И к плечу тротуара прижимаясь щекой,
пропуская сквозь веки огни и снежинки,
на вопрос собутыльника: "Ты кто такой?"
отвечаешь: "Пошел ты!" И шут на пружинке,
оживающий в сердце, влетает визжа
в пустоту декабря. От любви к человеку
остается три строчки и хвост, и вожжа
пожалеть бы себя, да не жалко калеку,
скомороха, придурка, плута и лжеца,
пустослова, бездельника, вора, злодея...
С уцелевшим под маской обмылком лица,
просыпаешься утром с единственным: "Где я?"
И заставить себя встать с постели и жить
так же трудно, как плыть против ветра в корыте.
И уже не видать ни хвоста, ни вожжи,
и забыта привычка приятных открытий.
Не утеряны навыки левой ноги,
той, которая хочет и пишет законы...
Не друзья, не любовники и не враги,
не приятели даже, а просто знакомы...
Перочинным ножом округлив до нуля
содержимое плоской консервной жестянки,
пощади, не кори, не корми короля
из ключицы, из клюва, с ладони, из ранки
на запястье. И вещью внутри вещества
обернется кристалл (с указанием сорта).
Существительных - тьма. Но одни - существа,
а другие - предметы и часть натюрморта.
Если выйдешь случайно сухим из воды,
из любви, то тебя ожидает награда.
Но нельзя ни вкушать, ни лобзать до звезды.
Поднимаешь глаза, и на уровне взгляда -
ледяное лицо. Как дурак, как баран,
забываешь слова, кроме (шепотом) "милый!"
И не знаешь, кому подарить барабан,
чтоб стучало в виске, и под ложечкой ныло,
чтобы за полночь в ночь проводив до угла,
до утра дожидаться последнего гостя...
О подушечку пальца споткнется игла
надоконной сосульки. И горькую горстью
зачерпнув, пей до дна, пей до дна, пей до дна...
Износилась дотла чешуя, как рубаха.
Но под снегом ничья нагота не видна,
и глаза велики у вчерашнего страха.
Полудурку, уроду, лгуну, подлецу,
сквернослову, прохвосту, Фоме и Емеле,
и шуту на пружинке (звенеть бубенцу
в колпаке) прикажи замолчать на неделю.
И, спустя полчаса (рукава, пояса,
паруса - полный штиль), подивишься затишью
и удушью в простуженном горле. Коса
или камень за пазухой спрятаны? Мышью
смотрит сыр на сырое яйцо в потолке
вместо лампочки. Нет, да полезешь в бутылку!
Отчего ж ты не рад? нелегко налегке,
без огня, без безумств? И над болью в затылке
ворожит аспирин. Не позвать ли врача
и священника разом (без веры в науку)?
От запястья к локтю, от локтя до плеча
положи под топор нерадивую руку.
И к ноге водосточной, к ребру фонаря,
прижимаясь щекой и сползающей грудью,
(сердце-колокол ждет своего звонаря),
сам себе - подсудимый, зашитник и судьи.
Сам себе - полудруг, полувраг, полумрак,
полусвет, полубред, но не хлебом единым
полусыт, полужив, не без драм, не без драк.
И уже не расстаться с растаявшей льдиной,
пересекшей экватор в канун торжества
Рождества, новогодья над бедностью быта.
Но зашита в подушку отрава-трава,
и привычка приятных открытий забыта...