Она почти не верила в судьбу,
Перебирая вечерами просо…
Жила тоскливо, но довольно сносно,
Никто не выл: «ату ее, ату..»
И родственницы были не так злы,
Как говорили. Просто – эгоистки –
Любили, чтобы в доме было чисто
И не терпели грязи и золы.
Она не замечала нищету,
Не ведала особенных печалей.
Какого черта фея показала
Почти что запредельную мечту.
Потом был кастинг. (Ах, простите – бал).
И всюду лица, лица, лица… рожи…
Она его почувствовала кожей,
Когда он просто мимо пробегал.
Из тысяч лиц – ее, ее одну!
(И здесь, я думаю, не обошлось без феи)
Она к нему садилась на колени,
Без разговоров, молча, шла ко дну.
Он принимал, как должное. Ему
Все доставалось в этом мире просто
(Ну как такому рассказать про просо
Хоть принцу, но почти что королю.)
А стрелки отмеряли нужный срок.
Чужое счастье – это ненадолго.
И по-английски, глупо, старомодно,
Теряя туфельки, летела со всех ног.
Он быстро выдохся, хоть повторял: «люблю»,
И свита продолжала глупо ахать.
Но нервный принц с усердием маньяка
Не на лицо смотрел, а на туфлю…
Она неслышно продолжала жить
В мучительной и тесной оболочке…
(Ах, фея, фея, как жестоко / в клочья /
Ты научила Золушку любить.)