у Гарри Викторовича был великолепный немецкий. Отец Виктора родился в Берлине и говорил, как берлинский немец. Как убеждённый коммунист он эмигрировал в Советский Союз.
– Некоторое время, с 1946 по 1948 годы, семья Шнитке жила в Австрии…
– Да, Гарри Викторович был военным корреспондентом, он оказался с семьёй в Австрии. Дети – Альфред, Ирина, Виктор – впитали в себя и австрийскую атмосферу.
– Депортация, к огромному счастью, минула семью Шнитке…
– Только потому, что Гарри Викторович был евреем. Остальные родственники, по немецкой линии матери Виктора Марии Фогель, его родные и двоюродные тётки, дяди, братья, сёстры, были депортированы в Казахстан. Многие погибли в трудармии.
– Кто-нибудь из них ещё проживает сейчас в Казахстане?
– Нет, они уехали в Германию, хотя и не с первым потоком. Очень деловые, умелые люди, все с высшим образованием, но и дома себе сами строили. Сильна в них немецкая кровь. Когда они к нам приезжали, я удивлялась крепости духа, здоровой генетике – все красавцы, умницы.
– Живя на Волге, родственники матери, как и сама мама Виктора Гарриевича, в совершенстве владели немецким…
– Да, но в отличие от германского немецкого языка отца, у матери и её родни был Wolgadeutsch.
– А у Виктора Гарриевича было берлинское немецкое произношение?
– Не совсем. Пожалуй, он не грассировал, как берлинцы. Виктор учился литературному немецкому, у него два диплома, полученные параллельно, – на английском и немецком отделениях. К тому же с Виктором занималась бабушка, мать отца, она была профессором, преподавателем немецкого языка. У Виктора был очень хороший немецкий. Однажды германский немец, приехавший к нам из Берлина, вскорости после нашей женитьбы, так охарактеризовал знание Виктором немецкого: “Это не берлинский немецкий, это немецкий немецкий”.
– Замечательный комплимент!
– Да, это точно, – Екатерина Георгиевна ещё раз, смакуя, повторяет эту фразу германского немца. – Виктор постоянно занимался самообразованием. Как великолепно он знал немецкую литературу! Совершенно поразительно!
– Виктор Гарриевич в большей степени уделял внимание классике или современной литературе?
– Любимым поэтом мужа был Рильке. Когда Виктор учился в институте, то писал дипломную работу по стилистике Рильке. А потом, когда он попробовал поступить в аспирантуру, то тоже написал работу по Рильке. И её зарубили, заклеймив как восхваление декадентских, упаднических настроений. Игорь Мельчук, близкий друг Виктора, сейчас он знаменитый филолог, преподаёт во Франции, Канаде, посмотрев ту разгромную рецензию, сказал, что это не рецензия, а донос. Так Виктор не поступил в аспирантуру. Ему даже не дали возможности сдавать вступительные экзамены. Но думаю, что он немного потерял. Ну была бы у него учёная степень…
– У Виктора Гарриевича всё что нужно – было…
– Действительно! Да, кроме Рильке, Виктор очень ценил и Томаса Манна.
– Не могу не поделиться с Вами радостью: именно Рильке и Томас Манн – мои любимейшие авторы.
– А я, представляете, Томаса Манна ну никак не могла прочитать! Витя меня заставил. И я под впечатлением своей безумной влюблённости прочла всего Томаса Манна!
– Всего? Поразительно. Виктор Гарриевич, конечно, читал немецкую литературу в подлиннике?
– Он – естественно! А я прочла Манна в переводе, хотя образование у меня связано с немецким языком: я преподаватель английского и немецкого (как второго) языка. Но Томаса Манна я бы на немецком не осилила. Поскольку у меня было много немецкого окружения, я хорошо понимала по-немецки. А вот говорить стеснялась, потому что Гарри Викторович однажды выразил своё мнение о моём ненастоящем “говорении” на немецком.
– Вы по национальности русская?
– Да, по фамилии – Казённова. Но бабушка по маминой линии у меня немка, Фридрихсон. А отец мой из русской деревни, чистый русский, он был очень яркой личностью, сделал себя сам. Мама по происхождению была более высокого класса. В Москве до сих пор стоит дом бабушки, в своё время национализированный советской властью…
– Екатерина Георгиевна, а сколько лет в этой квартире, где мы сейчас, прожил Виктор Гарриевич?
