Из Ури Цви Гринберга
Вот и весна повсюду,
Как в годы молодые.
И вдруг её я встретил.
Царицей её звали.
Она сердца терзала,
Всех прочих затмевала,
И в пламень нас бросала,
Но попадали в омут
И в скорби утопали.
Возлюбленные други,
искусные в напевах!
На дымке зорек вешних
и зареве закатов
Настоян тот напиток
и на сердцах разбитых!
Пьянящей нашей кровью
был полон месяц ясный,
Шатался он по небу
хмельной и безучастный.
Казалось, что дурману
ночному все подвластно.
Из них одни почили,
родною став землею,
Другие, словно древо,
пустив повсюду поросль,
поникли головою.
Но помнит она тех лишь,
кто звонкой пел струною.
Волос венец янтарный из драгоценных сплавов
Сокровищем казался и раскалённой лавой..
Себя мы забывали, как будто ей во славу.
Молились ночью богу девичества: Сердечный!
Мы красоту считали одной святыней вечной.
Серебряные нити волос, темны одежды…
Печально длится вечер без лучика надежды.
Как первый снег коснулся златых волос царицы?!
Но отблеск нежных взглядов в глазах её таится.
К волос копне тяжёлой хотелось нам припасть,
Весенним ароматом чтоб надышаться всласть.
Платком покрыла белым её теперь зима…
Такой же облик милый… Какой она была!
Мы целовали землю там, где она прошла…
Цветочный дух сливался с дорог благоуханьем,
Она была повсюду, сама – как мирозданье…
Кто целовать пытался, глотал тот пламень жадно,
Другие дожидались, как в зной, воды прохладной.
Кто счастлив был безмерно, потом стонал от боли.
Была богиней, призом и жертвой своей доли…
Пока не увидали её чужой невестой…
Мы все на пир явились, как надо, честь по чести.
Всю ночь мы танцевали до утреннего звона,
А после расходились в молчанье похоронном.
И тот, кто это пишет, всё грезит с давних пор,
Как ею он владеет средь заповедных гор…