– Лет тридцать мы прожили в этом доме! Мы приехали сюда совсем молодыми.
– Надо нам, ценителям его творчества, добиваться, чтобы на этом доме по Ленинградскому шоссе была установлена мемориальная доска. Так должно быть.
– Да, но как этого добиться…
– Нужно объединить усилия.
Во время беседы мы не выпускаем из рук книги Виктора Шнитке.
– Екатерина Георгиевна, скажите, пожалуйста, полный ли корпус текстов Виктора Гарриевича издан?
– Из художественного многое издано. Одну из книг – “Колодец на Степной” – готовил к печати брат Евгения Евтушенко Александр Ганнус. Переводы выпущены в свет, конечно, не все.
У меня на издание, к сожалению, сил. Много времени отнимает работа в университете, которая нужна мне для выживания в Москве. Я ухаживаю за своей серьёзно больной сестрой. У меня самой здоровье тоже слабое, но на себя уже времени не остаётся. Занимаюсь ещё бездомными собаками, жалею их, подкармливаю целые стаи. У меня часто не остаётся на многое важное времени. Как-то позвонила мне очень пожилая женщина из Германии, сказала, что училась в институте вместе с Марией Фогель, мамой Виктора, и ей хочется узнать о последних годах её жизни. Я рассказала. Потом она прислала мне пакет со своими статьями, она сотрудничает с Вальдемаром Вебером. Но у меня, к сожалению, не хватает времени поддерживать переписку. Очень, очень милое письмо, чудесная женщина.
Екатерина Георгиевна среди множества писем находит нужное, показывает мне – на конверте значится имя адресанта “Изольда Шмидт”. Надо запомнить. Это тоже частичка жизни семьи Шнитке…
– Екатерина Георгиевна, у Виктора Гарриевича был большой интерес к музыке?
– Да, безусловно, он очень любил и понимал музыку. Альфред на день рождения Виктора переложил на музыку три его стихотворения, сделав их романсами. У меня хранится оригинал этих нот.
Через несколько секунд эти бесценные ноты оказываются на журнальном столике. На первой странице – надпись размашистым почерком Альфреда “Fr Viktor”.
– Альфред попросил именно Виктора сделать русский перевод книги о Фаусте для будущей своей кантаты о Фаусте. Музыкальная фраза уже была готова, и нужно было перевести так, чтобы русский перевод вписался в эту музыкальную фразу. Это должна была быть фантастически сложная работа, и Альфред обратился именно к Виктору! Я помню, как он работал, увлечённо, в поте лица. Кстати, на премьеру кантаты о Фаусте народ рвался так, что властям пришлось прибегать к силам милиции.
– Кантата “История доктора Иоганна Фауста” братьев Шнитке – величайшее произведение! Но эти маленькие томики о Штраусе, Брамсе, стоят большого… Хорошо, что они были изданы ещё в советское время и, значит, попали во многие библиотеки…
– Виктор перевёл с немецкого книгу “Из истории гитары”, но она тоже не вышла в постсоветское время, на том переломном этапе истории…
– Ненужность проделанного большого труда – вот это и убивает талантливого человека…
– Конечно, и Витя очень страдал, когда его труд пропадал всуе.
– Екатерина Георгиевна, Вы были главной помощницей, утешительницей Виктора Гарриевича. Расскажите, какие стихотворения он посвятил Вам?
– Многие! Его стихотворения с любовными мотивами практически все посвящены мне.
– Виктор Гарриевич, как видно, был однолюбом, очень верным, надёжным человеком…
– Да, действительно, он был однолюб. У Вити есть несколько произведений и не обо мне, а о неком вымышленном женском образе, окружённом религиозными мотивами и прочее. Что-то возникало в его душе, выливалось на бумагу…
- К примеру, “Повенчаемся в церкви, перед Богом, которого нет…”?
– Да, это точно написано не обо мне. Я верю в Бога, но церковь не приемлю. Я полностью принимаю его стихи не обо мне, у поэта есть на это полное право. Вообще, мы жили очень счастливо, за всю жизнь ни разу не поругались.
– Виктор Гарриевич был спокойным, уравновешенным?
– Он был нелёгким человеком, был очень, я бы сказала, “по себе”. Все говорили, что мы компенсировали друг друга. Когда родилась наша дочь Маша, он поехал в Африку, а я осталась с ребёнком. Виктора пригласили наладить весь издательский процесс в новой типографии. Его кандидатуру не один раз отвергали (он отказывался вступать в партию), но потом поняли, что другого такого человека, знающего большое количество языков и имеющего опыт работы в типографии, не найдут. И он уехал на полгода (кстати, это очень помогло нам тогда материально). Я недавно нашла свои письма к нему того времени. Я просто не узнала себя! Я была спокойной, оптимистичной, просто другой человек! Сейчас у меня положительных эмоций мало, и я стала жёстче. А его письма ко мне очень трогательные, он скучал по маленькой дочери, по мне… Живу воспоминаниями, сейчас мне трудно, но не жалуюсь, ведь я была с Виктором очень счастлива в своё время…
– Быть женою такого талантливого человека – огромное счастье…
– С Виктором жить было очень интересно! К тому же он был добрым до безобразия. Помню, с большим трудом накопив денег, мы купили мне дублёнку, а потом его американские родственники по линии отца подарили мне ещё и пальто. (У Виктора в Америке жила родная сестра его бабушки Теи, а другая её сестра жила в Англии. После смерти Виктора я, кстати, по их приглашению гостила в Америке.) И вот Виктор однажды спросил у меня – может быть, мы отдадим твоё пальто одной моей сотруднице, она мать-одиночка, одна воспитывает дочь и очень нуждается, а, смотри, какие сильные морозы, у неё же пальто, как плащик… И я сразу сказала – конечно, отдадим. Точно такая же добрая у нас Маша – она всегда свои вещи и вещицы раздавала подругам, если им что-то нравилось…
– Виктор Гарриевич, как видно, остро чувствовал бренность вещей…
– Да. И такой же, кстати, была его мама, да и некоторые другие родственники.
– Екатерина Георгиевна, а своей бабушке Тее Виктор Гарриевич ведь посвятил стихи…
– Да, и чудесные. Он очень любил её. Они занимались немецким языком… Он поступил на немецкое отделение ради диплома, знания уже были великолепными. Я очень хорошо помню бабушку, у нас c ней были прекрасные отношения. Когда бабушка умирала, её забрал к себе Анатолий Шнитке, брат Гарри, художник, журналист. Как художник он работал в экспрессионистском стиле, советские критики его подрубили на корню, и он вместе с матерью Виктора работал в “Neues Leben”. Бабушка была больна раком, но до самого последнего своего дня живо интересовалась книжными новинками. Когда с Теей некому было сидеть, я ухаживала за ней. Удивительная женщина, она не сгибалась до последнего дня. Я приезжала к Тее с маленькой дочерью, Машка играла со старинной германской настольной лампой, и бабушка в завещании потом оставила эту лампу Маше.
Лампа стоит на книжном стеллаже, она украшена мужской и женской статуэтками.
– Бабушка Тея – еврейка, владеющая немецким языком… Скажите, Екатерина Георгиевна, беспокоили ли Виктора Гарриевича ментальные переживания, невозможность собственной национальной идентификации?
– Очень сильно беспокоили. Всю жизнь! Он всегда мне говорил, что, мол, до сих пор не могу решить, кто же я… Как это трудно, сетовал Виктор, когда не знаешь, что ты конкретно немец, конкретно еврей!
– Он и в стихах вопрошал: “Deutscher? Jude?” [“Немец? Еврей?”]…
– Да, как в стихах, так и в жизни. Его это очень мучило. У него осталась одна незаконченная работа о евреях… Была бы это художественная вещь или очерковая, не знаю. Она даже не названа … Мне мучительно больно приступать к тщательному разбору его рукописей, боль от его потери ещё сильна, рана кровоточит… А дочь живёт в Африке, пока помочь мне разбирать рукописи не может.
– Может, надо ещё выждать время, ещё немного утишить боль…
– Да, конечно… Много бумаг, надо разбирать их. Но мне так тяжело… Виктор начинал в прямом смысле расследование “дела врачей”, пытался получить архивные материалы, есть наброски…
– Если бы мама Виктора Гарриевича была еврейкой, может быть, он бы больше склонялся к еврейству, а так всё же к немецкой ментальности?
– Да, в большей степени он тяготел к немецкому духу, но, когда евреям было плохо, принимал эту боль как свою. Гарри и его семья были евреями не в типичном смысле, а немецкоязычными европейцами. Опираться на еврейскую культуру Виктору прямой возможности не было. Это тоже усугубляло ментальность Виктора. А тянуло его, к примеру, в Энгельс, он постоянно ездил туда.
– Какие связи у Вас сохранились с городом Энгельсом? Ведь там проводился конкурс им. братьев Шнитке…
– Меня приглашали на этот конкурс, и я наконец попала в любимый город мужа. У меня остались самые радостные воспоминания. Приняли меня очень гостеприимно. Меня пригласил музей братьев Шнитке, директор этого музея –Ольга Яковлевна Суворова. Мы стали с ней близкими друзьями, она часто звонит мне, невероятно душевный человек. Мой визит в Энгельс был полностью оплачен музеем. А какой красивый город… Высокий берег Волги, ранняя осень… Изумительно! И такое доброе отношение людей… Красавец-Саратов рядом, Энгельс и Саратов отделяет только мост… До сих пор я восторге… Сколько раз Виктор приглашал меня в Энгельс… Я говорила, что обязательно поеду с ним, но так и не получилось. А когда меня пригласили, то я решила – я обещала мужу и обязательно съезжу.
– Какие экспонаты находятся в музее братьев Шнитке?
– Все их произведения. В связи с деятельностью Виктора – его книги, переводы… Я передала в дар музею фотографии… Находятся там и некоторые рукописи с правками авторов. Я передала музею любимую ручку мужа, он писал ею стихи. Есть там и стихотворные посвящения Виктору. Музей маленький, но очень аккуратный.
– Много ли ещё немцев живёт в Энгельсе?
– Живут! Мне встретилась бывшая одноклассница мужа Рута. Один скульптор (я не запомнила фамилию) подарил мне 2 изваянных им бюста – скульптурные изображения Виктора и Альфреда. Бюст Альфреда хранится у Ирины, скульптор попросил передать его именно сестре Альфреда.
Мы рассматриваем бюст Виктора, фотографии, портреты.
– Это Маша, – говорит Екатерина Георгиевна.
На фотоснимке – смуглая черноглазая девушка, кстати, с какими-то африканскими косичками.
– А кто автор этого портрета? – мои глаза останавливаются на прекрасном портрете Виктора Шнитке. Широкая улыбка, оптимистический взгляд, открытый лоб…
– Известный английский художник Деррик Хилл. Он был учителем принца Уэлльского. Виктор и Деррик познакомились где-то в Армении, в какой-то церкви. Виктор много путешествовал, особенно по церквям… Деррик, к сожалению, недавно умер… Виктор и Деррик дружили тридцать лет. Александр Ганнус использовал портрет руки Деррика Хилла для обложки книги Виктора, я отправила экземпляр книги Деррику – она вышла уже перед самой его смертью. Деррик ответил, что для него это большая честь… Хотя человек он чрезвычайно известный.
– Как относился Виктор Гарриевич к Богу?
– Он был верующим человеком, но к церкви как к институту имел небольшое отношение. У Виктора есть глубокое стихотворение про Александра Меня, очень необычного священника.
– Расскажите, пожалуйста, каков был творческий процесс Виктора Гарриевича? Ведь Вы, вероятно, бывали свидетелем этого таинства?
– Виктор часто делал наброски даже в метро или в автобусе. А потом очень много работал над рукописью. Много правил. Когда он писал стихи на немецком, он показывал мне русский подстрочник. Все свои стихи Витя мне читал, особенно на русском языке. Должна сказать, что мне иногда удавалось вносить удачные предложения. Я очень люблю русскую поэзию, и даже в большей степени я формалист, чем сторонник содержания. Мне нравятся формальные приёмы в стихах.
– У Виктора Гарриевича не было явно выраженной склонности к формальным приёмам – к примеру, использованию приёмов “твёрдых форм”… В немецкоязычных произведениях он даже скорее тяготел к свободному стиху?
– Да, а в русских – нет. Его немецкие и русские стихи разные и по содержанию и по форме.
– Немецкая лирика Виктора Шнитке мне представляется более философичной в сравнении с русской…
– Да, да, это точно.
– Скажите, как Виктор Шнитке работал над составлением и изданием книги “Stimmen des Schweigens”, ведь она вышла ещё при жизни автора?
– Книга его была абсолютно авторской, он вникал в каждую строчку. Он работал вместе с редакторами, они вместе собирали книгу и по тематике, и по годам. Виктор сам решил поставить в книге сначала прозу, а потом стихи. К Виктору приходила девушка-художник, автор иллюстрации на обложке, они долго обсуждали графический вид книги.
– Виктор Гарриевич в совершенстве владел тремя языками?
– Да, русским, немецким и английским. У него феноменальная способность к языкам. Когда он работал в типографии в Африке, то появилась необходимость и в знании итальянского, и, вернувшись домой, он уже мог сносно объясняться на итальянском. Эта способность к языкам передалась дочери. Французский у Маши, как родной. Великолепный у неё и английский. Виктор, кстати, писал на английском просто фантастически – и стихи, и письма. Когда он писал письма родственникам в Америку, то они говорили, что вряд ли найдётся американец, который писал бы по-английски так же грамотно, как Виктор.
– Считал ли Виктор Гарриевич себя немного русским?
– Он считал себя очень сильно русским! В том смысле, что Россия была ему бесконечно дорога. Мысль уехать к нему практически не приходила.
– “Россия, я не уеду, КГБ ли, не КГБ ль…”
– Да, да! Я думала, что когда Альфред уедет за границу, Виктор поедет вслед за ним, но так не произошло.
– Какие отношения были между братьями Шнитке?
– Они очень любили друг друга.
– Известность Виктора Шнитке была бы шире, если бы он меньше занимался переводами, а больше собственным творчеством… Но он выполнял эту рутинную, но благородную работу, как видно, считая её своим долгом, своим предназначением?
– Да, переводу Виктор отдавался вдохновенно. Сколько лет жизни он отдал переводам!.. Работал очень добротно, в печать всё шло без правок.
– Великое счастье, что Вы жили с таким человеком…
– Да, мне есть что вспомнить. Жизнь с Виктором была невероятно интересной.
– Что бы Вы ещё хотели рассказать прекрасного, интересного нашим читателям о Вашем супруге?
– Я бы хотела рассказать о друзьях Виктора. О Вячеславе Богатырёве, ставшем потом членом-корреспондентом Академии наук, однокласснике Вити. Уже со школьной скамьи они с Виктором читали Шопенгауэра и Ницше, Слава был абсолютно выдающийся человек. Он трагически погиб, попал в метро под поезд. Со Славой и с ещё одним другом, художником Юрием Гершковичем, тоже изумительным человеком, Виктор любил ходить по Москве, это было самое любимое их занятие. Особенно друзей вдохновляла старая Москва, старинные улицы, особняки… Витя ценил русскую культуру, русскую старину. Мы с Витей ездили на Соловки, Кижи… Ещё один друг Виктора со сложной судьбой Игорь Мельчук, его практически выпроводили из Советского Союза… Близкий друг Виктора, Нина Леонтьева, профессор МГУ им. Ломоносова и РГГУ, филологически ориентированный человек, которой Витя тоже читал свои стихи, подолгу разговаривал по телефону… Мы с Ниной всегда ходим в день смерти Виктора на его могилу.
На стене, в раме, висит портрет молодого Виктора Шнитке, выполненный Юрием Гершковичем. На другой стене – портрет маленькой девочки с большой куклой, тоже руки Юрия Гершковича. Это дочь Виктора и Екатерины Шнитке – Маша. Виктор Шнитке живёт в книгах, в крови своей дочери, в памяти жены и друзей. В маленьком музее в городе Энгельсе. И здесь, в этой квартире, полной культурных святынь, он живёт. Он никуда не ушёл.